Борджиа. Часть 1. "Секс. Власть. Убийство. Аминь."

В начале зимы соглашение о браке между Санчей Арагонской и Джоффре Борджиа было достигнуто, и Александр отправил Хуана в Неаполь в качестве эмиссара, дабы уладить все необходимые формальности перед свадьбой. Еще в свою бытность вице-канцлером, Родриго ратовал за добрые отношения с королем Ферранте. Он хорошо усвоил суть этого зыбкого равновесия: пока Неаполь силен, он угрожает папским областям, а значит, необходимо дружить с Неаполем. Опасность со стороны Франции, однако, вынуждала к более решительным шагам, и укрепить дружбу браком было весьма кстати.        Церемонию бракосочетания назначили на весну, а распорядителем без всяких раздумий объявили папского церемониймейстера Иоганна Бурхарда. Он замечательно справился со свадьбой Лукреции, устроив ее прямо в стенах Ватикана. Невероятным образом обойдя все противоречия и легко переступив через тот вопиющий факт, что выдавалась замуж дочь понтифика, которой в природе и существовать не могло. А теперь Бурхарду предстояло обстряпать свадьбу тринадцатилетнего мальчишки и шестнадцатилетней герцогини Сквиллаче - смуглой красавицы, взращенной в вопиющей аморальности неаполитанского двора. Джоффре Борджиа, меж тем, еще сохранял детскую наивность, играя с куклами своей старшей сестры. Разговоры о том, как он будет справляться со строптивой невестой, смаковались на каждом углу, сопровождаясь при том бестактными остротами и колкостями.         Но Родриго Борджиа плевать было на злые языки. Провернув очередную выгодную сделку, он приобрел не только двести тысяч дукатов приданого, но и утраченную радость бытия. А еще Александр с нетерпением ждал встречи с Лукрецией, которая, без всяких сомнений, будет приглашена на церемонию бракосочетания своего младшего брата. Понтифик безмерно скучал по дочурке и уже давно ругал себя за то, что не приказал Джованни Сфорца оставаться в Риме вместе с новоявленной женой.   С установлением сухой погоды, дабы скрасить скуку зимних месяцев и проверить состояние оборонительных сооружений вокруг Рима, Александр задумал отправиться в небольшое путешествие по папским областям. Будучи кардиналом, он любил разъезжать по итальянским землям с дипломатическими миссиями. Ему нравилось осматривать города, крепости и замки, но не только из праздного интереса, а скорее с тем, чтобы изучить их стратегическое значение в игре за власть. К тому времени, как Родриго достиг престола Святого Петра, в его руках сосредоточились ключевые позиции на подступах к Риму. К северу контроль над Виа Кассиа обеспечивали крепости Сориано, Непи и Чивита Кастеллана. На юге владение в аббатстве Фоссанова позволяло влиять на все передвижения не только по Аппиевой дороге, но и на путях в Неаполь. А за существенную поддержку в конклаве 1471 года, Сикст IV даровал Родриго аббатство Субьяко - колыбель бенедектинского монашеского ордена.         В преддверии французского вторжения Борджиа намеревался укрепить фортификации во всех принадлежащих ему крепостях. На время отсутствия понтифика в Риме за делами церкви присмотрит Чезаре. Хотя Родриго предпочел бы его компанию в этом путешествии - старший сын на диво хорошо разбирался в фортификации. Однако тот наотрез отказался ехать, ссылаясь на незаконченные работы по укреплению замка Святого Ангела. Впрочем, из донесений соглядатаев Родриго знал, что истинная причина в новом любовном увлечении Чезаре – даже под кардинальской рясой он оставался мужчиной. Ничего удивительного, молодая кровь всегда возьмет свое. Было решено объехать северную часть Кампании, начиная от Витербо, затем отправиться на побережье в Чивитавеккье, оттуда вернуться вглубь полуострова и посетить города Орвието и Питиглиано, где у Борджиа также имелись свои владения и доходы. На несколько дней было решено задержаться в Каподимонте. Джулия на протяжении вот уже нескольких месяцев мягко, но упорно намекала, как мечтала бы посетить родные края, ведь она безмерно скучала по матери и братьям, живущим в поместье семьи Фарнезе на берегу озера Больсена. Родриго и самому хотелось побывать там, где родилась и расцвела его юная красавица. Увидать озеро, в водах которого она училась плавать и вместе с братьями ловила угрей голыми руками. Пока Джулия рассказывала ему об этих трогательных детских воспоминаниях своим обволакивающим голоском, он представлял ее себе эдакой сказочной Ундиной, вышедшей из глубин темного омута. Какое счастье, что у этой восхитительной русалки вместо рыбьего хвоста имелись две изящные длинные ножки.   