«Это не проверка. Ваша экстренная оповещательная система объявляет о начале ежегодной Судной ночи, санкционированной правительством. Оружие класса четыре и ниже допускается к использованию во время Судной ночи, остальное оружие запрещено. Правительственным чиновникам десятого ранга предоставляется иммунитет на время Судной ночи. Им нельзя причинять вред. По сигналу сирены любые преступления, включая убийства, станут законными в течение двенадцати часов. Услуги полиции, пожарных и экстренной медицинской помощи будут не доступны до семи часов завтрашнего утра, когда Судная ночь завершится. Да будут благословенны наши Отцы Основатели и Америка, возродившаяся нация. Да благословит Господь всех вас».
Последние строчки пробегаются белым шрифтом по синему фону на висящем экране высокого здания. Улицы заполняет громкий гудок, оповещающий, что с этой секунды самая страшная ночь вступает в свои права, устанавливает собственные законы, а люди, задержавшиеся до поздней смены на работе, сломя голову несутся на горящий зеленый свет через дорогу, стараясь добежать до дома как можно скорее. Но Юнги едва сглатывает подбирающийся комок к горлу, стоя в оцепенении, будто сердце размазало по ребрам и превратило в ничтожное мясо. Поток людей ступает на пешеходную линию, скрывая лица за огромными зонтами и чуть ли не сбивая с ног мятноволосого, который не может ни то чтобы сдвинуться, но и вдохнуть в легкие поток влажного воздуха, не оторвав и взгляда от огромного экрана. Влажная челка липнет ко лбу, капли стекают по щекам, подставленным к небу, а зубы вонзаются в губы до содравшейся кожи, пока стук сердца ускоряется, намереваясь достигнуть отметки «сердечный приступ». Юнги сжимает в кулаках ладони, спрятанные в карманах черной кожаной куртки, пятится назад, проклиная только самого себя и никого больше, и осматривается по сторонам, как только остается один на пустынной улице, слыша эхом возню толпы по другую сторону дороги. Мурашки охватывают чувствительную кожу тела, противно сгребутся, словно оставляя за собой острые порезы, и страх впивается в глотку, сжимая и перекрывая кислород. Он подрывается на бег, держа в голове отчаянную цель: добраться туда, где возможность его найти будет крайне мала. Лишь слегка натренированная выносливость дает слабину, боль в боку ноет, противно впиваясь сотнями иголок изнутри, а легкие неистово сводит при попытке судорожно вдохнуть воздуха. Но парень не прекращает бежать, оглядывается назад, пока воспоминания прошлого года пробираются в сознание, и образовавшиеся после этого шрамы не только внутри, но и снаружи, начинает нещадно жечь. Рефлекторно он касается открытой шеи, проводя по зажившему когда-то глубокому порезу, и зажмуривает глаза, опираясь спиной о стену в переулке между высотками, чтобы перевести сумасшедшее дыхание. Перед глазами темнеет, ноги подкашиваются, и Мин, тяжело вздымая грудной клеткой, скользит по стене вниз. Темнота сменяется новой порцией воспоминания наглой ухмылки, пока длинные пальцы стягивают кроличью маску с лица, направляя взгляд темных глаз на лежащего подростка без сознания. Юнги одолевает желание рвать глотку от крика, точно также, как и в ту ночь, но что сейчас, что тогда, ни капли сил не находится, будто бы тело поддалось новым пыткам, изнуряющим всю душу, выкручивая ее наизнанку. Мысли, словно на репите, снова и снова возвращают мятноволосого к держащему в руках высокому парню дробовик, направленный на едва дышащее тело, а обладатель ухмылки, от которой блевать хочется, только подходит ближе к придавленному к земле Юнги. «Ты не посмеешь», — одними губами шепчет он, кривя губы из-за ноющих ссадин. Но этого достаточно для того, чтобы довести человека перед собой до состояния, когда вместо ухмылки с губ срывается злобное шипение. Тяжелая подошва ботинка надавливает со всей силы на плечи, заставив Мина вымученно простонать от боли. Но резко ощущает, как его тянут за шкирку, точно бездомную и блохастую шавку, и приоткрывает глаза, нездорово смеясь