Борджиа. Часть 1. "Секс. Власть. Убийство. Аминь."

Той ночью понтифику снился причудливый сон. В тусклой дымке мерцающего тумана он стоял на вершине Капитолийского холма в простой холщовой рясе, в сандалиях на босую ногу. Овеянный сырым ветром, утомленный долгой дорогой наверх, он смотрел на город, что раскинулся пред ним. Черепичные крыши мрели блеклой охрой в клубах сизого дыма, упругие ветви кипарисов пожухли, словно от огня, осиротели великолепные площади, колокола церквей умолкли. Гнетуще пустой, покинутый вельможами и слугами - то был Рим, которого Родриго Борджиа никогда не знал - Рим в мрачной тени приближающейся беды. Все союзники покинули Александра, все, кто обещал подмогу - бежали. Ни друзей, ни врагов не осталось. Даже любимых детей его не было рядом. Ни прекрасной Джулии, ни родной Ваноццы. Он остался один на вершине мира. Разве к этому стремился Родриго? Разве этого желал всей душой? Величия в одиночестве на холодном троне? Но и величия не осталось. Где его шелка, расшитые золотом? Где украшения и кресты в сапфирах? Где четки из яшмы, сребротканые туфли, тяжелая тиара, густо усыпанная жемчугом? На нем разношенные сандалии испанского крестьянина да ветхое платье монаха, а голова покрыта лишь седыми волосами. И все, что Родриго может делать - это смотреть, как город, которому он предан всей душой и сердцем, грабят и жгут прямо у него на глазах. Сквозь рваные клочья тумана уже видно, как захватчики затопляют пустынные улицы, наводняют площади, точно полчища саранчи. Под оглушительный треск барабанов солдаты в блестящих кольчугах все прибывают и прибывают, словно вода в Тибре по весне. Страшное отчаяние закралось в душу Родриго, горечь поражения въелась сердце и, впервые за всю жизнь щеки его опалились жгучими слезами. Он проснулся в холодном поту. Один, в пустой постели, посреди ночи. Джулии не было рядом. Два дня назад она отправилась в Пезаро, к Лукреции. Теперь некому было изгнать демонов тьмы из спальни Родриго, и сны его день ото дня становились тревожнее. Слишком много всего навалилось на плечи понтифика в последнее время. Слишком много предательств, заговоров и врагов. Тяжело вздохнув, он поднялся с постели, зажег свечу и воздел глаза к пляшущим теням на лицах ангелов и дев, что, словно живые, смотрели на него с расписных сводов потолка. Сердце Родриго прыгало под ребрами, точно загнанный заяц, во рту пересохло, и тело налилось свинцом усталости. И кто подарит ему утешение? Ни одна молитва не приносила того очищения, что в юности даровала исповедь. Но в стенах Ватикана не осталось никого, кому бы Родриго мог исповедаться. Его сын, Чезаре, хоть и был кардиналом, едва ли обладал необходимой верой и мудростью, а всем остальным понтифик не доверял. В памяти мелькнули далекие воспоминания молодости, когда он только принял сан. Тогда грехи его еще не были тяжкими, и прощение приходило легко, ведь исповедником Борджиа был брат Рафаэль - монах-францисканец. Святейший из людей. После исповеди Родриго чувствовал себя ребенком, омытым утренней росой. Безмятежным и просветленным. Может, если задаться целью да отыскать Рафаэля, то удастся призвать его в Рим и, наконец, получить столь желанное утешение. Ведь уже целую вечность понтифик не открывал никому душу по-настоящему. Преклонив колени на обитую карминным бархатом подушку у распятия, Родриго несколько раз пробормотал слова молитвы, но желанный покой все не приходил. Неужели дни его славы истекали? Он совершил немало грехов на пути к трону, погубил не одну жизнь, но в то же время он и многого лишился, преодолел козни противников, вытерпел злоречие и клевету. Кому-то могло показаться, что испанцу ничего не стоило пробивать себе путь наверх. И мало кто догадывался, что лоб его давно сбит в кровь, а силы на исходе. Он сам себе был противен, и сам себе надоел. Неужели Родриго взял ту власть, что ему не принадлежала? И теперь у него отберут ключи Святого Петра и с позором изгонят из Рима? Никогда тому не бывать! И он не станет покидать Рим и спасаться бегством. Если Джулиано делла Ровере мечтает занять место Родриго Борджиа в Ватикане, то прежде ему придется задушить нынешнего понтифика - наместника Бога на земле - собственными руками. Наутро Папа отослал гонца в Хативу с требованием призвать брата Рафаэля в Рим, хотя он понимал, что шансы отыскать монаха-францисканца на просторах Испании столь же малы, как высмотреть иголку в стоге сена. Кто знает, жив ли он еще? И все же попытать счастья стоило. Отчего-то Родриго верилось, что спасение его души, а значит и всего Рима, зависело от благочестивого брата Рафаэля. О мощи французской армии ходили легенды. О том, чтобы переиграть их на поле брани, не было и речи. А