Ясным декабрьским утром многочисленный кортеж, в который входили слуги, актеры и музыканты, вооруженные наемники и знатные кавалеры, а также любимые папские повара, двинулся через Латеранские ворота на север, под оглушительный перезвон колоколов всех церквей Рима. Александр осознанно, намеренно и с чрезвычайным наслаждением сделал из этого выезда настоящее шествие. Красуясь перед публикой дорогим платьем, являя народу свое величие и достаток, Борджиа укреплял престиж папского двора в целом. Ибо издревле таков был порядок вещей - простолюдины видели в роскоши признаки благородства, и, умело пустив пыль в глаза, можно было обрести власть над сердцами и умами. Расточительство и внешний блеск считались не просто допустимыми, но и необходимыми правилами хорошего тона, как для вельможных особ, так и для князей церкви. И Родриго был счастлив соответствовать этому тону. Едва лишь город с его шумом и сутолокой остался позади, воздух сделался чище, а благостная тишина открытого простора холмистой дороги показалось самым сладчайшим звуком для ушей Борджиа. Он путешествовал верхом на породистом жеребце, тогда как его любовница решила ехать в роскошной золотой карете. Там было тепло и уютно, стены и потолок перед отъездом выстлали бархатом и атласом, а все щели и прорехи плотно законопатили. Вместе с La Bella в карете находилась служанка и музыкант, развлекающий красавицу игрой на свирели. Развлекать же Александра было дозволено придворному шуту Габриэллитто. То был молодой полоумный актер-комедиант из Хативы с живым подвижным лицом и на удивление острым языком. В дорогу он обрядился в ядовито-желтый бархатный колет и облегающие штаны мипарти: одна штанина была ярко-красной, другая - полосатой. Изящные пулены с острыми загнутыми носками, вышедшие из моды лет десять назад, придавали его образу немалый драматизм. Вместо шутовского колпака Габриэлитто водрузил на голову не менее комическую турецкую феску с шелковой кисточкой. Он балагурил от самого начала пути: распевал песенки до хрипоты, насвистывал популярные мелодии на самодельной дудочке, подначивал то одного, то другого участника процессии, отпускал бессмысленные замечания о погоде, цитировал Овидия и Петрарку. Но, оказываясь рядом с Александром, шут смирнел, принимал чрезмерно серьезный вид, хмурил брови, точно от мучительных раздумий. - Наш кардинал Асканио был потрясен до глубин души, - бросил Родриго в сторону Габриэлитто, щурясь на яркое зимнее солнце. - Джан Галеаццо упал замертво прямо за герцогским столом. - Неудивительно, - живо отозвался шут, и черные глаза под крутыми бровями озорно блеснули. - Ведь я слыхал, он умял целого фазана в один присест! - Габриэлитто плутовато осмотрелся по сторонам и, понизив голос, заговорил громким шепотом: - Или Ваше Святейшество подозревает отравление? - он зловеще прошипел: - Быть может - яд? - Скорее всего, - вздохнул Родриго. - Но возможно и обжорство. Итог-то один. Понтифик и шут переглянулись, и последний дико расхохотался, запрокинув голову, отчего кисточка на феске запрыгала взад-вперед. Асканио Сфорца был в Милане с важной миссией от самого Папы - убедить Людовико встать на сторону Рима, если войска Франции вторгнуться в земли Италии. А в случае отказа Александр грозился признать плененного Джана Галеаццо государем вместо Иль Моро. Однако, нынче этому хитрому плану не суждено сбыться. Основной козырь в игре бесповоротно утерян. - Значит, этот уродливый французский карлик Карл свободно пройдет через Милан? - отбросив смех и кривляния, точно маску, проговорил шут. Родриго смерил его одобрительным взглядом и снисходительно улыбнулся. За что он любил юркого актеришку, так это за поразительную смекалку. Возможно, он и вовсе не так безумен, как хочет казаться. - И единственной силой у них на пути будет Флоренция, - произнес Борджиа, задумчиво глядя вдаль. - А Флоренция вряд ли выстоит одна. Нет, - Родриго мотнул головой и нетерпеливо повел плечом, - мы дадим Неаполю то, что они хотят. - Союз, Ваше Святейшество? - бойко поинтересовался Габриэлитто.   - Еще лучше, - Борджиа усмехнулся: - Свадьбу! Комедиант вновь расхохотался во все горло и, пришпорив гнедого мула, поскакал вдоль кавалькады, размахивая шутовской погремушкой с горохом и звучно выкрикивая на испанском: - Свадьба! Свадьба! Родриго невольно рассмеялся, глядя в след балагуру, но улыбка быстро померкла на его губах. Какая, должно быть, жалкая судьба: всю жизнь только и делать, что веселить безумными выходками своих повелителей. На исходе дня, когда тени уже сделались густыми и длинными, пестрая кавалькада достигла замка Борджиа в старом городке Непи. Здесь была первая остановка в том многодневном путешествии, что задумал Родриго. Роскошный дворец был выстроен внутри древних стен старого замка. Вокруг крепостных башен журчали чистейшие ручьи и водопады, а под кронами вековых деревьев летом было приятно укрываться от зноя. Каждый год понтифик вместе с семьей проводил здесь те недели весны, когда в Риме бушевала болотная лихорадка. Но этому мирному пейзажу нынче угрожало нашествие вражеской армии, а посему Александр распорядился выстроить вокруг замка новую крепостную ограду и сторожевые башни. План строительства разработал Антонио да Сангалло - талантливейший инженер, поступивший на службу к понтифику совсем недавно, но уже проявивший себя в перестройке замка Святого Ангела. Проверить ход фортификационных работ Родриго намеревался следующим днем, сегодня же, утомленный дорогой, он желал одного лишь отдыха и, разумеется, сытного ужина. Огромные залы и комнаты дворца легко вместили путников и гостей, специально приехавших из близлежащих областей на вечерний прием, а просторные конюшни дали кров и пищу трем десяткам лошадей. Слуги заранее подготовили дом для встречи знатных господ, и ближе к ночи в бальном зале был устроен пир с танцами и пасторалями. Распорядительницей вечера и его безоговорочной королевой стала Джулия. Она порхала среди приглашенных гостей с неизменной улыбкой, преисполненная осознанием собственной важности: ни тени утомления на светящемся свежестью лице, ни единого признака усталости в отточенных манерах. Но при взгляде на рыжеволосую красавицу, танцующую под низкими, расписными сводами дворца, Родриго отчего-то ясно вспомнилась Ваноцца. Разом в памяти всплыли те счастливые, безмятежные вечера в этих же стенах, без всяких танцев, без гостей. Только нескладные еще Хуан и Чезаре, маленькая Лукреция, и прекрасная, раскрасневшаяся от вина и смеха Ваноцца. Раньше им не нужны были увеселения: ни шуты, ни жонглеры, ни менестрели, ни нахлебники-сановники, вечно норовящие приблизиться к Папе всеми правдами и неправдами. Странное дело, впервые за долгое время оказавшись вдали от Ватикана, Родриго ни минуты не тосковал по нему. Здесь, в Непи, им завладела острая ностальгия по былому безмятежному счастью в кругу семьи. Родриго решил, что по возвращению в Рим ему непременно стоит встретиться с бывшей любовницей и постараться как-то искупить вину перед ней. И первым делом он позаботится, чтобы на грядущей свадьбе Джоффре Ваноцце приготовили почтенное место, как в соборе Святого Петра, так и на вечернем банкете.        Предаваясь сим благочестивым мыслям, Родриго быстро утратил интерес к пиршеству и покинул гостей, едва появилась такая возможность. И когда позже тем вечером, уже в постели, Джулия прильнула к нему всем телом, осыпая губы и шею любовника поцелуями, в нем не вспыхнуло привычное пламя желания. Возможно, то сказывалась усталость от дороги. Ведь он уже был не молод, и сколько бы Родриго не убеждал себя, что годы никак не отражаются на его силах, в глубине души он понимал - это не так.    