в лицо озверевшему парню. «Ваша мать выбрала для вас явно не того отчима, которого следовало бы», — недобро сверлит взглядом Чонгук парня, и у Юнги все плывет перед глазами, едва позволяя держаться в сознании из последних сил: «Игра слишком затянулась. Сначала на тот свет отправится твой братишка, затем ты, а после и вся твоя оставшаяся семейка». Ядовитое рычание сквозь зубы заполняет весь разум, а сильная рука вновь припечатывает к асфальту, царапая нежную кожу щеки, на что мятноволосый хрипит, ощущая себя безвольной и бракованной куклой. Телом руководит бьющаяся крупная дрожь из-за тянущегося напряжения, а чужая ладонь надавливает на поясницу, где выженно окурками сигарет «Suga» с не до конца выведенной «r», из-за чего с губ срывается немой крик. Брюнет расплывается в новой улыбке, довольно облизывая губы, и встает, все еще не сводя взгляда с лежащего на холодной земле Мина. Легкий взмах ладоней, и их хлопок друг о друга проносится эхом в ушах у мятноволосого, отчего взгляд резко цепляется за человека с ружьем. Минутная осечка, и звук выстрелов пронзает черепную коробку, позволяя расшириться глазам от ужаса, проникающего под слой кожи, затянув крепкий узел на внутренностях, с силой сдавливая. Так и не пришедшее в сознание тело дергается от вспышек огнестрельного оружия, ярко-алая кровь преобразует лужи практически фиолетового цвета, выливаясь из дыр, образовавшихся от пуль, которые разорвали кожу и мышцы, словно на их месте оказалось и так загнанное в угол сердце Юнги. Взгляд становится стеклянным, короткие ногти впиваются в асфальт, а гудок сирены перемешивается с чертыханием Чон Чонгука, надевавшего маску вновь на лицо. «Встретимся через год», — грубо бросает он, прежде чем скрыться с остальными из виду, оставляя Юнги со своими мыслями и чувствами захлебываться в слезах, ни разу не всхлипнув из-за непреодолимой боли во всем теле, сжирающей изнутри. Парень загнанно дышит, сжимает пальцами куртку у сердца, отбрасывая болезненные воспоминания, и находит силы встать, кусая губы в кровь. Глупо было ссориться с родителями, строя из себя самодостаточного парня в двадцать два, но какая-то часть ничуть не жалеет: уж лучше, чем скрывать свой страх за правоохранительными системами, установленными в доме, до утра, а после снова со страхом в глазах ходить по улицам и чуть ли не шарахаться каждого, кто хоть каплей похож на Чон Чонгука. Юнги выглядывает из-за стены, осматривает пустую улицу и выходит, заворачивая за угол. Сердце пропускает удар, резко устремляясь вниз и затихая. Вздох застревает поперек горла, так и не выйдя наружу, а взгляд цепляется за идущую в развалку фигуру в черном дорогом костюме со знакомой до обливающего сердца кровью маской на лице. Рука устремляется вверх вместе с острым клинком, которым он машет в знак приветствия, и судорожный вздох слетает с губ мятноволосого, пока ноги сами по себе ведут назад. Он выходит за пределы поворота, намереваясь бежать, но другие люди в масках окружают со всех сторон, взмахивая оружием из стороны в сторону, намекая, что пути назад нет. Дождь затихает, практически прекращая стучать по асфальту и коже на куртке, и с бешеным пульсом, отбивающимся по каждой вене, Мин останавливается, будучи окруженным шестью зверями, во главе которых Чон Чонгук. — И что же мы не дома под защитой, малыш? — усмехается голос из-под маски, подойдя ближе к жертве и проведя пальцами по гладкой коже его щеки. — Неужели даже печальный опыт с младшеньким не остановил добрую мамочку посадить неугомонного мальчишку под домашний арест? — Ублюдок, — тихо шепчет Юнги, чувствуя всем нутром все ту же ухмылку парня перед собой, и ведет лицом, дабы избежать чужого прикосновения, но в мгновение ощущает дуло пушки у лопатки, злобно вздыхая. — Ублюдки твой отчим и мать, которым теперь плевать на тебя, разве не так? — усмешка вонзается, будто бы тот самый клинок, между ребер, и Юнги ядовито смеется, откинув голову и с холодом взглянув в выглядывающие темные глаза. — Откуда тебе