Борджиа. Часть 1. "Секс. Власть. Убийство. Аминь."

Поистине ослушаться Святого отца было самонадеянно. Но, вместе с тем - дьявольски приятно. И Чезаре упивался этой небольшой, но все же победой. Собственный триумф растекался сладким ядом по жилам, горячил кровь и веселил крепче вина. А улыбка счастливой Лукреции была для него лучшей наградой. Однако, он неудачно пошутил и, кажется, огорчил сестру. Как неразумно с его стороны. Чезаре с тревогой проводил ее взглядом к очередному спутнику. Сестра обернулась - глаза полны смятения; ладонь невыразительно поднимается и касается руки кавалера, но от той сияющей улыбки, что играла на ее прекрасных губах минуту назад, и след простыл. А ведь они так славно шептались. Надо же было ему все испортить. С досадой Чезаре выдохнул и насилу заставил себя продолжить танец. Через несколько ударов тамбурина пассамеццо сменился неспешным бас-дансом, который нынче любили исполнять при дворе. Кавалеры и дамы, взявшись за руки, выстраивались рядами и вышагивали под музыку медленно и степенно. Затем каждый из кавалеров приглашал даму справа от себя к танцу наедине. Чезаре рассеянно протянул руку и лишь потом окинул взглядом доставшуюся ему миледи. Прохладные, тонкие пальцы в богатых перстнях легли в его смуглую ладонь. Кожа такая же белоснежная и прозрачная, как у Лукреции. Он взметнул глаза к лицу и обомлел - чудо, как хороша! И глядит на него с искренним любопытством.Раньше он ее не встречал - по-видимому, она была гостьей со стороны Сфорца. Чезаре привык ловить на себе женские взгляды: откровенные, заинтересованные, а порой и вовсе недвусмысленные. Но завораживающий свет этих огромных серо-зеленых глаз бросал некий вызов. Она словно бы смутилась под его пристальным вниманием и опустила голову, на щеках проступил румянец, совсем как у юной девицы на первом балу, совсем как у Лукреции, когда она бывала чем-то взволнована. Но вот незнакомка снова пугливо взглянула. Что за глаза! Необыкновенный цвет их будто переливался и мерцал не то голубым, как небо поутру, не то зеленым, как море перед закатом. А под длинными золотыми ресницами дрожал неподдельный интерес. Они встали друг против друга, открывая новый круг танца. Чезаре со всей элегантностью, на которую был способен, поклонился таинственной красавице, и она, уже не отнимая своих чарующих глаз от его лица, изящно присела в реверансе. В низком вырезе платья пленительно обозначились точеные округлости груди, прикрытые драгоценным ожерельем. Их взгляды снова встретились, схлестнулись в каком-то неведомом порыве, и, когда она шагнула навстречу, Чезаре быстро шепнул: - Неужто мои глаза обманывают меня? Она отступила, нерешительно подняла ладонь, их руки соединились. На губах незнакомки дрогнула улыбка. - Глаза могут обманывать? - изумилась она полушепотом. - Думаю, нет, - Чезаре улыбнулся. - Сердца обманывают, слова лгут, - он осторожно обхватил белоснежное тонкое запястье, что не было предусмотрено танцем, и легонько притянул ее к себе: - Но глазам можно доверять. Они заскользили в плавном круге танца, а глаза их вели свой безмолвный, удивительный разговор, незаметный другим. Разговор, полный сладкого напряжения, когда еще не известны имена, но, кажется, что глядите вы друг на друга уже целую вечность. Чарующий момент рассеялся, подобно клубам дыма, с новым кругом бас-данса. - Вы кардинал, не так ли? - вскользь спросила незнакомка, приседая в изящных книксенах в шаге от него. Вот и настало время узнать ее имя. Чезаре выразительно отступил и приосанился: - Кардинал Чезаре Борджиа. К вашим услугам. Уголки ее свежих губ дрогнули в невольной улыбке, и она в свою очередь выпалила: - Урсула Бонадео. Он уже не первый раз ловил на себе и своей спутнице мрачный взгляд рослого худощавого кавалера, танцующего