Бордель.

Армин Арлерт хороший сутенер. Все его бабочки накормлены, чисты и не избиты. Армин вбивает себе в голову, что он не только как сутенер хорош, а еще и как человек. Ведь он за своим борделем как за ребенком — ухаживает, холит, лелеет. Делает все, чтобы людям, живущем в нем было более менее радостно. Он правда старается быть для всех хорошим дядей, но хуй там плавал, бабочкам это не нужно. Мальчики и девочки, которым не достанется ничего кроме ебли и возможных венерических заболеваний, даже не пытаются притворятся счастливыми. Они потрепаны жизнью, Арлерт это видит, но не принимает. Он, блядь, хочет, чтобы хоть на мгновение его люди почувствовали облегчение. И у одного мальчишки получилось его почувствовать. Эрен Егер вдруг влюбился в своего постоянного — мажора, болвана, идиота — клиента, и Армин тогда тоже почувствовал за спиной крылья любви. У Леви Аккермана были планы на Егера, это Арлерт понимал ясно. Но планы были кратковременные, такие, какие и бывают у посетителей борделя. В субботу поебаться в машине, а в понедельник, — после нудной работы, — можно и в притон прийти. Аккерман только Эрена брал, только за него платил, только его «любил». И Эрен, глупое создание, тоже только Аккермана. Два придурка, думал Арлерт и лыбился. Хотя, Леви придурком не был, нет. Образованным, богатым и чуток ебанутым был. И до смешного серьёзным. Эрену от него половым путём передался только ебанизм, а так мальчишка был полной противоположностью своего клиента. Почему Эрен вдруг вспыхнул? Армин не знает. Но Егер вспыхнул, полыхнул на весь их скудный район. Зарядил всех своим блядским оптимизмом. Вернул надежду, помог обрести веру в хорошее. А все потому, что пидорок влюбился. И был счастлив три — безумно быстрых — месяца. Три месяца — за это время он успел полыхнуть. Один день — за это время Эрен сгорел.

В последний понедельник ноября Аккерман пришел странным и сделал, — до чего же глупого, — мальчишку странным тоже. Арлерт сначала удивился перемене настроения, а когда Леви ушел из борделя, пробыв там минут пять, он чуть не задохнулся. Микаса — его ночная бабочка-развратница — сказала, что они потеряли клиента. Сказала, что Аккерман разводиться собирается и проблемы у него огромные. — У него жена есть? Микаса медленно кивнула. Армину оторвали крылья и привязали к лопаткам камни.Вот же блядь. Арлерт думал, что самое худшее с Эреном уже случилось, но он ошибся. Одна проститутка сказала, заверила — Аккерман чертов суицидник. Сутенер пытался, — ох, как это сложно, — склеить связную речь, но вышел только лепет: — Он умер, Егер. Застрелился.

