1
— Это тупая идея, — Андрей горячится, что происходит в целом нечасто, но сейчас они вымотаны зверски — ставить на ноги целый конкурс в последнюю ночь вообще занятие не из легких — и нервы начинают сдавать. Он поворачивается к Насте в поисках поддержки, демонстративно указывая пальцами на причину своих возмущений, — Настя, скажи ему! Настя, удобно устроившаяся в кресле со здоровущим яблоком — просто неимоверно огромным, где только достала — жмет плечом и вгрызается в твердый, зеленый бок. — Не впутывай меня в это. — В смысле не впутывай? Боже, — Андрей трет пальцами переносицу, пытаясь заставить себя успокоиться. Негодование кипит в нем (вместе с двумя банками Ред Булла и до омерзения горьким кофе, который Слава притащил час назад) и требует выхода, — Я что, один беспокоюсь, чтобы не вылететь еще и из Первой? А мы вылетим, потому что идея дурацкая. И номер дурацкий, и вообще… Человек, для которого он все это время распинался, наконец, поднимает голову от ноутбука, словно только сейчас заметив его небольшой мятеж. Богдан как всегда непрошибаемо спокоен, и взгляд у него твердый и очень ясный для человека, который — Андрей точно знает — не спал последние двое суток с небольшим. — Андрюш, — тянет он и, дождавшись, пока Бабич переведет внимание на него, советует, — сделай вдох-выдох. Совет настолько неожиданный, что Андрей слушается. Богдан кивает поощрительно. — Молодец, можешь взять у Настюхи яблоко. — Я слишком переживаю? — уточняет Бабич с виноватой улыбкой. Если так подумать, он иногда действительно слишком нервничает по пустякам, и Лисевскому это известно, как никому другому. Богдан улыбается самыми краями губ. Теперь Андрей видит, что он тоже устал смертельно, и тем не менее, улыбка выходит очень искренней, и от уголков глаз у него разбегаются едва заметные мимические морщинки. — Немного, — кивает Лисевский и поднимает наставительно палец, — И напрасно. — Почему? — фыркает Андрей, на подсознательном уровне чувствуя подвох. Богдан улыбается шире, и Бабич практически видит, как в его глазах пляшут вокруг адского пламени бесенята. — Потому что мы уже сказали редакторам, что будет этот номер. Мне показалось, ты будешь не против. — Боже… Раздражает ли Андрея самоуверенность, с которой Богдан это говорит? Да, очень. Собирается ли он что-то в связи с этим делать?.. Он вздыхает. Нет, потому что Богдан, скорее всего, как всегда прав. Четвертьфинал они проходят с блеском. — Вот видишь! — торжествующе говорит ему Богдан после игры. У него мокрая челка, мятый воротник форменной рубашки под пиджаком и счастливые, блестящие глаза. Андрей фыркает, толкает его локтем, мол, «да-да, заткнись уже», но вместо ответочки оказывается в крепком, пышущем жаром объятии.2
— Мы прогуляться, пойдешь с нами? Андрей оборачивается, только чтобы едва не столкнуться лбом с Богданом, идущим позади. Он выше Лисевского, но тот тоже высоченный и мощнее в плечах, так что неизвестно, кто бы больше пострадал. Он торопливо отшатывается и уточняет на всякий случай: — Мы — это кто? Плечо побаливает от тяжелой сумки, и он бросает ее на ближайшую кровать — считай, занял — трет пальцами затекшие мышцы. После перелета все тело немного ноет, он, наверное, никогда не привыкнет к самолетам. Хотя, возможно, самолеты ни при чем — возможно, это предвкушение фестиваля разбегается по телу сотнями импульсов так, что пальцы едва ли не дрожат? Встречай, Сочи, и на этот раз обойдемся без Премьерки, пожалуйста. Богдан смотрит на него, не моргая, как удав, своими темными раскосыми глазами. Обычно это заставляет людей чувствовать себя неуютно, но Андрей уже привык — за годы у него выработался надежный иммунитет хотя бы от некоторых закидонов их бессменного фронта. Или ему хочется так думать. Он вопросительно вскидывает бровь. — Ну? — Настя, — выдает Лисевский, словно очнувшись, отводит взгляд и одергивает нервным жестом черную футболку под курткой. — Негусто. Вы идите, я останусь здесь, мы со Славиком хотели обсудить кое-что, да и … — Пойдем, — бесцеремонно перебивает Богдан, — В Сочи-парк заглянем. — Что я там не видел! — Ну вот и узнаем, что ты там не видел, — невозмутимо