Кто-то

      Кто-то мчался, падая с ног, плыл против течения, ехал на красный       Март — это четвертый месяц зимы. Такой отвратительно промозглый, холодный, серый, глупый. Днем солнце проникает во все щели, лезет в глаза, в нос, в уши, лишь бы хоть как-то светить. А ночью морозы снова бьют под дых, замораживая лужи и стёкла на машинах, и ветер гуляет по дворам, пиная пустые пластиковые пакеты. Иногда, если очень повезет, с неба будут падать не подмороженные капли дождя, а мокрые хлопья снега. Они застревают в волосах и складках пальто, оседают на ресницах и тают на горячих щеках. И сыро вокруг, и противно, и слякоть не только на тротуаре, но и в сердце. Потому что холодно, потому что все еще зима. Потому что романтичной весны в Москве не бывает.       Я засовываю руки поглубже в карманы. Холод неприятно щиплет колени и пальцы на ногах, в волосах ветер свистит, а в глазах ни капли сна, хотя далеко за полночь. Ругаюсь на промокшие ботинки, на холодный шарф, на весь чертов март, на каждого мрачного прохожего, который появляется передо мной и тут же исчезает за спиной. На всё ругаюсь, и на тебя тоже. Если бы ты не был таким эмоциональным, если бы ты не воспринимал так все близко к сердцу, если бы ты не был таким беспомощным, когда тебе становится плохо, я бы не шел сейчас по черному городу, не отскакивал бы от брызг луж, по которым проносятся чёрные машины, и не мерз бы как собака на этом мартовском морозе. Иногда мне кажется, что он хуже январских ночей, когда зуб на зуб не попадает даже под двумя одеялами и с обогревателем под боком.       Шестой этаж? Нет, восьмой. Я никогда не запомню. Пешком, потому что опасаюсь застрять в лифте, а столь «прекрасную» весеннюю ночь совсем не хочется проводить в шахте наедине с мигающей тёмной лампочкой. Квартира справа. Жму на звонок. Жду.       Дверь скрипит, надо смазать петли. Выглядишь помято, как будто не спишь вторые сутки. Растянутая белая футболка висит на тебе слишком бесформенно, черные круги под глазами заставляют твои глаза казаться слишком большими и пустыми. Ты хрипло меня приветствуешь, я киваю, рассеянно оставляя ботинки в прихожей. На кухонном столе всё, конечно же, готово: две бутылки пива, скудные закуски, два полных заварочных чайника (оба тебе, я знаю). Домохозяйка из тебя всегда была так себе. Стул скрипит по холодной плитке, ты виновато смотришь на меня пару секунд и начинаешь говорить. Я вздыхаю и слушаю тебя вполуха.       У тебя снова проблемы в театре. Тебя снова никуда не берут. Ты снова поругался с отцом. Опять вся жизнь идет ни к черту и кажется глупой и бессмысленной. Мы это уже проходили, ты это повторял миллионы раз, из них тысячи я слышал. Поэтому я не вникаю в сказанное тобой. Тебе просто нужен кто-то, кто посидел бы с открытыми ушами и помолчал, а ты излил бы душу и успокоился еще на пару месяцев. И ты внезапно резко хлопаешь ладонью по столу и замолкаешь. Я из вежливости кидаю короткий взгляд на тебя, а ты улыбаешься и смотришь в столешницу пустым взглядом. Потом смотришь на меня и благодаришь. За что? Ах, да, за то что я выслушиваю все это каждый раз. Мне неловко. Немного стыдно. Я честно стараюсь выразить заинтересованность, когда ты снова начинаешь говорить.       