***

У Эрена перехватывает дыхание, все, что он когда-либо знал, уходит из его разума, уходит, как когда-то ушел Леви. Ушел, усмехнувшись глупому стереотипу о том, что секс можно называть занятием любовью. У Эрена перехватывает дыхание, он не чувствует. Он смотрит в кромешную тьму, пытаясь найти отголоски их с Леви встреч, но он их не находит. Как не находит какие-либо намеки на глубокую депрессию у Аккермана. — Самоубийство, — говорит Арлерт. И рассказывает весь путь суицидника. Аккерман разводился с женой, долго и мучительно собирая по крупицам достоинство, а его компания приносила все меньше. Петра узнала, что он ходил в бордель, что спал с парнями и делал это все с завидной регулярностью. Она бесилась и плакала, клялась посадить каждого причастного, пока Леви закипал все больше. Они ссорились до самого утра, Петра задела все больные места, упомянув работу, рост и ориентацию. Потом бросила в лицо свидетельство о свадьбе и сказала, что об этом будут знать все. Череда скандалов позже, разборки с семьей жены и отказ финансирования компании. На Леви давило все и его маска хладнокровия треснула; револьвер в руке - Аккерман решил все за секунду. Егер слушает и трясется. Он хочет что-то спросить, Армин видит это, но не решается нарушать это хрупкое состояние. Сейчас для Эрена одно слово может стать спусковым крючком, ведь мальчишка абсолютно бесбашен. Арлерт кладе руку на спину Егера и тихо говорит: -Смерть была быстрой. Эрену хочется в это верить, но в подсознании вертится мысль: Леви умирал долго, захлебываясь кровью и блевотой. Мерзкая картина перед глазами, Эрена тошнит и он откашливается. Арлерт придерживает его за талию, пока Егер давится слезами и слюнями , Арлерт гладит по спине и шепчет, что все в порядке. — Оставь меня, — шепчет Егер. Армин оставляет. Проводит рукой по спине подчиненного в последний раз и уходит восвояси. Эрен падет с дивана, когда дверь захлопывается. Его начинает трясти, руки корябают ковер. Он отполз от дивана, проронил стаканы и кувшин. И задохнулся. — Ты чего, щеночек? Эрена поднимают за шкирку, тащат, волокут, как тряпку по комнате. Бросают небрежно на вонючий диван, тихо говорят: — Клиент прибудет скоро. Эрен не дышит, не шевелиться. Микаса вздыхает — без всякой жалости — тихо, болезненно усмехается и кладет руку на плечо Эрена. Говорит: — Я могу сказать, что ты заболел. Потом опять говорит: — Или помер. Лучше скажи что помер. Эрен думает, что ладно, сейчас он встанет, обернется к двери и выйдет. Будет сладостно облизывать губки, флиртовать, ебать клиентов и клиенток. Он попросит Микасу принести ему коньяка, вздрочнет в туалете —не на стонущего Леви, нет, вы что, нет  — и пойдет в этот клуб потрепанных и не очень. Он думает об этом, он видит это, словно это кошмарный сонный паралич, и встаёт. Вот так резко, без какой-либо мотивации. Микаса ушла, оставив воду и аспирин.       Эрен давится, заглатывая таблетку. Кашляет, словно чумной и разбивает стакан.       потом вазу.       кровать.       стол.       себя. Эрен многое насмотрелся за всю свою работу в борделе, он теперь не сомневался в том, что люди приходят сюда по разным причинам. Потрахаться? - Господи-боже, да в клубе таких потрахушек навалом. Сюда идут, бегут, ищут спасения такие как Леви. Властные, самоуверенные и никому — нахуя такие вообще кому-то нужны? — ненужные. Спасаются, самоутверждаются, платят — и душа чиста, как святая вода. Эрен думает — максимально долго для его истерики — а почему им? Почему им достается лучшее, почему у них в карманах есть деньги, чтобы рвать жопу таким как он… проституткам? Леви всегда — все самое лучшее. Лучшие тачки. Лучшие люди. Лучшая еда. Лучший секс. Лучшая смерть. Эрен едва ли был завистником, но последнюю вещь он жадно хотел отобрать. Вырвать с корнем, отодрать зубами, чтобы смерти у его мальчишки не было никогда. Пусть тешится своими тачками и сексом, они Эрену нахуй не сдались. Пусть кусает, бьет его во время жаркого соития — похуй и нахуй. Лишь бы этот ублюдочный ублюдок в тот день убрал со своего виска ствол и пришел в бордель. Но Леви тоже было похуй на тачки, людей и секс, он пустил пулю в голову, послав подальше правила, которые ему обозначила его женушка при разводе. Он боролся, не пренебрегая никакими методами и самоубийство было трюком, которое заставило поплатиться за свое своеволие перед его, сука, величеством Леви Аккерманом. Жёнушку Петру и ее — чтоб они сдохли — родителей, истекающее кровью тело, припугнуло. Петра росла хорошей девочкой, она не будет говорить плохо про умершего мужа. можешь быть спокоен Леви не оставил записки или завещания. Пусть побегают по судам. Аккерману не было жаль Петру или кого-либо ещё, Эрен вообще не помнил, когда Леви хоть кого-то жалел. Бордель — символ грязи и разврата — был для него домом, раем, утопией, а Эрен блаженством и укрытием. Похуй на Петру, на родичей ее и телерепортеров, не похуй Эрену лишь на самого себя. Он не понял — не понимал — за что он поплатился? Эрен тихо упивался крушением, постанывал, задевая углы, а когда острие канцелярского ножа впилось в руку, в тот момент, когда его ногти раздирали кожу, Эрен вдруг как-то совершенно неожиданно почувствовал облегчение. Кровавые подтеки блестели — слюной Эрена — красным, глядя на них, он почувствовал физическое облегчение. Вздохнул, выдернул ножик и понял, за что он так наказан. За ту некрасивую, пошлую фразу — как в дешевых романах. Забери меня отсюда, а, Леви. Аккерман тогда обнял своего пидорка покрепче, сказал, мол, помогу, устрою куда-нибудь, мозги то есть, им просто образования не хватает. — Я не это имел в виду. Леви все равно гнул свою линию. Тогда думалось, что ебаный мажорчик просто не понял кривого намека, но сейчас Эрен отчетливо понимал, что его величеству просто не хотелось делать себе больно. Отказывать в просьбе и видеть, чувствовать, что чужие руки разочаровано сползают с плеч. Эрен понял, осознал все это, но не принял. Он задрожал, принялся поднимать предметы и — хуй пойми зачем — собирать крупицы вазы. Наверное, чтобы порезать ими себя. Может, осколок поможет ему справится с сосущей бурей гнусных чувств. Микаса подошла сзади. Постояла. Эрен повернулся и сказал, что да, он поебется с каким-то очередным пидорасом Генри. Сказал, что все в порядке, боже, да не приставай уже. Микаса ушла также незаметно. Эрен помнил слова этой девушки — ты не в Эфиопии, не голодаешь, не изнываешь от рака. Он должен нахуй быть счастлив. Ему должно быть похуй на бедствия. Эрен передернул плечами, взял водичку и банку таблеток. Сыпанул в рот штук двадцать колес и запил горькой бутылированной водой. Ему все равно на бедствия, Микаса может гордиться. Егер сжимает гладкую баночку в руке и вспоминает, что содержимое обычно пил Лев из-за жуткой головной боли. И Эрен вроде собирался отдать их Армину, потому что его голова тоже всегда болела и раскалывалась на мелкие осколки каждый раз, когда Эрен вытворял что-то не то. Глухой удар. Тело бьется в конвульсиях. Зрачок медленно расширятся. Сладких снов, ночная бабочка.