парирует Лисевский, — Андрюш… Это не самый честный ход, и Андрей гадает, знает ли Богдан об этом. Богдану в принципе тяжело противостоять — он упрямый, как танк, и всегда непрошибаемо уверен в своей правоте. Бабичу осознавать себя тряпкой, может быть, не очень приятно, но вот это мягкое «Андрюш» почему-то выбивает почву из-под ног. — Ладно, ладно, — побеждённо вздыхает он, — Пошли смотреть Сочи-парк. Сейчас только Славке напишу. Богдан легкомысленно пожимает плечами. — А, да я ему уже сказал, что ты с нами. Он убежал уже. Андрей сдерживает порыв от души огреть его сумкой, но Богдан уже исчезает в коридоре. В Сочи-парке на самом деле круто, хоть и холодно. Богдан прячет красный нос в шарф, смотрит исподлобья и смаргивает с длинных ресниц редкие снежинки. И нет, Андрей не косится на него всю долбанную прогулку.3
Удивительно, но выпить кофе в Москве в середине дня оказывается задачей посложнее написания чертова СТЭМа. В небольшой кофейне шагу ступить некуда — возможно потому что рядом институт, и без дозы кофеина половина студентов не доживут до сессии, которая как раз в самом разгаре. За небольшой столик они кое-как упихиваются вшестером. — А мы не могли выбрать более тихое место? — удивленно интересуется Андрей. — Если найдешь где-то по близости такое, где я смогу выпить нормальный латте, то ради бога, — холодно откликается Настя, — Но я тебе гарантирую — ты такое не найдешь. Это звучит так убедительно, что никто не решается спорить. За телефоном в сумку лезть лень, и Андрей оглядывается, пока остальные залипают в соцсетях. В отличие от остальных он решил обойтись без напитка — стоять в очереди не хотелось — но сейчас начинает жалеть об этом. — Да где уже Богдан?! — Не ругайтесь, королева, гонец уже в пути! — доносится сзади, и подошедший Богдан торопливо опускает в центр стола картонные стаканчики, после чего торопливо дует на обожженные горячими стенками пальцы. Стаканчики расхватываются в момент, и Андрей тупо смотрит на один оставшийся. — Ты взял чужой стакан. Я не заказывал, — указывает он на ошибку Богдану, который уже втискивается на диванчик рядом с ним: сначала больно тычет под ребро локтем, а потом, найдя удобное положение, замирает впритирку горячим боком. — Это тебе. Я взял, — невозмутимо отвечает Лисевский, отпивая свой кофе. Отвечает с потрясающей, просто феноменальной невозмутимостью. Словно это в порядке вещей, словно это само собой разумеется, что он, мать его, заказывает Андрею кофе. Андрей чувствует, как у него иррационально краснеет шея и старается не смотреть по сторонам, чтобы случайно не узнать, что написано на лицах друзей, которые больно уж притихли. Даже Настя. Вместо этого он смотрит на Лисевского, который изучает пластиковую крышку стакана с таким вниманием, словно там заботливый бариста расписал результаты их следующей игры. Богдан неуютно ежится. — Ну, а что ты будешь отбиваться от коллектива. Командный дух, все дела, — упрямо добавляет он. Андрей вздыхает, трет пальцами переносицу и все-таки тянется к стаканчику. Там обычный черный кофе, терпкий, горький настолько что горло судорожно сжимается. Он уже собирается попросить Богдана подвинуться (он терпеть не может несладкий кофе, просто хуже всего на свете), когда Лисевский вдруг издает короткое «О!». — Кстати! — он торопливо запускает руку в карман мешковатой куртки и вываливает на стол около десятка пакетиков с сахаром, — Ты вроде сладкий пьешь, — и снова утыкается в крышечку своего кофе. Андрей неверяще таращится на черные завитки волос над его ухом и чувствует себя окончательно сбитым с толку. Будь это кто-то другой, все было бы нормально. Но они с Богданом знакомы не первый год, и, если бы Андрея попросили охарактеризовать его парой слов, там было бы талантливый, и веселый, и «псих тот еще, не связывайтесь с ним никогда», но там точно не было бы заботливый. С другого бока от него Настя всхлипывает в свой латте, безуспешно пытаясь сдержать смех. Ну хоть кому-то весело.4