Я знаю, что ты нуждаешься в этом. Во внимании. Чтобы на тебя смотрели, чтобы тебя замечали, чтобы публика любила тебя. Но сейчас публики нет, и любить тебя некому. И ты звонишь мне, знаешь же наперед, что я не откажусь. И я не отказываюсь, и я приезжаю, и я слушаю. Говорю что-то ободряющее в конце, от чего тебе становится легче. Приосаниваешься, полупьяно улыбаешься, предлагаешь что-нибудь тихо спеть под гитару. Ты же знаешь, как я плохо пою. Гитару ты все равно достаешь и все равно поешь, я тихо качаюсь в такт. Тоже почему-то улыбаюсь, хотя прекрасно понимаю, что мне еще надо будет вежливо попрощаться, потому что нужно ехать домой. И так же вежливо согласиться на твою постоянную просьбу остаться до утра. Действительно, куда я поеду в такую позднюю ночь? И я остаюсь, и слушаю твое пение (немного фальшивишь, но мы с тобой не в филармонии выступаем), и улыбаюсь тебе.       И морозная ночь марта вроде не такая уж и противная.       Просто чтобы сказать, что все хорошо, что все не напрасно       Июль в этом году ужасно душный. Воздух, раскаленный за день до температуры адской печи, ночью не остывает ни на градус. Жара только усиливается, когда утренний и вечерний часы пик бесконечные пробки машин выстраиваются на городских дорогах, и греются моторы, и дым из выхлопных труб вьется клубами, и нос колет от запаха бензина и аромата этих висящих на зеркалах заднего вида ёлочек. Солнце жалит глаза и кожу, футболка выжимается трижды от пота, и хочется уже из кожи вон лезть, чтобы было хоть сколько-нибудь попрохладнее.       В этом июле прекрасно только одно: самое раннее утро. Часа четыре, может пять, когда на улицах точно никого нет. Нет пробок, нет толп измученных вялых людей, а солнце только-только появляется на горизонте, лучами притрагиваясь к влажной от росы траве. Дышится полной грудью. Еще и тихо так, можно закрыть глаза и представить, что ты сейчас вовсе не в городе, а где-нибудь далеко, у леса, в поле. Пахнет чистым небом, тонкой рекой и утренней свежестью. И я иду по сухому асфальту мимо невысоких многоэтажек, пересекаю пустые перекрестки, иногда даже на красный, машин все равно нигде нет, поворачиваю, петляю по узнаваемым дворам, под арку старого желтоватого дома и оказываюсь у твоего подъезда. На моем лице появляется полуулыбка, когда я захожу внутрь, не набирая номер квартиры, а по памяти нажимая кнопки с цифрами специального кода. Постепенно привыкаю.       Этаж… Кажется, седьмой? Взбегаю по лестнице, перепрыгивая две ступеньки — я все еще не люблю ездить на лифте. Нет, ошибаюсь, не седьмой. Восьмой этаж. Квартира направо. Давлю на звонок, дверь все также скрипит. Напоминаю себе, что надо переставать просить тебя смазать петли, и сделать это уже наконец самому. Ты сегодня выглядишь мято, а футболка на тебе новая, темно-серая. Обыденно здороваешься, но я не разуваюсь. Ты вопросительно смотришь на меня из-под тяжело опущенных бровей, а я распахиваю перед тобой ужасно скрипучую дверь и зову за собой на улицу. Ты упрямишься совсем немного, но нехотя обуваешь старые кроссовки, звенишь ключами и выныриваешь из полумрака квартиры, потирая усталые глаза. Опять бессонница? Ничего, мы это исправим. Хотя бы подышишь свежим воздухом полчаса. Вниз по лестнице (никаких лифтов!), через тяжелую железную дверь, под арку желтоватого дома и левее, к широкой набережной. Ты торопишься за мной, периодически окликая, чтобы я подождал. Но ждать некогда. Я останавливаюсь только у перил моста, оглядываясь вокруг. Ты подходишь, перевешиваешься через витиеватое стальное ограждение и тяжело выдыхаешь. Поправляешь волосы и «вскользь» замечаешь, что вовсе не так хотел провести это время. Но не вечно же тебе сидеть за столом с бутылками и тремя чашками чая? Посмотри лучше, как все-таки красиво вокруг. Вдохни полной грудью. С реки тянется прохладный ветерок, проникающий сквозь листья деревьев, которые ограждают нас от всего остального города. Ты, я, природа. Чудесно. Говори, что хочешь сказать.       