Лондонская сказка

— Всё в порядке? По всему Лондону тогда сползалась вода, перед глазами мерцала освежающая после дождя пелена. Он подошел и с легкостью махнул над их головами зонтиком. Что-то вроде скромной улыбки появилось на его губах. Она метнула на него полный громового предшествия взгляд. — Если для вас так выглядит «в порядке», то я вам искренне сочувствую. Брызги от недавнего дождя полетели в его сторону тут же, как только она своенравно повела головой и быстро зашагала от него прочь, переходя улицу. Зеленый свет, его любимый зеленый свет! Теперь он немыслимо предавал его, ломаясь отражениями в лужах. Она полностью, до нитки промокшая, сейчас удалялась от него. Вопрос и правда был глупый, подумал Генри. Но разговор надо было с чего-то начать. Он не успел осознать, как пошел за ней следом быстрым шагом. Она хмуро оглянулась на него через плечо, не останавливаясь. — Хотите познакомиться? Меня зовут Динь, — её губы почти улыбнулись — сами по себе. — А теперь до свидания. И прекратите размахивать зонтом, как будто не знаете, куда его деть. Она снова отвернулась. Мокрые волосы тяжело ложились ей на спину и казались темнее чем прежде. Плащ лип к ней, а походка почему-то оставалась гордой. Ему бы сейчас столько уверенности. — Простите... — он попытался снова заговорить, не сбавляя ходу. — Не прощаю. Вы медленно идете и медленно говорите. Понятия не имею, зачем вы за мной увязались, но спрашивать не буду. В этот момент предлагаю вам исчезнуть, — она выждала несколько секунд и щелкнула пальцами. Её ход по ещё одной затопленной улице продолжался в неумолимо быстром темпе. — Вы всегда так с людьми говорите, словно у вас на языке тысяча игл? — почти в отчаянии спросил Генри. Динь замолчала. Может быть, она задумалась — он подумал об этом, как будто бы сейчас был конец света, а её задумчивость — единственным спасением. Её ноги шлепнули по одной из луж. Так оно, в общем-то, и было. — Только с теми, кто меня раздражает, — фыркнула она, и он отчетливо видел, как её взгляд поднялся над всеми звенящими машинами. Генри резко остановился на мокром тротуаре и неуверенно посмотрел ей вслед, как если бы этот несчастный зонт мог защитить от града необоснованной злости. Лондон летел, Тауэрский мост сотрясался от движений. В этом воздухе дышать должно было легче. Генри не мог даже вдохнуть. Только он попытался, грудь под рубашкой от тяжести свело — и его мигом окатил безжалостно прогрохотавший по лужам кэб. Теперь и он был полностью затоплен. Выдох. Уже более яростным шагом он поспешил за ней вновь. Немыслимо! Ему пришлось догонять её весь проспект. — Вы нахалка, — запыхавшись, он кинул ей это в спину вполне повседневным тоном, всё ещё выдерживая заданное расстояние и отдавая преимущество даме как примерный джентльмен девятнадцатого века. Но шел он уже как банкир, у которого сгорали все счета. — Вы вообще людей слушаете? Динь оглянулась на него вполоборота, с трудом скрывая заинтересованность. Он увидел её улыбку. Это было подобно воде, окатившей его во второй раз. — А вы бежали за мной всё это время? — и, не дав ему вставить ни слова, Динь отвернулась и добавила с видимым удовольствием. — И промокли полностью. Вас откинуло в другую часть Лондона, где ещё идет дождь? — Вам от этого безумно весело? — Ну хоть у кого-то день удался, — было не вполне понятно, забавляется она или самым наглым образом злорадствует. Она так и шла, и он продолжал тоже — они лавировали между людьми как ненормальные, следуя одной неясной траектории. Генри хотел её остановить, но всё время забывал слова. Все дома и здания проплывали мимо как трагически затопленные корабли — вымытые дождем, они исчезали из его взгляда, оставляя после себя лишь одну неумолимую девушку впереди. Динь. Он