поблизости, но, когда Урсула назвала имя, глаза здоровяка ревниво блеснули. - Ваш муж? - поинтересовался Чезаре, делая вид, что не замечает осуждающего взора соперника. - Да, - шепнула она, опустив ресницы. Краем глаза Чезаре отметил, что муж новой знакомой представлялся видным кавалером, но, между тем, таким же закостенелым в движениях танца, как и герцог Пезаро. Он вспомнил выражение сестры о непринужденной легкости и решил блеснуть изящным словечком перед Урсулой: - Наделен ли он спреццатурой? - Спреццатурой? - Урсула широко усмехнулась и бросила косой взгляд на супруга. Затем обожгла Чезаре мягкой улыбкой: - К сожалению, нет. Она выступила вперед и уже за его плечом тихо промолвила: - Он силен как бык, и, увы, грациозен тоже как бык. Настал черед кардиналу улыбнуться. Он опять коснулся ломкого запястья и стиснул его мягко, но цепко: - Но вы привязаны к нему? Урсула смутилась. Быстро затрепетали ресницы, изящные темно-золотистые брови изогнулись, словно от страдания. - Если только кто-нибудь не спасет меня, - обронила она. Вот как, ей нужно спасение? И она ищет его в куртуазных интрижках? Надо отметить, баронесса, несмотря на свой робкий вид, знала толк в прельщении. Каждый грациозный поворот белокурой головы пленил, а тонкий стан обольстительно изгибался, как тростниковая ветвь. Но куда больше манил ее взгляд: такой по-девичьи невинный, распахнутый и в то же время неуловимо искусительный. Они все кружились по мраморным плитам пола, то отдаляясь, то приближаясь, точно в какой-то заколдованной мистерии. Чезаре намеренно и довольно рискованно задерживал мгновения дозволенной танцем близости. Сжимая хрупкую руку пониже запястья, он притягивал Урсулу к себе вплотную и вдыхал аромат золотистых волос. Видимо, он слишком увлекся и улыбался чрезмерно красноречиво, навлекая на себя нежелательное внимание барона Бонадео. Тот лавировал мимо Чезаре с Урсулой с пылающим от ревности взглядом, а в очередной смене фигур намеренно задел кардинала Борджиа плечом и процедил сквозь зубы: - Привел шлюху на свадьбу своей сестры? Чезаре опешил, остановился на месте, как вкопанный, и выпрямился. Рука инстинктивно легла на бедро, где покоился кинжал, сокрытый в ножнах. Танцующие сбивались со своих шагов, недоуменно поглядывая на двух мужчин, яростно скрестивших взгляды. - Прошу прощения? - переспросил кардинал, не веря своим ушам. - Видимо, стоит выразиться иначе, - мрачно усмехнулся Бонадео и с демонстративной развязностью шагнул к Чезаре нарочито близко - так, чтобы сопернику захотелось отступить. С высоты своего внушительного роста он с пренебрежением выпалил: - Ты привел испанскую куртизанку на свадьбу своей сестры? Кардинал не сдвинулся с места, хотя кровь вскипела от бешенства, точно его охватило адское пламя. Пальцы, дрогнув, впились в рукоять клинка, с силой сжали его. В уме живо пронеслись, один за другим, варианты расправы с дерзким бароном. Но он взял себя в руки и глухо ответил, не сводя глаз с противника: - На такое оскорбление есть ответ, - Чезаре разом ощутил на себе испуганный взгляд Урсулы и, быстро кивнув в ее сторону, сдавленно заключил: - Но здесь он был бы неуместен. Бонадео зло фыркнул, окатив кардинала взглядом, полным ненависти: - Значит в другом месте? - Можете в этом не сомневаться, - заверил Чезаре. Он уже овладел своим гневом и почти спокойно промолвил: - И, думаю, вам стоит покинуть нас, - со стальным нажимом в голосе он добавил: - Немедленно! Барон скривил рот в брезгливой усмешке: - С радостью. Здешний воздух вреден! – Бонадео крикливо повысил голос, явно стремясь привлечь внимание гостей: - Тут смердит. Хуже, чем в борделе! Он резко развернулся, обдав Чезаре дуновением своего презрения, и пошел прочь. Через три шага остановился и, в ярости вскинув руку