Zartheit

Москва без Димы и Москва с Димой – два абсолютно разных города. Ведь, как известно, место особенным делают люди. Москва – насквозь Димин город во всех смыслах. Начиная от несколько хабалистого нрава и заканчивая скромным талантом создавать из воздуха не только скандалы, но и произведения искусства. Берлин – совсем другое дело (terra incognita). Слава в Берлине не был, и теперь, вроде как, есть возможность, но нет повода. И хотя напрашиваться в гости он всегда умел, тут это кажется абсолютно лишним. Надо будет – пригласят. А пока он может лениво созерцать наброски берлинских улиц, пришпиленные к стене напротив кровати, делая вид, что книжку читает. С кухни доносится аромат чего-то съестного, и через некоторое время в дверях появляется Дима. Ближе подходит, на край постели опускается. Удержаться и не потроллить невозможно: – Решил бороду опять отпустить? – у Димы щетина, как у только откинувшего зэка. Тот непритворно хмурится, пальцами по подбородку мажет и только отлаивается лениво: – Тебе надо, ты и побрей. Может, я решил в хипстеры податься. – Дим, ты и так пидор, борода ничего не изменит. Зачем тебе мохнатка на лице? Ты ебанутый? Дима в ответ щекочет его высунутую из-под пледа пятку: Слава вечно мерзнет, даже тут, в Москве, в отлично отапливаемой квартире (это не их «хоромы» в Питере). Дима ловко обхватывает пальцами ступню, ладонью вверх скользит, сдвигая штанину. Обнимает лодыжку, массируя большим пальцем выступающую косточку (запрещенный прием). Славу перемыкает. Из головы тут же улетучиваются все остроумные доебки, на прощание крылом кукухи помахивая. Какого… – Твоя диверсия не возымела успеха. Проще говоря, харе с темы съезжать. Лучше побрейся сходи. Димины пальцы стискивают ногу до боли. Ближе наклоняется: – Слав, я не шучу. Если хочешь, то можешь меня побрить, но с условием, что в ответ я тоже тебя побрею. Так, как мне захочется. – Обмен что-то дохуя неравноценный, – Слава ощутимо пинает его в бедро (высокие отношения). Дима руками разводит: – Мое дело – предложить. Слава книгу в сторону откладывает, глаза закатывает. Шантаж и компромиссы – залог долгих прочных отношений. Ванная – крошечная душная комната, в которой они с трудом помещаются вдвоем. Перебраться в комнату по молчаливому сговору – лучшее решение. Дима послушно на кровать опускается, лицо поднимает, улыбается одновременно насмешливо и тепло. Удержаться и не потрепать его по лысому черепу выше Славиных сил. Тот только глаза довольно прикрывает – всего миг, но в нем заключается жизнь. Слава выдавливает немного пены для бритья на ладонь, старательно вымазывая чужую челюсть белым, густым и прохладным. Дима лишь едва заметно улыбается, расслабленный и абсолютно спокойный. И в этом гораздо больше доверия, чем во всех ключах от квартир, приглашениях в гости или совместных поездках. Дима ему свое тело доверяет безоговорочно. Преподносит (как агнец на заклание), прекрасно осознавая все риски, и все-таки, все-таки позволяя Славе мягко скользить бритвой по щекам. Взгляд у него чуть прищуренный, рассеяно-мягкий, утягивающий на самое дно уютной морской глубины. А губы подрагивают в тщетных попытках сдержать улыбку. Настоящую, ту, что заставляет ворона на его щеке беспокойно повести крыльями. Ту, что Славе так нравится сцеловывать с его губ. Поцелуй выходит смятый, скомкано порывистый. Слава жарко в чужой приоткрытый рот дышит и за нижнюю губу зубами прихватывает. Дима тяжело опускает ладонь на шею, чуть сдавливая, и втягивает его в новый поцелуй. Тягуче скользит языком по чужому языку, вызывая