проклянет её в следующий раз. — Может быть, вы удосужитесь меня наконец выслушать? — Генри шел за ней и попеременно останавливался — не замечая в ней ни намека на пощаду, он был вынужден продолжать вновь. Люди сталкивались с ним по пути, город изнывал и покрывался тонкой хрусталью прошедшего ливня — дотронешься только кончиком пальца, и всё разобьется вдребезги. — А что я по-вашему сейчас делаю? — безразличный тон был хлыстом недавнего ветра — он с трудом увернулся. Ох, Хайд бы побрал его скромность и нерешительность. Он готов был окончательно сдаться и затонуть вместе со всеми. Но он обещал. — Выслушайте же! Генри и сам потом не мог бы вспомнить, как преградил ей путь, а глаза Динь впились в него слишком живо, и он готов был позабыть абсолютно всё, что хотел сказать в полной решительности ещё далекую секунду назад. Так и произошло — он мягко обхватил её за плечи, призывая замереть, и онемел, встретившись взглядами. Вода с них стекала, разбиваясь каплями об асфальт. Мир не отмер, он давил их под звуками барабанных движений людского потока. Никакого «с первого взгляда» или найденного света в зрачках — ничего пошлого и ничего изысканного, но чувство было знакомое, давно Генри не испытываемое, трудно объяснимое — как найти наконец нужное решение для уравнения, ещё не понимая, как цифрам удалось идеально сложиться, или наткнуться на забытое полустертое слово в прошлой работе, открывавшее ключ ко всему остальному. Кроткая природа фатализма — когда ещё не знаешь почему, но чувствуешь предвестник бури, закостеневший во внутренностях судьбы. — А, это вы... — непривычно тихим голосом она прервала молчание, подчинившись трепету открывшегося решения, — неудавшийся ученый из цветочного магазина, да? В любом другом случае это словосочетание должно было его оскорбить. Динь улыбнулась — её улыбка походила на рассыпавшиеся лепестки желтой астры, которые она просила для неё заказать, не найдя тогда в магазине. А он, узнав её среди толпы стоявших на тротуаре, пытался сказать о том же самом. — Вы из-за этого бежали за мной всё это время, да? Генри, борясь сам с собой, поджал губы. — Ну, не обижайтесь только! — она рассмеялась, и он вздрогнул. — Это очень похвально. Я серьезно. — Это снова сарказм? — неуверенно выдохнул он и поправил очки. — Нет, просто очень плохой день, поверьте. — Он у меня каждый день, — Генри скучающе посмотрел выше её головы и обвел взглядом растянувшиеся от усталости под дождем крыши заданий. Отяжелевшие, мокрые, они гуталиновой патокой поблескивали на свету. — Да прямо? — Динь снова усмехнулась. — А со мной посоревнуетесь в этом? Он, нахмуренный, взглянул на неё — светлую, выделявшуюся среди всех этих асфальтовых осколков. Промокшие и ровно такие же холодные, они сейчас стояли перед друг другом и собирались выяснить, чья жизнь пришлась хуже. А он всего лишь хотел сообщить ей о привезенных цветах. — И вовсе я не неудавшийся ученый, я... — он неожиданно вспомнил о прежних словах. — Вы сами себя так называли, — Динь улыбалась как прежде — он избегал видеть её улыбку, боясь заразиться этой радостной взаимностью. Она даже не принесла извинений за свое прошлое поведение, но сам её облик мгновенно изменился, как-то смягчился, потеплел. Он наконец узнавал ту девушку из магазина, заглянувшую к ним в будний день, вялый и лишенный всякого обозначения. Тот день был чрезвычайно прост в осенней голой скуке. А она не принесла им тогда тепла, но всё же что-то примечательное нашлось в её появлении — как ростки зеленой травы среди снега. — Точно, — он привычно посмотрел под ноги, чувствуя прилипший к его лицу взгляд. Она жадно осматривала все цветы, завязала с ним разговор — тот самый, который забываешь через пару дней. В конце всего Динь пообещала, что заглянет