растерянной жене, рявкнул: - Миледи! Урсула виновато поджала губы, обернулась, окинула Чезаре взыскующим взглядом и, перед тем, как последовать за мужем, тихо проронила: - Освободи меня! Когда они скрылись в арочном проеме дверей, кардинал позволил себе вздохнуть поглубже. Ему вдруг стало душно среди этой пестрой толпы. Напевы менестрелей показались дико фальшивыми, а улыбки герцогов и графинь притворными. В чем-то барон был прав. Тут и верно смердело: лицемерием, двоедушием, фарисейством. Вся эта свадьба, черт бы ее побрал, сплошной фарс. Не помня себя от озлобления, Чезаре быстро пересек зал с танцующими, лишь мельком отметив, что Лукреция, к счастью, не заметила инцидента. С отсутствующим видом она плыла в круге танца рядом с герцогом Пезаро, словно отбывая повинность. Чезаре не стал терзать себя дальнейшими наблюдениями за сестрой. Миновав затемненную галерею с воркующими по углам парочками, он выбрался, в конце концов, на свежий воздух. Летняя ночь овеяла Чезаре прохладой, окутала тьмой, влила в уши блаженную тишь. Гнев отступил, и мысли потекли в привычном русле здравомыслия. По сути он сам виноват в произошедшем. Разве он не знал, что спровоцирует скандал, приведя Ванноццу на торжество? Знал и был готов к такому повороту. Да, ему довелось отхлебнуть грязи за свой поступок, но это не имело ровным счетом никакого значения. Бонадео ответит за оскорбление и вскорости. Но сегодня это была свадьба Борджиа. Не Сфорца, нет. Борджиа. А значит, этим вечером все должны играть по их правилам. И пусть баронов-выскочек и возмущает присутствие бывшей содержанки среди знати, эта честная куртизанка куда порядочнее многих благородных дам, скрывающихся за масками высоконравности. С тех пор, как отец приблизил к себе Ванноццу, она была предана ему и любила его всем сердцем. В то время как всякая из этих якобы верных жен была готова пуститься в любовную авантюру на стороне без всяких угрызений совести, ибо так называемые священные браки родовитых господ заключались сугубо из корысти и никогда по любви. Урсула тому яркий пример: ее красивые глаза полны муки, полны нерастраченной любви и подавленной нежности. И ведь она заслуживает большего, чем этот черствый, брезгливый Бонадео! Неужели такая же судьба ждет его сестру? Всю жизнь обманывать, страдать и искать утешения в объятиях временных любовников? Ибо невозможно представить, что Сфорца всколыхнет тонкую душу Лукреции или завладеет ее сердцем. Об успехах Джованни на ложе любви Чезаре и думать не хотелось. Он и сам не заметил, как рука потянулась к клинку. Толедская сталь тускло подмигнула звездам, искусная чеканка на рукояти полыхнула бледно-голубым. Кардинал ловко повертел кинжал в ладони, размышляя о том, что настала пора Микелетто поделиться зловещим искусством убийства с господином. Наемник, верно, знает, как одним махом убить даже такого здоровяка, как барон Бонадео. От черных мыслей его отвлек ласковый, тихий голос матушки: - Надеюсь, ты не станешь драться за мою честь, Чезаре. С кубком ароматного вина она бесшумно, будто тень, вышла из-за соседней колонны. Привычным движением он спрятал клинок в ножны: - Разве ты не знаешь меня, мама? Я никогда не оставлю подобное безнаказанным. - Я слишком хорошо тебя знаю, сынок, - Ванноцца плавно приблизилась и мягко коснулась его плеча. - Именно поэтому прошу тебя не рисковать жизнью за честь, которой я никогда не гордилась. Чезаре насупился, взял ее за хрупкие плечи и цепко вгляделся в теплые, все понимающие глаза. - Я никому не позволю оскорблять твое имя, мама, - произнес он уверенно. - И тебе не стоит переживать. Я вполне способен постоять за себя. - Да, но эта должность, - она коснулась мерцающего перстня кардинала на его пальце, - могла притупить твой клинок, Чезаре. Обещай, что будешь