острую вспышку возбуждения. Славе иногда кажется, что у него от одного взгляда Димы встать может. От поцелуя же встает. – Дай хоть пену сотру. – пара движений влажным полотенцем, чтобы снять остатки пены с горячих и гладких щек, успокаивают и дают передышку (самое вкусное на десерт). Дима чуть голову наклоняет, перехватывает его руку и трется щекой о запястье. – Ну что, я достаточно гладкий, чтобы не раздражать мою нежную девочку? – Соня сегодня играть не выйдет, и даже мячик не скинет, извини. – Очень жаль, потому что я привез ей новый чокер для чокер-баттла. Ладони на бедра опускает, на колени утягивая. Внизу живота сладко пульсирует возбуждение, у Славы и так уже стоит наполовину, а от речей Димы член натягивает домашние штаны возмутительно явно. – Значит, тебе нравятся гладко выбритые девочки в чокерах и кружевном белье? Какая пошлая банальщина, – Слава наклоняется к самому уху, языком по нему скользит, шумно выдыхая, – я разочарован. – Еще и модельного роста, – Дима ладонью под футболку забирается, ненавязчиво поясницу поглаживает. От точки соприкосновения его теплой руки и горячей Славиной кожи мурашками удовольствие разбегается. – А всякие всратки – это по твоей части. Вторая рука с силой по заднице хлопает, заставляя голову вскинуть: – Выпороть бы тебя хорошенько за походы налево. – Еще скажи, что не знал, какая Сонечка поблядушка. – кокетливо. Славе стесняться некого и незачем. Когда поставляешь свежие зашквары с утомляющим постоянством, перестаешь беспокоиться о собственном моральном облике. Пример для молодежи из него, как ни крути, хуевый, пусть и хайповый. – Но Фаллен все равно не в счет, а? – еще один смачный хлопок. – Вот что, слезай-ка, Сонечка. Забалтывать кого-нибудь из своих всраточек будешь, а я для этого слишком стар. Дима бедра приподнимает и резко опускает. Ну, прямо, по кочкам, по кочкам, в ямку – бух… только в его случае – это бездонный колодец (лететь заебешься). – Учитывая, что пять минут назад ты был шикарным Дедом Морозом – это полностью отражает реальность. Ну, знаешь, есть дэдди-кинк, а у нас будет дед-кинк, – Слава ржет, ловко с чужих колен подскакивая. Дима пытается ему подзатыльник отвесить, но терпит неудачу. Впрочем, отыграться позднее ему ничто не помешает. И Слава ждет этого с затаенным нетерпением. Дима по кровати рядом с собой хлопает приглашающе. Слава глаза закатывает, штаны стаскивает и садится, спиной к спинке приваливаясь, прикрывая тылы. Зная Димино коварство, можно ожидать чего угодно. С этого долбоеба станется его до смерти защекотать или еще какой-нибудь фортель выкинуть. Но тот лишь проходится чистым, еще теплым, влажным полотенцем по ногам, предварительно пристроив одну из них на коленях. В том, как Дима старательно выдавливает пену для бритья на руки, как распределяет ее по ладоням, есть что-то гипнотическое. Первое прикосновение заставляет замереть: у Димы руки горячие после влажного полотенца на остывшей коже ощущаются особо остро. Пена бархатистой мягкостью покрывает ногу от лодыжки и выше, к колену. Всего несколько движений: оглаживающих, невесомых в своей ненавязчивости, и вся его голень покрывается белым. Слава ступней ощущает крепкое, горячее бедро Димы сквозь тонкую ткань домашних штанов. И в этом есть что-то совершенно особенное: растянувшаяся на долгие минуты гармония происходящего. Тот старательно вытирает руки полотенцем, а потом берется за бритву. Голову поднимает и улыбается многообещающе, почти зловеще. – Только лишнего не отрежь. Эта нога дорога мне как память. Дима лишь головой качает