В принципе то, что Богдан — это пресловутый тихий омут, в котором, как известно, какая только живность не водится, Андрей знал. Богдан не скромный пай-мальчик, послушно идущий на поводу у других, и не рубаха-парень, открытый и добрый со всеми. И дурацкая привычка принимать решения за Андрея находится лишь на поверхности всего того хаоса, что он собой представляет. Иногда Андрей думает, что совсем не знает его. Он не уверен, что хочет узнавать. До игры одной восьмой Высшей лиги — подумать только, они в Вышке! — остается несколько дней, и они усиленно готовятся. Чем ближе стрелка часов отдаляется от полуночи и приближается к утру, тем меньше людей остается в общей комнате, и в один момент, подняв взгляд от режущего глаза экрана ноутбука, Андрей понимает, что в крохотной комнате остались только они с Богданом. Тот сидит, подобрав под себя длинные ноги в черных джинсах и вертит в руках выключенный телефон. Он выглядит сонным, усталым. Его черная челка торчит дыбом, словно он ее часто ерошил пальцами, и придает ему вид нахохленного и несчастного грача. — Уже поздно, — говорит Андрей негромко, нарушая тишину, — Надо идти спать. Их отношения, наверное, свернули куда-то не туда, сошли с обкатанных, знакомых рельс со всеми богдановскими заморочками и его, Андрея, неспособностью ему хоть как-то противостоять. От пристального, нечитаемого взгляда, которым Богдан смотрит в ответ, Андрею неуютно, и жарко, и почти больно, до рези в груди. Богдан всегда ведет себя немного странно — иначе он не был бы Богданом, ха! — но сейчас есть что-то еще, смутное и тревожное, отчего дыхание сбивается. Раньше такого не было. Они были в одной команде с института, прошли вместе все взлеты и падения, притерлись друг к другу, привыкли. Но еще никогда Андрей не чувствовал себя рядом с ним, как сейчас — уязвимым и беспомощным. Он не знает, почему и откуда взялось ощущение, что он открыт нараспашку перед темным, прямым взглядом, но оно крепчает с каждым мгновением. — Надо, — наконец, эхом отзывается Лисевский. Андрей едва вспоминает, о чем идет речь. — Ты чего не ушел еще? — Ну мы тут шутки писали, если ты не заметил. У нас игра скоро в Вышке, представляешь, — криво улыбается Богдан. Это его тягуче-лениво ехидство привычно, гораздо более привычно, чем та хрень, которая сиропом сгущается между ними. Андрей фыркает, качает головой и вдруг выпаливает на одном дыхании. — Не представляю, нет. Как подумаю, жутко становится. — Это с непривычки — ты просто зеленый еще. Андрей улыбается невольно, опуская крышку ноутбука. — Куда мне до тебя! Богдан неторопливо встает с дивана и несколько секунд разглядывает собственные ступни в полосатых носках так, словно они принадлежат кому-то другому, даже пальцами большими шевелит на всякий случай. — Вот именно, — наконец, задумчиво откликается он, — Я гораздо опытнее тебя и знаю больше. Обо всем. — Безусловно, — фыркает Бабич, тянется, чтобы легко пихнуть этого зазнайку пальцами в бок, — Продолжай думать, что ты тут самый умный, мне это только на руку. Богдан оборачивается на него, и, несмотря на улыбку, есть что-то на его лице, отчего странное ощущение возвращается. Андрею кажется, будто он стоит на пороге чего-то неизвестного, и ему отчаянно хочется с этого порога сбежать. Вот только тянет туда его то, чему он противостоять не в силах. — Андрюш… «Не надо», — хочется сказать тому. Он сам не знает, о чем просит, но ему нужно, очень нужно, чтобы Богдан послушал его. Но Лисевский опять принимает решение сам. Андрей вздрагивает, когда теплые ладони обхватывают лицо. Богдан наклоняется к нему, и он успевает только инстинктивно дернуться назад и вдохнуть судорожно. А потом чужие губы касаются его собственных. Андрей бы, наверное, отстранился, если бы мог, но Богдан не дает ему особого выбора, вжимая в спинку дивана. Его полные и мягкие губы чуть горчат, едва заметно колется подбородок, шершавые от гитарных струн подушечки пальцев царапают щеку, от него пахнет лосьоном, потом и чем-то сладким… и Андрей понимает, что проваливается в поцелуй, словно в кроличью нору. Он падает вниз, в эти ощущения, и сердце бьется в горле. Если бы Андрею однажды сказали, что его поцелует парень, он бы и не предположил, что это будет Богдан. Но на самом деле… как будто Андрей бы позволил это сделать кому-то, кроме него. Внезапно теплые руки и губы исчезают, и Андрея пробивает холодом даже раньше, чем он успевает распахнуть глаза. И, наверное, он выглядит очень по-глупому, таращась на Богдана и не зная, что сказать, растеряв в поцелуе все слова. И Лисевский как всегда решает все за него. — Прости, — говорит он и быстрым шагом выходит из комнаты.+1