осторожен! Он через силу заулыбался ей, как ни в чем не бывало. Нежно приобняв, склонился к встревоженному лицу матушки и послушно промолвил: - Обещаю. *** После полуночи, когда у всех танцующих ноги гудели от усталости, настало время для утонченных комедий Теренция. Но публика с большим воодушевлением приняла фривольные пьесы Плавта, усовершенствованные Хуаном Борджиа. Герцог Гандийским с немалым рвением принимал участие в репетициях и лично руководил постановкой. Под его покровительством и без того скабрезная комедия превратилась в настоящую вульгарщину. Но гостям, как ни странно, все нравилось. Разгоряченные вином и танцами, почтенные господа от души потешались над непристойностями, разворачивающимися на сцене. И ни у кого уже не вызывало изумления, что Святой отец, усадив очаровательную Фарнезе себе на колени, без всякого смущения предавался плебейской веселости вместе со всеми. Надо отдать должное актерам, они были весьма убедительны в своих нелепых ролях и умело подыгрывали возбужденной публике. Даже Чезаре, пребывавший до этого в крайне мрачном настроении, сейчас не смог сдержать ухмылки. Хуан и вовсе забавлялся громче всех. Его, безусловно, тешило, что гости с таким задором приняли постановку. Он так разошелся, что даже бросил актерам несколько засахаренных орехов по старому римскому обычаю. Густо накрашенная примадонна ловко поймала лакомство своими роскошными грудями, вызвав этим взрыв хохота среди гостей. Распаленные действом зрители принялись швырять сладости со стола, а комедианты, не растерявшись, ловили их, всячески поддерживая разнузданный дух празднества. Время близилось к утру, но гости не желали разъезжаться. Среди всего этого шума и галдежа Лукреция уснула, положив голову прямо на стол. До этого она насилу выдавливала из себя улыбки, старалась смеяться и держаться бодро, но под утро у нее уже не осталось сил для лицедейства. Ее муж, между тем, увлеченно наблюдал за комедией, не обращая ни малейшего внимания на спящую невесту. Что же, в том был и плюс – по крайней мере, он не стремился поскорее утащить новоиспеченную жену на брачное ложе. При других обстоятельствах молодоженов бы уже давно отвели в покои под всеобщим присмотром и уложили в постель под тем же неустанным вниманием. Таковы всегда были эти нелепые, унизительные правила – жених и невеста должны «накрыться одним одеялом» на глазах у всех заинтересованных сторон, дабы супружество признали законным. Ведь брак это сделка, а все сделки исстари принято заключать публично. Но на свадьбе Борджиа никому дела не было до правил. Понтифик с полным увлечением отдался похабному представлению, а гости и вовсе думать забыли о новобрачных. И куда только подевались чопорность и церемонность? Торжественный поначалу вечер уже давно утратил степенность и, чем дальше, тем больше напоминал оргию. Определенно, юной Лукреции тут было не место. С затаенным чувством неприязни Чезаре окинул взглядом герцога, сидящего по левую руку. Каким мужем он будет для Лукреции, если в первый же вечер пренебрегает своей невестой? Кардинал решил брать дело в свои руки. - Ей давно пора спать, - буркнул он в сторону Джованни и, не дожидаясь ответа, поднялся со своего места. Господи, до чего же трудно делать вид, что все в порядке, когда внутри горячим воском плавится ненависть!