в ответ и ухмыляется. Первое длинное движение бритвы холодит. Следующее расслабляет. Чем дальше, тем больше погружая Славу в состояние близкое к трансу. И тем острее ощущается легкая вспышка боли в районе коленки. Там, где уже кровью наливается маленькая царапина. – Прости, meine Liebe*, увлекся, – тут же губами прижимается. Языком проходится по ранке, вызывая бег мурашек по телу. Сколько нежности вмещает один Дима Хинтер? Вопрос риторический. Слава лишь надеется, что он последний, кто будет им задаваться в этой жизни. Влажное полотенце стирает остатки пены. Славе кажется, что он все ворсинки почувствовать может: кожа пронзительно и вымораживающе чувствительная. Рассеяно пальцами от колена ниже скользит, с удивительной ясностью ощущая гладкость кожи. Дима двумя ладонями обхватывает голень, от них по ноге пульсирующий жар расходится вверх, к самому паху, заставляя Славу поежиться от предвкушения. Но Дима лишь хитро улыбается и другую ногу на коленях пристраивает (имя ему – Обломов). Во второй раз все, казалось бы, должно быть проще, но куда там. У Димы лицо задумчивое, расслабленное. Такое, какое бывает, когда он рисует или ему в голову вдруг приходит удачная строчка для трека. Он пересохший рот самым кончиком языка смачивает, а в уголках глаз, под стеклами очков, собираются маленькие морщинки. И Славе кажется, что у него внутри что-то обрывается. Ухает вниз со скоростью света. В самый живот проваливается, поднимаясь вверх тошнотворно-приторным чувством любви. Самому от себя противно, но как же он… – Ну, что, принцесса, немного совсем осталось. Интимную стрижку не сделаю, но начисто выбрить яйца могу. – Такого ненавязчивого предложения о кастрации мне еще не поступало. У нас уже Гришенька есть. Два кастрированных кота на одну тусу многовато, как считаешь? – Хватит очковать, Слав, я осторожно. Мне твои яйца еще пригодятся, – Дима бровями двигает, губы в ухмылке растягивает. Знает, на какие кнопки надавить, пидор старый (угу, а сам-то больно молодой). – Ну смотри, не дай бог, они будут больше обычного чесаться, – Бастилия была сдана возмутительно быстро. Но тут ничего не попишешь: либо так, либо… – Не будут. Закругляйся ныть, mein Freund**, нас ждут великие дела. Воодушевляюще. И низ живота наливается привычным теплом. Пока еще ненавязчиво, но от одной мысли о том, как теплые пальцы Димы будут скользить по лобку, чуть задевая основание члена, мягко распределяя пену по яйцам, пока он другой рукой будет придерживать член Славы, тело простреливает возбуждением. Вот почему, когда Дима возвращается из ванной с свеженамоченными полотенцами, Слава сам под бедра подушку подкладывает. Дима ухмыляется, потирает член сквозь ткань белья, заставляя выдохнуть шумно, а потом ловко подцепляет резинку пальцами, стягивая. – А молоко за вредность мне полагается? – Если будешь хорошо себя вести, то не только молоко, а даже целый ужин, – Дима сосредоточенно обтирает влажным полотенцем его полувставший член, а Славе хочется сильнее ноги развести, давая больше доступа, но он лишь ерзает чуть нервно. Глухое шипение баллончика с пеной, и вот уже Димины пальцы ненавязчиво, ласкающе наносят пену. Ситуация абсурдная донельзя и неловкая настолько, что от нервического смеха его удерживает лишь нежелание лишиться самого дорогого. Слава глаза жмурит, ощущая, как Дима ладонью член вниз прижимает, чтобы тут же невесомо провести бритвой по коже от основания выше, к паху. Касания едва ощутимые, и от этого, от того с какой бережностью и нежностью Дима его трогает, в груди болезненно тянет. Чужие