Андрей злится и имеет полное на это право. Последние два дня перед телесъемкой они почти не спят — мотаются по Москве, по Театру Российской армии, по репетиционке, живут на быстрых перекусах и кофе (несладком, снова несладком!), пишутся, ставятся, снова пишутся, в общем, совсем с ног сбиваются, и, как будто этого мало — Богдан его избегает. Нет, они как обычно успешно работают вместе над музыкалкой, перетаскивают с места на место реквизит, и именно Богдан помогает ему искать микрофон, когда Слава засовывает его не пойми куда и Миша Ярченко угрожает свернуть им всем шеи, как цыплятам, но чего-то не хватает, и это сводит с ума. Не хватает Богдана: внимания его, полуулыбок самыми уголками губ, присутствия рядом. Андрей только сейчас осознает за собой привычку, когда выдается свободная минута, привычно искать глазами лидера их маленького и бойкого коллектива. Богдан же, словно чувствуя это, каждый раз немедленно срывается в одном ему ведомом направлении, нервно дергая край футболки и пряча глаза. Поэтому, конечно, Андрей злится. Злится, потому что поцелуй все еще горит на губах. Потому что Богдан — невыносимый и странный, но его, его Богдан — смел и смял все к чертям у него в душе, а теперь пытается дать задний ход. Андрей просто не может ему это позволить. Он выбирает одновременно самое удачное и неудачное время, чтобы поговорить. До генпрогона от силы — минут пять, все бегут за кулисы, и когда Богдан в который раз решает проскользнуть мимо него к выходу из гримерки, Андрей не выдерживает — цепляет его под локоть и прижимает к стене, едва дождавшись, пока хлопнет дверь. — Эй, ты чего? — округляет на него глаза Богдан, пытаясь не то вырваться, не то просочиться прямиком сквозь стену. Андрей едва ли не впервые в жизни видит, как разлетается вдребезги его обычное спокойствие, и его неожиданно прошибает веселым задором. — Ты снова это делаешь! — Делаю что? — Богдан совершает еще одну неловкую попытку вырваться, шурша многострадальным пиджаком по стене, — Нам идти пора, слышишь музыка играет… Андрею плевать на музыку и на генпрогон. Ему настохорошел этот весь детский сад по самое не могу, и он сейчас не про КВН. — Снова решаешь все за меня! Это вообще-то бесит. Богдан вздергивает брови. — Хорошо, буду знать. А теперь… — Никакого теперь, Богдан. Ты каждый раз поступаешь по-своему, не спрашивая меня, что хочу я. Каждый раз! — Я… — Богдан делает последнюю слабую попытку трепыхнуться и вдруг замирает бессильно опираясь на стену, — Я же сказал прости, — говорит он тихо и как-то очень сломленно, — Я не хотел, чтобы так. То есть хотел, но… Этого больше не повторится. Андрей щурится на него и не может понять, когда все пришло к этому. А потом вспоминает снежинки на длинных, темных ресницах, дурацкие пакетики с сахаром, собственное имя низким шепотом и то, как горчили чужие губы, когда Богдан целовал его, и понимает, что это не так уж и важно. На губы рвется улыбка. Андрей, наверное, совсем уже с ума сошел с этим психом. — Богдан, — он отцепляет пальцы от лацкана его пиджака, чтобы осторожно коснуться чужого подбородка, заставляя Лисевского едва ли не впервые за эти пару дней действительно посмотреть на него, — Я же просил не решать за меня.+2
Зал ликует, закулисье тоже, но здесь, за сценой, в углу, скрытом от посторонних глаз коробками, вешалками и чужим реквизитом, это кажется чем-то отдаленным и совсем к ним не относящимся. А когда Богдан смотрит на него вот так внимательно, весь мир и вовсе смазывается для Андрея в белый шум. — Можно? Руки у него чудовищно горячие, чувствуется даже через рубашку. — Можно подумать, тебе нужно мое мнение, — фыркает Андрей. Вообще-то дразнит, но Богдан серьезнеет в момент и даже пытается отстраниться. — Если ты откажешься… В итоге… в итоге Андрей целует его первым.