Задушить бы этого Сфорца прямо здесь и сейчас - голыми руками схватить его толстую шею и сдавить, что есть мочи, пока блеклые глаза не вылезут из орбит. Но когда Чезаре склонился над своей Лукрецией, все плохое разом забылось. Он осторожно коснулся ее плеча и, когда она, пробудившись, недоуменно глянула на него, спросил: - Ты идешь спать? Сестра рассеянно кивнула и, полусонная, доверчиво потянула к нему руки, словно ребенок. Чезаре легко подхватил ее, тонкую, невесомую, утонувшую в шелке подвенечного платья, и вынес прочь из шумной залы. Едва златокудрая голова легла на его грудь, как Лукреция снова провалилась в сон. Бедная девочка, как же она, должно быть, устала за этот бесконечно долгий день. Но, по правде говоря, Чезаре и вовсе не хотелось, чтобы этот день заканчивался. Ведь завтра им предстоит расстаться. И все же Чезаре не решился будить ее, хотя ему столько всего бы хотелось сказать перед тем, как сестра уедет. Обуреваемый жадной невысказанной нежностью, он бережно нес Лукрецию через бесконечные переходы папского дворца прямо в ее покои. До чего же она была хрупкой и крошечной в его руках. Подумать только, казалось, богато-расшитые юбки подвенечного платья весили куда больше, чем она сама. Он так и не разбудил сестру. Лишь заботливо уложил на мягкую постель и невольно задержался рядом с ложем. Осторожно поцеловав шелковистую щеку, Чезаре несколько мгновений боролся с непреодолимым желанием коснуться ее уст, слиться с крутым изгибом верхней губы, ощутить на вкус нижнюю. Невольно он опустился ближе к любимому лицу. Сколько бы он не смотрел на эти совершенные черты, никогда не мог насмотреться. Густое золото изящных бровей и длинных ресниц. Атласная кожа высокого лба и точеных скул. Прелестный румянец на свежих щеках. Бледно-малиновый цвет дивных губ, созданных для сладких речей и восхитительных улыбок, и, разумеется, для поцелуев. Но не его поцелуев. Теперь она принадлежит Джованни Сфорца. Вскоре герцог воспользуется своим законным правом. Чертов ублюдок. Ему достанется то, чего он никогда не заслуживал. Чезаре сдавленно выдохнул, осторожно накрыл ладонь сестры своей и нахмурился. Когда же ты успела стать взрослой, Лука? А главное - зачем? Зачем ты так быстро выросла? Отчего же ты не могла всегда оставаться маленьким, пухлощеким ангелочком? Тогда никакой бы Сфорца не увез тебя из Рима, не забрал бы тебя от меня. Но что толку предаваться бессмысленным сожалениям? Он бы все равно никогда не смог предложить ей то, что может дать любой другой мужчина: семью, репутацию, ребенка, простое тихое счастье. Все, что может предложить Чезаре, это безмерную любовь, которая и так есть у нее. Если бы только этого было достаточно. Наверное, всего обидней представить, что Лукреция сможет спокойно жить без своего старшего брата. Там, вдали от дома, она привыкнет обходиться без его опеки и ласки, приучиться смеяться над шутками мужа, все реже будет писать весточки в Рим, ибо заботы при новом дворе поглотят ее. И когда-нибудь, может быть даже вскоре, она станет счастливой и вовсе без Чезаре. Да, пусть так и случится. Так будет лучше для них обоих. Ведь с каждым днем ему все невыносимей скрывать те губительные чувства, что он к ней испытывает. В тот день на озере он мог бы украсть Лукрецию у герцога Пезаро, мог бы сорвать с ее губ сотни поцелуев, и она бы не воспротивилась, ибо безгранично доверяла старшему брату. Именно поэтому он никогда не преступит черту, не утащит ее за собой в бездну, из которой возврата нет. Пусть Чезаре не верит ни в рай, ни в ад, зато Лукреция верит. И ему доведется научиться коротать дни без нее: обходиться без чарующих улыбок, без колдовских глаз, без тепла и света, которым она неизменно наполняла его жизнь. Он всегда знал, что этот пронзительно-грустный момент расставания наступит, но не думал, что так скоро. Перед тем, как покинуть спальню сестры, Чезаре припал губами к бархатистой ладони, ощутив прохладу обручального кольца на ее изящном пальчике. Что же, любимая моя девочка, прощай. Прощай и прости, что не смог уберечь тебя от игр взрослых людей. Теперь ты стала пешкой на шахматной доске. Кто знает, быть может, следуя за амбициями Папы, ты пойдешь далеко, и, превратившись в ферзя, возьмешь игру в свои руки?