пальцы мягко член обхватывают, к животу прижимая, проходясь бритвой по мошонке. Старательно и осторожно (да ты ювелир). Ме-то-дич-но. Славе, впрочем, достаточно, чтобы ощутить щемящую потребность в большем. – Вот и все, а ты боялась, – Дима скалится довольно, начисто от пены его вытирая. Пальцами трогает ненавязчиво, будто бы проверяя качество работы, а на самом деле наслаждаясь уязвимой гладкостью кожи. – На, дарю, – нашарить смазку под матрасом несложно, сам же туда на днях новый тюбик запихнул. Сдерживаться больше нет никакого смысла, да и когда всем отсыпали терпения, Слава в очереди за ебанутостью стоял. Теперь, вот, другому мужику, позволяет трахать себя к взаимному удовольствию. А еще в женские шмотки наряжать. И брить. Казалось бы, куда ниже падать, а вот (в бесконечность и далее). Дима брови поднимает, но подтягивается выше, рядом ложится. Горячую тяжелую ладонь на живот опускает, чуть царапает ногтями кожу, заставляя поежиться. Слава ладонью его затылок накрывает и притягивает ближе, медленно и влажно обводя языком губы, толкаясь в них кончиком. Нетерпеливо просит пустить внутрь. По телу теплыми волнами расходится возбуждение. Димины пальцы легко смазку перехватывают и выдавливают, тут же обнимая Славин полувставший член. Медленно скользят вверх-вниз, вызывая желание толкнуться, поторопить… Слава тихо выдыхает в поцелуй, глаза жмурит, ощущая, как второй рукой Дима ниже скользит, мошонку задевает, чтобы мягко погладить вход. Самым кончиком обводит, чуть нажимая, вызывая дрожь нетерпения. Славе хочется полностью на его палец насадиться, прочувствовать нормально. – Чай не целку тянешь, Димочка, – Слава судорожно проводит языком по пересохшим губам. Подгонять его – только себе вредить, особенно, зная его сучий нрав, но удержаться невозможно. – Выеби, давай уже. – А если не выебу, то что тогда? – а сам вход пальцем поглаживает, чтобы тут же ввести внутрь полностью. Мышцы мягко сокращаются в ответ на неожиданное проникновение, разгоняя по телу удовольствие. Чуть сгибает его, а потом вынимает, чтобы скользнуть внутрь уже двумя пальцами. Слава бедрами навстречу подается, затылком в подушку упираясь, стоит Диме только развести их внутри, чуть массируя чувствительные стенки. Вынимает, с силой внутрь толкаясь, а потом сгибает, ударяя по простате. – С-сука, – Слава головой по подушке возит, пальцами в чужие плечи вцепляясь. Удовольствие сотнями крошечных иголочек в мозг впивается, заставляя вскидывать бедра навстречу каждому новому движению. Второй рукой Дима ему мягко, ненавязчиво дрочит, подводя каждым новым движением все ближе к оргазму. В голове шумит, понять, что скулящие звуки вырываются из его рта, получается не сразу. Казалось бы, сколько раз уже, как только не трахались, но все равно каждый раз как первый. Крышесносно, охуительно горячо, до расплывающихся под плотно зажмуренными веками цветных пятен, до иссушающе яркого чувства оргазма. Дима все тем же полотенцем его обтирает, даря краткое чувство чистоты. Душ неизбежен. Слава как сучка потеет – это всем известный факт, а после секса за ним простыни выжимать можно. А пока он тяжело поворачивается, к Диминому боку приваливается, наслаждаясь его теплом. – Дай хоть плед накину. – Да оставь, все равно в душ тащиться, – зевает протяжно, гласные тянет. Голову на чужом плече пристраивает. Тело наливается расслабленным довольством. А в голове блаженная пустота воцаряется. Вот так Дима из него последние мозги вытрахивает. Но Слава не то, чтобы против. ******* *meine Liebe – моя любовь ** mein Freund – мой друг