Истина в вине

- Простите, мэм, я идиот… Я веду себя, как идиот, но я не всегда себя так веду. Хотя, вру. Я веду себя именно потому, что идиотом и являюсь. И нахрен придумывать причины, которых нет. Я идиот, мэм, простите - Неважно. - Согласен. Вечер теплый. - Да – её голос шелестел, как листья. Она была прекрасна. Банально. Но она была прекрасна. А что до банальностей, так сорокалетним бобби смешно претендовать на то, на что им претендовать смешно. Полицейская академия – это вам не Кембридж. Смысл миндальничать – тем более, наедине с собой. Ну, или почти наедине. Почти. Стылые клубы тумана могут сойти за собеседника? А алкоголя? А та, что на них похожа ? И не поймешь, на которые больше… Она не была похожа на проститутку – хотя, после бутылки скотча, любая шмара сойдет хоть за призрак Белой Дамы. Хммм, ну, кое-чего он от Майкрофта все же поднахватался – и немудрено. Пять лет, как-никак, пять лет. Ну, два года, если считать не с первого перетраха, а с того момента, как Холмс позволил ему считать эти недоотношения большим, чем просто такой удобный, практичный и гигиеничный способ ослабить нижнее давление. Считать позволил. Да. Но чем оно было на самом деле… Идиотизм. Рефлексирующий старший детектив-инспектор Скотланд-Ярда, мелодраматически надирающийся в окружении потенциальных клиентов, на почве несчастной любви – все как положено, а как же – что может быть потешнее… В компании какой-то шалавы не первой молодости – вон какие складки у рта, заметно даже сквозь вуаль. Кажущейся Прекрасной Дамой. Вот именно так – сразу с двух больших букв. Стоит лишь пригасить профессиональный рефлекс и позволить себе поплыть, покачиваясь на волнах классического с классических времен бадыжного шума и серо-желтого тумана. У неё были рыжие волосы. За одно это Грег был согласен потерпеть её на соседнем стуле. Крашеные или свои – неважно. И хрупкие руки в потертых перчатках. Кажущиеся хрупкими – на темной столешнице в подозрительных пятнах. Рядом с бутылкой, стаканом и ладонями Лестрейда. Безымянным пальцем левой руки она бессознательно перекатывала колючую хлебную крошку. Родной жест, от которого становилось больно дышать. А ведь это все полный бред. Никто никому ничего не обещал. Кажется. Грегу не хотелось отношений – именно поэтому. «Просто трахаться» удобней и легче. Нет ни недоговоренностей, ни надежд, ни иллюзий. Необременительное приятельство, не больше. Да и оно необязательно. Помогли друг другу кончить – и все довольны. Просто компания на вечер – приятней, чем дрочить. Ни ожиданий, ни обид, если эти ожидания вдруг не оправдываются. Когда просто вставляешь, не задумываешься, кому. Достаточно упругой задницы. А когда вместе… а когда, мать его, веришь...а когда в спину…. В чем истина – все несложно. Не хочешь, чтоб ударили – не подставляйся. При любом раскладе, виноват не тот, кто ударил, а тот, кто подставился. Самое смешное – то, что, если рассуждать здраво, не виноват никто. Кроме самого Грега. Он оставил дочку бывшей. Сам, никто руки не выкручивал. Хоть и знал, что Марта не столько пылает материнской любовью, сколько четко понимает – глухонемой ребенок, это неплохой источник финансовой стабильности. Слабоумный – тем более. Алименты инспектор платил исправно. Мог гордо блистать чистейшей – без единого пятнышка – совестью. Он поседел в одночасье – когда Эмми поставили диагноз. Поизображал преданного отца. Затем съежился и сбежал – в работу, конечно, а как же… Если бы Марта чувствовала его поддержку, она не начала бы утешаться бренди. Мужчинами – тем более. У женщины напротив странные глаза. Печальные. Как вечер. Как потеки на несвежем стакане. Темное платье – кто сейчас носит длинные темные платья? – а на плечах какое-то подобие шали. Бабушка Лестрейда носила шаль. Она перебирала клубки цветной шерсти и пела бесконечную балладу об Эппи Морри - Вечер теплый – хрипло, просто потому, что надо что-нибудь сказать. - Да – очень тихо. Она тронула стакан. Лестрейд подвинул. Она, кивнув, поднесла его к губам. Узким, блеклым. Сделала глоток. Желтоватый свет заплясал на широком браслете. Слишком тяжелый – серебряный, черненый. Зеленое. Её платье зеленого цвета – темное, тусклое. Бог знает, откуда на его почту свалилась эта запись – и куда потом делась. Хотя, второе как раз не вопрос. Пять кресел вокруг низкого столика, на некотором отдалении. Вальяжно раскинувшиеся в них пятеро мужчин в безупречных костюмах. В приспущенных брюках с безупречными стрелками. Пятеро мужчин, поглаживающие себя по…. А на столике – маленькая девочка, на одной ноте декламирующая «У Мэри был барашек» Грег её знал. И одного из мужчин. И… Он не знал ни одного из этих мужчин, а одного – меньше, чем четверых. Он ничего не успел – срочный вызов, очередной труп. Запись дисциплинированно исчезла. Электронный почтовый ящик, жесткий диск и флешка смотрели на мир широко распахнутыми невинными глазами. Разумеется. Лестрейд первый решил бы, что ему померещилось с прошлогоднего похмелья – или приснилось в процессе предосудительнейшей дремоты на рабочем месте – но вечером он неожиданно для себя задал вопрос. Вырвалось. В лоб. Простое «Ты видел запись». Даже без полагающегося по сюжету вопросительного знака. И получил ответ. Молчание. Сорвавшись в Беркшир, выяснил, что Марта гостит у своей матери, Эмми проходит очередной курс лечения… Эмми его не узнала. Только захныкала и с головой накрылась одеялом. Спряталась, как мышка в норку. По-хорошему, предстоял суд. Из-за ребенка, с которым потерян контакт. На основании лишь внезапно проснувшихся отцовских чувств и желания воспитывать дочь самостоятельно – спустя шесть лет после развода и полюбовного соглашения с бывшей супругой. С Майкрофтом было бы проще – если бы у него еще был Майкрофт. Если бы тот Майкрофт, который у него был, в принципе существовал во вселенной. Если бы было что-то кроме перетраха и сентиментальных иллюзий. Если бы. Лестрейд ненавидел себя за назойливые мысли о Майкрофте – своем Майкрофте, том, которого никогда не существовало. За рефлекторно-привычно всплывающую уверенность в его поддержке. Он тянулся за ними, как утром тянулся к тумбочке за телефоном. Без толкового юриста никак. А толковым юристам никак без толкового гонорара. До решения кредитного комитета еще четыре дня. Все это время он разговаривал вслух? Похоже на то. Горло саднит. У женщины напротив тихое дыхание. Без хрипов, хоть она и тянется за сигаретой так привычно… Странно. Ей осталось лишь подняться и раствориться в тумане, как было уже дважды. У Грега почти получилась ухмылка – кривая, подсмотренная, перенятая. Поймал себя на воспоминании – сегодня, приканчивая бутылку, он ведь поджидал её, эту свою Даму. И она пришла, как приходит сон. Или….? Мда. - Ты есть? - Да. - А все это..? - Лестрейд чуть не свалился со стула в широком пьяном жесте.. - Это туман. - А в чем истина? - ……….