Разочарованно выдохнув, Джулия откинулась на высокую подушку и тихо пробормотала: - Искусство политики занимает тебя больше… чем... - Чем искусство любви? - тихо переспросил Родриго с легкой усмешкой. Она опустила ресницы и смущенно закусила нижнюю губу: - Разве я так сказала? Ее роскошное тело, прикрытое невесомым шелком сорочки, все еще волновало его, хотя и не с той силой, как в первые месяцы их страсти. Однако, было бы огромным упущением не внять ее нынешнему порыву. Отбросив все сомнения и раздумья, Родриго повернулся к Джулии и, приподнявшись на локте, окинул ее откровенным, раздевающим взглядом с ног до головы.    - У них больше общего, чем может показаться, - он потянулся за поцелуем, но она извернулась, рассмеявшись, и отшатнулась в изножье кровати. - Сомневаюсь, - прошептала Джулия, хитро улыбаясь. Она устроилась, полулежа напротив, таким образом, что прямо перед его глазами очутились ее маленькие белые ступни. Ну, конечно, теперь ему доведется соблазнять эту своенравную красавицу, ведь она, наверняка, оскорблена равнодушием в ответ на свои ласки. Что ж, так даже интереснее.     - К примеру… - Родриго мягко потянулся вперед и осторожно коснулся атласной кожи на ломкой щиколотке. - Твоя изящная ножка, - он прошелся от крутого свода стопы вверх к розовеющему колену, - идеальная метафора итальянской политики, - порывисто поднявшись, так, чтобы она не успела увернуться, он запустил ладонь под прозрачную сорочку и тихо зарычал, словно зверь, поймавший добычу. Джулия от неожиданности вскрикнула, крепко сжала бедра и рассмеялась. - Здесь у нас Франция - источник всех тревог, - Родриго глубоко вдохнул, ощутив под пальцами клинышек теплых, курчавых волос. Он улыбнулся, неотрывно глядя в глаза Джулии, безмерно наслаждаясь тем, как заблестели ее расширенные от удивления зрачки, как участилось дыхание. - Но путешествуя на юг через Альпы, - он медленно скользнул по гладкому шелку внутренней стороны ее бедра, - мы попадаем в Миланское герцогство, - сдерживая нарастающее желание, он мягко стиснул упругую ножку Фарнезе. - А ниже лежит Флоренция, - Родриго прочертил извилистую линию по мраморной, гладкой коже. Ему бы хотелось сорвать прозрачные кружева, отбросить их прочь и упиться до одурения соблазнительными прелестями Джулии. - А здесь, на этом холмике, - он быстро коснулся губами острого колена, - Рим. Она приподнялась на локте, ласково взъерошила его волосы и с неподдельным любопытством кивнула, побуждая продолжать импровизированный урок политической географии. - А Неаполь, - Родриго вновь с упоением обхватил стройную ногу и легко потянул ее к себе на грудь, - это твоя элегантная голень, - он блаженно откинулся на подушку, зорко наблюдая за тем, как от его ласк подрагивают уста Джулии, как ее бледные щеки разгораются румянцем, как глаза застилает дымка неодолимого возбуждения. - Твоя точеная лодыжка... твоя пятка, - он в шутку прикусил загрубевшую кожу по-детски розовой пятки, отчего Джулия сдавлено хохотнула. Прильнув щекой к плавному изгибу узкого носка, он потерся об него, точно кот, и хрипло шепнул: - Твоя стопа и... твой сладчайший пальчик, - поддавшись слепому порыву, Родриго мягко прихватил зубами край ее прелестного пальца, напряженно наблюдая за каждым взмахом медных ресниц любовницы. Джулия глухо ахнула, поддалась вперед, облизнула губы. Еще пару минут назад он чувствовал лишь усталость и апатию, теперь же колдовские чары Фарнезе вновь действовали безотказно. Его захлестнуло терпкое томление, насущное желание, извечное стремление - древнее, как само мироздание. Пора заканчивать с теоретической частью сего урока. Борджиа стремительно приподнялся на локте:       - Пока ты лежишь, все это кажется неважным, - ободряюще улыбнувшись, он по новой огладил стройную, совершенно белую на фоне его больших смуглых ладоней ножку. От щиколотки до самого бедра. - Но попробуй встать, - Родриго внимательно взглянул в широко распахнутые глаза Джулии, - и ты поймешь, что равновесие исходит отсюда, - он плотно сжал ее узкую голень. - Из Неаполя, - тихо проговорила Фарнезе, вздрогнув.   - Из Неаполя, - медленно повторил он, забираясь ладонями выше по ее крутым, шелковистым бедрам, неотступно задирая кверху подол полупрозрачной сорочки. Джулия задышала чаще, приоткрыв уста, словно в нетерпеливом ожидании поцелуя.   - А теперь, - Родриго лукаво улыбнулся, открывая своему взору столь желанную наготу ее юного тела, - я вторгнусь в прекрасную... Францию.