через неделю и будет очень ждать желтых астр. Ни через неделю, ни через две она так и не пришла — всякий след её присутствия и голоса позабылся, стерся, прежде чем он увидел её на улице и решил сообщить — о тех самых астрах. Теперь они непостижимым образом шли вдвоем, прогуливаясь как старые знакомые. — Где вы были всё это время? — спросил он, бездумно разглядывая через очки пролетающее мимо движение. Равнодушный быстрый Лондон. — Я собиралась отсюда уехать, — она пожала плечами и посмотрела в ту же сторону, что и он. — Как видите — вышло не очень. Она вспомнила его имя и осторожно уточнила, удивив самого Генри. Он и догадываться не мог, не высчитать научно, что для неё он сам был как солнце, прорывающееся сквозь день, взятый в стужу. Среди заледеневшего голубого неба вдруг — воздушные полосы лучей. Они разговорились о том, откуда они, активным обсуждением отнимая от друг друга напоминание о холоде — Лондон после всего сейчас не славился температурным комфортом. Он оборонил слова о Сторибруке — Динь посмотрела на него внимательнее прежнего, и Генри решил, что её просто название заинтересовало. Он с усмешкой уточнял, вот где творится настоящее сумасшествие, и откровенно поделился, что буквально воскрес после произошедшего там. Динь понимающе усмехнулась и, что странно, не пошутила над этим, как она обычно умела. Он пытался узнать, чем её так не устраивает Лондон — впечатление складывалось такое, что Динь просто нигде не могла найти себе места. — Потерянная фея, — впервые улыбнулся Генри. Динь долго смотрела на его улыбку. — Фея? — Ну, феи живут в цветах, не так ли? — чуть неуверенно заметил он, и его улыбка стала ещё милее. — А вы их вроде бы очень любите. — А вы тогда очень любите фей? — метко заметила она, и её смех был таким звонким. — Что у вас за сравнения, честное слово, — Динь на мгновение показалась ему отстраненной, но просветлевший взгляд всё выдавал. — Об этом я ещё не думал, — покачал головой Генри и коснулся пальцами дужки очков. — Получается, что так. Серебрившиеся от дождя дороги стелились перед ними: всё вокруг не было похоже на сказку, но постепенно приобретало её черты. Двухэтажный красный автобус, ещё один отличительный символ Лондона, пролетел около них как на крыльях в неведомую и зовущую вдаль теплыми огоньками страну — Генри по привычке всё ещё провожал его недоуменным взглядом, а Динь тыкалась в его плечо и проводила перед глазами мельтешащей ладонью, выводя из полудремы. — Что вы — никогда его не видели? Хотите, прокатимся в следующий раз? Её далекие слова казались начертанными уже на чьих-то страницах, а эта улыбка — легкая, летящая и мягкая улыбка ощущалась ярче, чем прежде, и была ему знакома в завораживающих иллюстрациях из далекого детства. В том детстве никто особо не читал ему сказок — папа нередко предпочитал рассказывать ему про научные достижения из газет, заворачивая всё это в увлекательную историю, и лишь мама, в какой-то особенный момент, открывала пыльную и старую детскую книгу, доставшуюся ей ещё от бабушки, и он, заколдованный, прислушивался. Её убаюкивающий редкий голос, мерно горевшая у кровати лампадка. Сколько ночей она напоминала ему крохотное существо, фею, рожденную из первого смеха ребенка? Она вела его дальше и спрашивала, почему же он «неудавшийся ученый» и с чего решил заниматься цветами — Генри, прозаично не углубляясь в воспоминания, поправлял рукава рубашки и положение очков, и, чтобы не рассказывать про сад, за которым он ухаживал в Стране Нерасказанных Историй, говорил, что так вышло случайно — она, хитрая, то и дело подлавливала его, замечая, что он что-то недоговаривает. Но ему правда нравилось. В мире, где его история наконец рассказывалась, всё забавно закольцовывалось, давало свой