Самайн

Опочивальня тонет в гулкой тишине, в камине рассыпаются искорки от догорающих поленьев. За окном беснуется ночь – ночь накануне Дня всех святых. Камин не дает тепла и тяжелые меховые одеяла бессильны согреть её… Фрейлины выставлены вон вместе с собаками – она устала. От их старательного веселья и не менее старательной услужливости. О, она дорожит своими любимицами и не требует от них больше, чем они в силах дать, она бесконечно снисходительна к дурочкам, к их пошлости и утомительности… но не сегодня, не сегодня… «Испить чашу…» До дна, до капли… Одиночество. Все имеет свою цену, и это – её плата… Вечное одиночество. Перед Богом и перед всеми силами тьмы она одна, а за спиной – страна, с которой она повенчана. Её страна, её народ. Им – забота, защита. Справедливость и милосердие. В меру возможного, ведь даже Господь Всемогущий не в силах уберечь всех, кто об этом молится…. Жаль растерзанных ягнят, но жаль и волчат, издохших от голода… И нельзя превозмочь того, чего превозмочь нельзя… Ей – благоговение без благодарности. Раболепие и шепот за спиной, и понимание, что стоит оступиться – и никто не подхватит на руки, и ножи в спину наготове… У неё есть её страна. И свобода. Её не растопчут, не назовут своей шлюхой, не принудят повиноваться. Она не будет улыбаться и молчать, не станет лизать руку, хлещущую её по щекам, никогда. Пусть смерть, но она и смерти заглянет в лицо, не склоняя головы, не отводя глаз, не скуля…Она и перед Престолом Божьим не заплачет! Она никогда не плачет. Никогда. Даже сейчас, терзая зубами расшитые подушки, даже сейчас, в Ночь накануне дня всех святых.. Коротко рассмеявшись, Бесс резко поднялась на постели. Рыжие волосы рассыпались по плечам. Зябко поежившись, завернулась в меха и, соскользнув с высокого ложа, подошла к угасающему камину, села, обняв колени; губы беззвучно шептали… - Господи, для тебя же единый день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день… Я не ропщу, Господи, я благодарна тебе за свою судьбу и ты знаешь это, ибо читаешь в сердце моем…. Я раба твоя, Господи, я не принадлежу себе, потому, что я нужна моему народу, ибо такова твоя воля, и я знаю, что это правильно… Я не могу поступить так, как поступить не могу, и ты знаешь это, Господи… Но мне так холодно. Если ад объят пламенем, Господи, моя преисподняя будет скована льдом. Я знаю свою судьбу, Господи, никто меня не согреет. Никто не встанет за моей спиной. И на Страшном Суде некому будет сжать мою руку в своей и закрыть меня от гнева Твоего своим плечом… Прости меня, Господи, прости мне эту недостойную слабость... Но мне 33 года, как было Сыну Твоему, а за окном эта ночь… Искры в золе плясали, как звезды… Как отблески костров времен Марии Кровавой… И гасли позабытыми надеждами, остывая в пепле. Лет тридцать назад кормилица выпевала Елизавете страшные сказки и перемешивала в камине угли, исходящие жаром.. Давно рассыпались те угли – кладбищенской землей. И на дне души – кладбище, где лежат мечты и цветы из детских венков. Кто плел их ей? Она забыла.. Но пусть так. Если суждено ей баюкать мертвеца – пусть так… Улыбнувшись воспоминаниям, Королева приблизилась к кровати и, склонившись над сундуком у её изножья, вынула зеркальца, оплетенные в свинцовые кружева. На крышке сундука – два зеркала, а меж ними пляшет огонек свечи, уводящий в бесконечность. Тьма за окном, тьма под сводами… Отсветы на ржавом шелке волос и в неженски суровых глазах той, что вглядывается в зазеркалье, опустив голову на руки… Той, что вцепляется зубами в тонкие пальцы, чтоб не вскрикнуть, вдруг ясно увидев усталое лицо серого рыцаря с волосами, присыпанными пеплом, словно сединой… суровое и честное, до конца честное – и она понимает это, и глаза её наполняются слезами, встретившись взглядом с его – темными, теплыми… И живое тепло касается её плеча, точно легла на него ласковая надежная рука… Бесс отшатывается в страхе, в…, в…….. И зеркала падают, осыпаясь осколками. - Ох, Вольф, как же ты меня напугал…Как ты сюда пробрался, волк ? - почесывая серый загривок, теребя уши полупса, так и не выучившегося лаять… В темно-желтых звериных глазах все не гаснет пламя потухшей свечи, а за стенами ревет Самайн…