Хуан - главнокомандующий папской армии - не обладал ни опытом, ни надлежащими знаниями в стратегии подобных битв. А если бы всем этими качествами он и обладал в нужной мере, то вряд ли даже это спасло папскую армию от поражения перед таким опасным врагом. Однако и полагаться на милость судьбы не приходилось. То было прекрасная возможность Хуану испытать себя в реальной битве. Александр не переживал о жизни сына, будучи уверен, что тот ни за что не бросится в гущу событий. Как заведено, опытные военные капитаны, выступающие на передовой, примут огонь на себя. Между тем, в войске Франции страшнее всего были не вышколенные германские ландскнехты и не гасконские арбалетчики, известные своей отвагой в бою, а тридцать шесть бронзовых чудищ, изрыгающих осадный огонь. Для итальянского уха оглушительный грохот восьмифутовых пушек стал зловещим знамением триумфа Карла VIII. Ядра величиной с голову разрушали стены крепостей в течение нескольких часов осады. Зверства пехоты и кавалерии поражали население тех городов, что посмели отказать французам в проходе на юг. Итальянцы, считающие себя мастерами в искусстве войны, привыкли сражаться достойно и с так называемой честью. Что означало бой солдата против солдата, клинка против клинка. А использовать для убийства пушки - воистину было варварством, лишенным всякой справедливости. Никто не был готов к рекам крови и к смертям, что несли на своем остром крыле иноземные завоеватели. Поговаривали, Карл упивался видом резни и находил удовольствие в тех бесчинствах, что творила его солдатня на захваченных территориях. В итоге, насмерть перепуганные первобытной жестокостью галлов, другие города сдавались без всякого сопротивления. - Зачем пушки? Им хватит и квартирьерских мелков*, чтобы завоевать всю Италию! - вскипел понтифик, когда ему сообщили о том, что Карл без боя занял Флоренцию. Город спасся от разорения, но за это республика выплатила королю четыреста тысяч дукатов на покрытие “военных расходов”. Во владения французов были отданы стратегические крепости на морском побережье, а также города Пиза и Ливорно. Что же, хитрый Макиавелли отлично знал золотое правило дипломатии: хочешь завоевать чье-то распоряжение - дай себя обокрасть. После того, как Папа отслужил мессу в Зале Всех Святых, он восстановил душевное равновесие и уже в спокойном расположении духа нашел старшего сына в его просторных комнатах. Чезаре, в простом черном подряснике, небрежно накинутом поверх сорочки, сидел в кресле перед потухшим камином и чистил крупное яблоко от кожуры раскладным навахой, когда отец окликнул его с порога. Сын поднялся и учтиво приветствовал отца легким кивком. Ничуть не смутившись, он отрезал ломтик фрукта и отправил его в рот, а затем, отложив яблоко в сторону, сполоснул руки в бронзовом чане с водой. Вид у Чезаре был на диво довольный и беззаботный. Очевидно, ночью сына мучили не кошмары, а какая-нибудь прекрасная куртизанка. Значит, баронесса осталась в прошлом? Что же - и поделом. Ах, эти беспечные, счастливые годы молодости! Родриго, с трудом сдержав улыбку, коснулся креста на груди, напоминая себе о цели своего визита. - Я видел сон, сын мой, - произнес понтифик, шагнув вглубь комнаты. - Страшный сон. - О Лукреции? - вскинул Чезаре встревоженный, цепкий взгляд на отца. Родриго покачал головой: - Мне снилось, что вся Италия оставила нас. Семьи Сфорца, Колонна... - он подошел к раскрытому окну и вдохнул полной грудью свежий утренний воздух начала осени. Осень его жизни уже наступила. Но пусть это станет золотой порой, а не временем уныния. Родриго повернулся к сыну и с напором произнес: - Французская армия пронеслась через Рим, будто полчище саранчи! - он выдохнул и поглядел вниз, на свои роскошные туфли из молочно-белого шелка: - На моих ногах были простые сандалии испанского крестьянина... Воцарилось молчание. Чезаре, замерев на месте, смотрел на отца, нахмурившись. Хорошо, подумалось Родриго, что за утехами юности сын не забывал о долге. И всегда оказывался поблизости, когда понтифик в нем нуждался. Чего нельзя сказать о другом его сыне - Хуане. Отбросив тягостные воспоминания о зловещем сне, Родриго оживился, и голос его приобрел прирожденную, спокойную властность: - Мы желаем провести смотр папских войск. Где твой брат? Чезаре непринужденно пожал плечами. - Я не знаю, Святой Отец, - он невесело усмехнулся. - Но могу догадаться. Понтифик с несвойственной себе энергичностью приблизился к сыну и с язвительной улыбкой прошипел: - Ну, так притащи главнокомандующего папской армии из того публичного дома, где ему вздумалось прикорнуть! *** *При вступлении армии в город мелом отмечались двери домов, предназначенных для размещения войска.