Ты долго думаешь, прежде чем начать. Снова тебя не хотят никуда брать в театре. Снова родители капают на мозги. Снова все кажется бесполезным и пустым. Только ты сейчас резко замолкаешь и после паузы говоришь, что утро и правда хорошее. И небо красивое. Лазурное. Я улыбаюсь, не знаю, тебе или небу, или нежной погоде, которая, скорее всего, часам к десяти станет просто невыносимой. Ты что-то еще говоришь, но я опять слушаю, не вникая. Опять стыжу себя за это и стараюсь сосредоточиться на твоей речи. А ты, оказывается, рассказываешь о какой-то своей новой невозможной идее, которой ты загорелся буквально на днях. Я слушаю внимательнее и постепенно вливаюсь в обсуждение.       Мы медленно идем по набережной в неизвестном направлении, бесцельно и увлекаясь разговором, а на деревьях птицы начинают петь. Так тихо, неуверенно, еще не до конца проснувшись. И ты замолкаешь, чтобы послушать их. Всего на минуту, а потом окликаешь меня. Я оборачиваюсь и неожиданно оказываюсь пойманным в твои объятия. Стало нестерпимо жарко от тепла чужого тела, в нос ударил сильный запах другого человека, я, кажется, сжался так сильно, что стал в два раза меньше. Но оттолкнуть тебя — последняя мысль, которая может прийти ко мне в голову в этот момент. Ты снова благодаришь меня. Я неловко улыбаюсь, неловко хлопаю тебя по спине, как будто если я прикоснусь к тебе чуть сильнее, меня ударит током, неловко поджимаю губы и отстраняюсь. Ты улыбаешься, так бодро и светло, словно это не ты не спал всю ночь и сидел на чёрной кухне в обнимку с бутылкой пива.       Мы расстаемся на набережной, от которой ты пойдешь к своему дому, а я — вниз, к автобусной остановке. Ты жмешь мою руку и так проникновенно смотришь в глаза, что я снова теряюсь и мямлю что-то невразумительное. Долго смотрю тебе вслед, в твою удаляющуюся от меня прямую спину, пока ты не исчезаешь среди деревьев. И вздрагиваю от мысли, что до сих пор чувствую твой запах где-то совсем рядом.       Да и никакая июльская жара не сравнится с жаром твоей груди.       Но ошибся дорогой и не рассчитал траекторий полёта       Что с погодой в этой чертовой Москве? Почему октябрь такой солнечный? И такой рыжий? Листва на всех деревьях очень быстро выцвела, ссохлась и перешла в теплую гамму всех оттенков оранжевого, красного, желтого и коричневого. Листья равномерно сыплются на жесткую землю, иногда подпрыгивая из-за порывов ветра, пускай мощных, но не свирепых. Дождя за последнюю неделю не упало ни капли, отчего все вокруг казалось таким картонным и ярким, как будто весь город испачкали акварелью, забыв смочить кисточку в воде. Холода подбираются к горлу, в совсем редкие ночи градусник показывает ровно ноль. И яркость этих листьев, которые горят на солнце драгоценным пламенем, ослепляет.       Я кутаюсь в длинное черное пальто, ускоряя шаг. Идти против ветра — плохая идея, но совсем немного, буквально пара пешеходных переходов, и я буду у того бара, адрес которого ты кинул мне пару часов назад с короткой подписью «Пожалуйста, приезжай». Ты же знаешь, что я не откажусь. Мог бы даже просто прислать адрес, и я бы так все понял. Сверяюсь с вывесками на зданиях и номерами домов. Здесь везде однотипный пейзаж: высотки и прямая ровная дорога, снующие туда-сюда на высоких скоростях автомобили, люди с пресными лицами в теплых шапках и куртках. У твоего дома интереснее. Там дворы уже почти стали родные, а я запомнил все переходы и повороты. И арку желтоватого дома помню. И код от подъезда. И то, что ты живешь на восьмом этаже тоже помню. Поворачиваю направо, еще сто метров прямо и я под ярко-красной вывеской с каким-то кричащим названием. Тянет же тебя на какие-то ужасные пафосные места. Охраннику на входе говорю, что меня ждут. Он в ответ недоверчиво кивает, и я чувствую, как он провожает меня тяжелым взглядом в спину. Как только оказываюсь в зале, глазами сразу же ищу самый дальний столик в самом дальнем углу. Ну конечно ты там, какое еще из всех мест здесь ты мог выбрать?       