результат и приводило к неожиданным последствиям. В девятнадцатом веке он скорее бы возмутился и в знак протеста обложился бы книгами, чем когда-нибудь допустил то, что влюбился бы в цветы. — А что насчет зеленых хризантем? Викторианский язык цветов — теперь он вспоминался ещё отчетливее. Динь отвечала, что они восхитительны тоже, а он нечаянно видел восхитительность только в ней одной. Так разговорившись, они дошли до её дома, и она совершенно легко пригласила его на чай. Кажется, ей большого удовольствия стоило видеть его ужасное удивление, когда Динь сделала ещё одно эксцентричное заявление вроде того, что она чая не любит вообще, но хранит для гостей — а теперь вышло, вроде как для Генри одного. Прямо как в давно позабытой сказке. Она уже — немного не та, что прежде, проверена и испытана временем, в начале — немного горчит, но кто-то, теперь это будет Динь, предложит туда пару ложек сахара. Генри всмотрится в аккуратную гладь. И они будут говорить обо всем, не замечая хода времени. Вспомнят про незабудки, а Динь не заметит, как скажет что-то про Сторибрук — они не станут углубляться в это дальше, зная, что прошлое теперь не так уж и важно. Вдруг расцветет над ними настоящее — они как всегда поймут это не сразу, только спустя, когда череда ужасных дней впервые превратится во что-то стоящее, и свет заиграет с ними другими лучами. Все дожди кончатся. Динь расскажет, что больше всего она ждет снега — но в Лондоне его не призовешь никаким заклятьями. Она ещё раз поделится, что хотела бы отсюда уехать. Генри подумает было что-то сказать, но, вздохнув, помолчит и отведет взгляд. А на следующий же день — хоть не верить своим глазам, ведь на лепестки желтых астр и зеленых хризантем, что Динь вынесет из цветочного магазина Генри, упадет первый крохотный снег, и заискрятся белые чистые слезы среди цветков. И будет что-то точно такое же неожиданное — как первый снег в Лондоне — быстрые губы на чьей-то щеке, теплый смешливый след от помады. Генри и не знал, что Динь умеет смущаться. Динь и не догадывалась, что Генри так приятно целовать — точно первому солнцу подставить руки. — Не такой уж плохой сегодня день, правда? — спросит она буднично, пряча улыбку. Бесполезно — ведь в глазах же искрится. От Генри такого не скрыть. — Очень даже хороший, — ответит он не спеша, разжигая блеск в непослушных глазах, и словит с её волос снежинку. Она ещё секунду посмотрит в его глаза, чтобы потом обратиться куда-то в неопределенное вперед и решительно выдохнуть, как если бы это не имело никакого отношения к стоящему рядом Генри: — Пожалуй, не буду пока уезжать. Генри не сдержится — засмеется. Динь, конечно же, испепелит его гордым взглядом. Но обещание уже было произнесено. Он осторожно поцелует её в эти нежные, точно лепесточные губы. Снег будет падать и ещё быстрее таять под их ногами, не оставляя ничего, кроме воспоминаний. Но, может, они и есть важнее всего — зов через время тоже. Чарли, над которым склонится замученная вопросами мама, получит свой поцелуй в лоб и похожую на отцовскую лампадку на прикроватной тумбе. Он будет глядеть на неё, ещё смутно мечтая о собственной сказке — она была как шепот, как тонкий тюль, ускользающий из пальцев, слово, ещё не осмысленное как следует, но, как верный страж, дожидающееся своего часа понимания. Благодаря папе, что оставил около лампадки пару цветов и одобрительно взъерошил его волосы, он точно знал — однажды эта сказка наступает у каждого. Стоит только сделать первый шаг. Или даже сказать что-то — может, кажущееся нелепым и неподходящим в первую секунду, но то самое первое — важное. «Всё в порядке?» И три самых незначительных слова превращаются в самые важнейшие. Так просто. Теперь Чарли понял. Вот что значила настоящая магия.