знать, что они из себя представляют? Следишь за мной и моей семьей? — Получше любого фильма, знаешь ли. — Неужели своя жизнь настолько скучная? — потеряв остатки самосохранения, Юнги копирует чужую ухмылку и склоняет голову к плечу. Почувствовав чужое напряжение, он продолжает усмехаться, глядя прямо в глаза и считывая с них серьезность. — Какая избитая фраза, — прыскает тот в ответ и резко тянет младшего за шею на себя, сокращая расстояние между лицами. — Что с тобой не так? Но Юнги смотрит молча, проглатывая все внутренние бури, и щурит глаза, едва ли не поперхнувшись воздухом, стоило пальцам на шее усилить хватку и надавить на шрам, словно порез нанесли буквально вчера. Холодное лезвие нажимает на кожу подбородка, едва позволив тому сглотнуть. — Ты пришел убить меня, так чего же ты медлишь? Ты ведь убийца, — спокойно произносит Мин, скрывая дрожь в голосе, и тяжело вздыхает, как только дуло впивается на спине через одежду сильнее, а лезвие надавливает острием на кадык. — Ты ошибаешься. Я не убийца, — медленно и тягуче шепчет Чонгук, расширив глаза. — Убийца, — кивает тот, облизывая пересохшие губы. — Убийца, ублюдок и мразь. Ты убил моего брата и меня вместе с ним еще в ту ночь! Я тебя ненавижу! — и повышает голос, принимаясь вырываться из хватки. — Ты убил его сам! — рычит Чон, резко содрав с лица маску и взглянув в глаза, наполненные ненавистью. И Юнги замахивается кулаком, чтобы с силой ударить по скуле старшего, но сознание слишком резко потухает, отдавая глухой болью в затылке. Головная боль сжимает в тисках, полупустой желудок противно сводит, подгоняя рвотные позывы, а запах сырости въедается в каждую клетку изнутри. Юнги разлепляет глаза постепенно, глубоко дышит и пытается пошевелить руками, но лишь шипит сквозь зубы, как только цепи на руках и ногах с громким звоном бьют в виски, усиливая боль. Откинувшись на спинку стула, он приподнимает голову, морщится, ощущая, как адски щиплет кожу на шее, и вновь опускает, видя, как капли крови скатываются, впиватываясь в ткань оставшейся одной футболки на теле. — Твое последнее слово, — привлекает к себе внимание надвигающийся Чонгук, прокручивая револьвер между пальцев рук. Мятноволосый промаргивается, не чувствуя в грудине ровным счетом ничего, и следит потухшим взглядом за телодвижениями Чона, который сбрасывает с себя пиджак и бросает на грязную землю, с легкостью расправляя плечи. — Надеюсь, в следующую судную ночь тебя убьют самым жестоким способом, — найдя в себе силы, хрипло шепчет Мин, вскинув подбородок выше. Чонгук ухмыляется, слабо смеется и с быстрой скоростью впечатывает дуло в гудящий висок парня. Пульс отбивает новый ритм, напоминая Юнги, что тот еще жив, а сердце начинает долбиться о грудную клетку, перекрывая ясность разума по полной программе, позволив лишь сжать подлокотники стула. Чонгук рычит, не увидев никакой реакции, злится, всматриваясь в то, как младший лишь с силой жмурит глаза, и сдавливает в крепкой хватке свободной руки рукоять пистолета. Первый выстрел, второй, третий неимоверно оглушает, заставляя нервно дрожать. С потолка в противоположной стороне сыплется бетон, грохотом отбивая эхо по просторному помещению. А Юнги с ужасом сглатывает, чувствуя тяжелое дыхание напротив, приоткрывая глаза лишь после того, как больше не чувствуется дуло у виска. Он впивается ногтями в дерево стула, вжимая голову в плечи, когда Чонгук утробно рычит, надрывая глотку, и бросает револьвер в стену, что тот отлетает, чуть ли не рассыпаясь на куски. Страх обвивает всю душу, Юнги удивленно хлопает ресницами и недовольно мычит, когда его скулы больно сжимают чужие пальцы. — Теперь тебе придется терпеть меня до самой моей смерти, малыш, — шепчет Чонгук, пугающе смотря в глаза напротив, дыша почти в самые губы, и проводит по подзасохшей крови на шее младшего, оглаживая новый порез, подбираясь к старому, шрамы от которых будут в будущем напоминать один ошейник. — Потому что я не позволю тебе удрать от меня.
4 ноября 2017 г. в 20:00