Ты рад меня видеть. Пододвигаешь стакан поближе, задумчиво следишь, как я бросаю сумку на диван и сажусь перед тобой. Впервые на подобной встрече первый интересуешься, как у меня дела, и это сбивает с толку. Поправляя очки, рассеянно отвечаю, что все в порядке и вопросительно смотрю на тебя, ожидая, что ты переключишься на ту тему, ради которой меня сюда позвал. Я готов слушать. Но ты молчишь. А потом начинаешь задавать мне неожиданно много вопросов, от которых я теряюсь еще больше. Как на учебе? Нормально, вроде… Как семья? Хорошо, мама с бабушкой недавно на даче были, банки крутили, меня тоже звали… Съемки нормально, идут, Гаджиев посеял флешку со сценарием, я его чуть не убил за это. К чему это все? Ты вопросительно смотришь на меня, а я не понимаю, что это за новый тип допросов. Ты сутулишься, отводишь взгляд и говоришь, что тебе просто интересно узнать, как я. И что за все эти месяцы ты ни разу не интересовался моей жизнью. Я смущенно улыбаюсь. Да нормально, я прекрасно понимаю, для чего мы с тобой встречаемся и всегда готов тебя слушать, это сеанс психотерапии без обязательств. Для чего еще нужны… Друзья? По тебе видно, что у тебя бетонная глыба упала с сердца. Я усмехаюсь, откидываясь на спинку дивана и слушая твой монолог. Какой же ты дурак.       Мы оплачиваем счет и быстро выбегаем на улицу под такой же пристальный взгляд охранника. Сильно стемнело. Улица продувается осенним ветром со всех сторон, но почему-то холода не чувствуется. Ты тянешь меня за собой, я покорно следую. Мы проходим несколько кварталов, спускаемся по ржавой железной лестнице и утопаем в огнях фонарей и яркой теплой листвы. Выходим на тропинку и не спеша идем прямо по ней, носками кроссовок пиная жухлые листья. Ты все еще что-то рассказываешь, я впервые внимательно тебя слушаю и проникаюсь твоим голосом. Он очень глубокий, и кажется, что проникает в самые дальние концы парка, хотя и очень тихий. Я вслушиваюсь и улыбаюсь сам себе. У тебя снова проблемы в театре. Снова ссоры в семье. Снова все кажется… Ты останавливаешься, трясешь головой и неожиданно бросаешь в воздух легкое «Знаешь что? К черту это». Я вопросительно смотрю на тебя, не зная, что сказать на это. Почему? Что значит «неважно»? Почему это перестало быть важным? Ты вдыхаешь колючий октябрьский воздух полной грудью и широко улыбаешься. Говоришь, чем слушать твои постоянные жалобы, лучше посмотреть на красоту вокруг. Я невольно оглядываюсь. Правда красиво, но я все еще сбит с толку. Ты говоришь, что у меня волосы такие же рыжие, как листья под ногами. Я смотрю на тебя и встречаюсь со взглядом ярко-карих глаз. И столько теплоты и детской радости в них, что я немного успокаиваюсь. Ты, кажется, счастлив. А значит, что и я не должен переживать? Я улыбаюсь тебе в ответ. И твои неожиданные объятия больше не пугают. И руки мои сами ложатся тебе на спину и обнимают в ответ. И пахнешь ты так же приятно — домом и теплом.       И октябрь как будто становится еще ярче.       И мне снова приходится быть для тебя этим «кто-то»       Очень морозный февраль в этом году. Окна местами покрылись ледяной коркой, температура стабильно держится в самом низу градусника, у отметки минус двадцать девять или около того. Метели, прекращающиеся разве что по утрам, заметают улицы и дома, покрывают все толстым слоем хрустящего снега, засыпают глаза и обжигают лицо. А я последние два дня дома. В тепле. Один.       Ты не просил меня приехать с того октября. Мы виделись на съемках, в компании друзей, во время работы над роликами, но ни разу за это время ты не звонил мне среди ночи и не просил приехать. Я не настаивал. Может быть, тебе это больше не нужно. Может быть, ты нашел кого-то другого. Мне все равно. Или не все равно, но я очень убедительно доказываю сам себе обратное.       Дома очень холодно даже со включенным обогревателем и под пледом. Холодно не из-за мороза на улице, а из-за льда внутри. Давно меня не накрывала такая тяжелая апатия, не приходили грубые острые мысли в голову, не бесили так сильно любые телефонные звонки и сообщения. Кино не спасает, еда тоже. Вокруг столько вещей, но в то же время так пусто. Февраль стучит в окно огромными комьями снега, поднятыми чуть ли не с земли суровым ветром. На душе кошки скребут, и так мрачно и тошно. Я вздыхаю. И беру в руки телефон.       Колеблюсь, но набираю единственный номер, которому могу доверять. Жду три долгих гудка, слышу твой голос на том конце, который весело интересуется, что я хотел. Я устало задаю лишь один интересующий меня вопрос: можешь ли ты приехать? Сквозь трубку могу слышать твое замешательство. Потом запинающийся голос, говорящий, что ты сейчас, в общем-то, не дома, а в центре. И что вряд ли сможешь освободиться раньше, чем через два часа, а потом уже будет очень поздно, а ехать далеко. Я киваю в давящую тишину комнаты. Как можно увереннее говорю, что все понимаю и не настаиваю. Кладу… Нет, швыряю трубку. Злюсь на себя, на тебя, на людей, на мир, на февраль и вообще на все.       Конечно, ты не приедешь. У тебя есть дела, ты занят, а потом уже поздно ехать и вообще… И как будто не было никогда так, что я подскакивал в три часа ночи, собирался и бежал на автобус в соседний город, чтобы поскорее приехать к тебе. И никогда не выслушивал по несколько часов подряд твои постоянные пения одних и тех же песен и вечные рассуждения о жизни в почти пьяном бреду. И не было никакого марта, июля, октября, ничего вообще не было! Меня не было тоже. Была только психотерапия без обязательств.       Я иду на кухню, завариваю чай (вспоминаю, что это ты мне его подарил), сажусь за стол и долго молчу над кружкой в нерешительности. Как будто бы она ждет от меня каких-то объяснений или ответов. А что я могу сказать? Я… Справлюсь. Наверное.       И час за часом я провожу на кухне, долго пью чай, долго листаю новостную ленту ВКонтакте, долго думаю обо всем подряд, лишь бы хоть чем-то забить пустую тяжелую голову.       Звонок в дверь пулей убивает тишину.       Я никого не жду (или жду?), но тихо встаю и, не глядя в глазок, открываю дверь и долго смотрю на… Тебя.       Снежинки застряли в твоих спутанных волосах и в складках черного пальто, осели на ресницах и растаяли на раскрасневшихся мокрых щеках. И грудь у тебя так вздымается, как будто ты бежал кросс на время. И глаза блестят надеждой.       Ты хлопаешь дверью, сбрасываешь пальто и быстро пламенно извиняешься, говоришь, что чуть не опоздал на электричку, а потом на автобус, а потом полпути вообще бежал бегом. Я не слушаю. Вообще. Я смотрю на тебя и чувствую, как в квартире становится теплее. Как даже в сердце пропадает холод. Как все вокруг наполняется чем-то необъяснимо прекрасным.       Ты приехал.       Я не даю тебе договорить и крепко обнимаю. Ты весь замерз, немного дрожишь у меня в руках. Я глажу тебя по волосам, собирая в ладонь оставшиеся маленькие снежинки.Чувствую, как ты обнимаешь меня в ответ и дышишь мне в шею. По телу бегут мурашки. Я улыбаюсь.       И мне так понравилось быть для тебя этим «кто-то».