Forever charmed

Пролог Уилл Старейшины столпились около огромного прозрачного шара, в котором едва различалось изображение девятерых молодых людей. Картинка постоянно менялась, потому как все они оказались разбросанными по всему свету. Следить за потомками великих Зачарованных становилось все труднее, хранители едва поспевали в срок, когда опасность особенно угрожала им. Я стоял в стороне. Этот совет был собран прямо сейчас из-за меня, из-за глупой и роковой ошибки, стоящей жизни Фиби Холливелл и её мужа. – Уилл, – один из старейшин поднял на меня взгляд своих небесно-голубых глаз, в уголках которых рассыпались морщинки, лишь утверждающие его статус мудреца. – Когда ты прибыл на место, то Фиби была уже мертва? Там был кто-то ещё? Я набрал в лёгкие воздуха, чтобы выпалить уже запомнившуюся навеки версию произошедшего, как вдруг меня оборвал Кайл, мой наставник. – Вы считывали его память, этого не достаточно? – Раздраженно спросил он, отодвигая меня за свою спину. – Память можно изменить, она не надёжна, – женщина-старейшина по имени Делла презрительно сощурилась, определенно, уже представляя, как меня сажают на стул и сжигают на нем заживо. Этот совет уже знал приговор. Все они были достаточно самовлюблёнными, чтобы усомниться в своих способностях или решениях. Конечно, старейшины поверили моим воспоминаниям. – Я думаю, что нам нужно ещё время для совещания. – Вздор. – Мы не можем просто так убрать хранителя. За один промах. – Он стоил жизни зачарованной, сейчас мы даже не уверены, что дальше произойдёт с этими силами! Посмотрите, эти дети ни за что не станут достойными, – вспылила Делла, в отличие от остальных она была импульсивна. Ламель, старейшина, который обычно старается отмалчиваться, впервые сделал шаг вперёд. Я не видел, чтобы хоть когда-нибудь он вслушивался в обсуждаемые советом проблемы. Но сейчас проблема была настолько велика, что и ему не удалось остаться в стороне. Его лицо напоминало сморщенный лимонный пирог, складки морщин не поддавались счету. Представить его молодым тоже не получалось, но, не смотря на свою нелюбовь к вниманию, он вызывал абсолютное уважение с моей стороны. – Я думаю у нас есть выход, – его голос, как раскат грома, прозвучав в полной тишине, удивил всех. *** Пруденс Джонна Холливелл – Мама всегда улыбалась. Даже в моменты, когда усталость сдавливала её хрупкие плечи, она дарила каждому из нас улыбку, способную улучшить всё, – Паркер крепко сжимала кулаки, впиваясь ноготками в ладони так сильно, что я заметила утром царапины. – И я никогда не слышала, чтобы она жаловалась. Она была самой сильной поддержкой нашей семьи. Я ненавидела свою младшую сестру в данный момент, но и обожала одновременно. Паркер взяла на себя все обязанности по проведению похорон, хотя это я должна была прямо сейчас говорить чёртову речь, показывать пришедшим людям силу и выдержку, что даже огромное горе не может сломить нашу семью. Но, нет, оно может. И оно сломило меня настолько, что я даже дышать не могла, чтобы не расплакаться снова. – ... И я знаю, что все наши слова, молитвы, просьбы – она услышит их. Мама никогда не оставляла слова людей без своего внимания, будь то бариста в кафе, которое она так любила, или её сестры. Я краем глаза уловила то, как согнулась от рыданий Пайпер. За эти несколько дней она постарела минимум лет на пять, как и Пейдж, хотя у неё тоже, подобно Паркер, получалось держаться лучше. Находиться здесь стало невыносимым, когда священник подошёл к гробу из красного дерева, на котором уже лежал огромный венок. Рядом с ним стоял ещё один, точно такой же, только венков на нем не было, потому что папа не хотел бы этого. Паркер удалось выразить все пожелания, участвовать во всём этом вместе с Пейдж и Пайпер, тогда как я просто спряталась внутри своей боли. И сейчас эта боль стала ещё сильнее. Слезы уже не обжигали. Я просто не представляла себя без них. – О, сестра наша... Это стало последней каплей, под возмущённый шёпот ноги сами вывели меня из кладбищенской церкви. По словам теть, здесь же хоронили и Прю. Связь с родственницей, в честь которой меня назвали, не чувствовалась, возможно, хоть она дала бы мне ответ, как жить дальше, если ты больше не можешь позвонить своей маме? Как можно удалить этот контакт из телефона, потому что никто больше не ответит? Как можно проснуться утром без новой заметке в блоге мамы? А папа? Кто ещё будет каждый день повторять мне, что я достаточно любима? Как жить без его индейки на день благодарения? За что благодарить? Моя голова больше не справлялась с огромным количеством вопросов. Сердце отказывалось страдать хотя бы ещё одну секунду. И я абсолютно точно не хотела быть здесь больше. Мне, если честно, было плевать, что многие узнавали во мне ту самую дочь той самой Фиби. И разговоры окружающих за спиной уже не были такой уж проблемой, когда я смогла, наконец, сбросить с плеч этот чёрный пиджак, который приобрела специально для похорон. Платье на мне, хотя и выглядело тошнотворно траурным, сидело отлично. Мама бы наверняка похвалила отличный выбор, поправив так, чтобы вырез казался ещё выразительнее. А папа бы недовольно предложил набросить хоть что-нибудь, чтобы скрыть оголённые плечи. Но теперь я давала себе советы сама. И должна была взять обязанность за урегулирование сложных отношений между Пейтон и Паркер, которая, при всём её старании, оставалась совершенно невыносимой. Улицы Сан-Франциско не были родными. Мы уехали отсюда, когда мне исполнилось 10, Паркер 8, а Пейтон 4. И я настолько отвыкла от этих холмистых улиц, безвкусных людей, помешанных на технологиях, что даже поездки сюда были чем-то мучительным. Мне всегда хотелось вернуться домой, в пропахший выхлопами и забегаловками Нью-Йорк, где всё напоминало мне какой-то хороший фильм, а не отвратительный сериал, как это было здесь. Тетушки наверняка будут настаивать на том, чтобы теперь мы осели поближе к семье, здесь, в Сан-Франциско. Но в моей голове уже была готова порция отговорок на этот счёт. В последнее время мама слишком часто упоминала о вероятности того, что они с отцом именно так и поступят: вернуться в Калифорнию, начнут строительство нового дома по соседству с тем, в котором жила она в молодости, и будут спокойно дожидаться внуков. В последний пункт никто никогда не верил, потому что Фиби не удавалось высидеть на месте без работы даже в те редкие отпуска, которые они проводили где-нибудь, кроме апартаментов на Манхэттене. И уже тогда я выпалила, как на духу, те причины, которые остановят меня и сестёр в переезде. Паркер учится в Колумбийском университете, покидать пределы Нью-Йорка будет для неё проблемой, по крайней мере, ещё год. Пейтон же отлично справляется с учебой в престижной частной школе, куда её устроила мама, которая дружила с директором этого заведения. А ещё есть я. Только недавно мне удалось отыскать работу, спустя год после окончания Йеля, наконец, я смогла вернуться в свой любимый город и представлять себе безоблачное будущее в Большом Яблоке. Все мы достаточно взрослые для принятия такого решения, как самостоятельная жизнь, без помощи нашей семьи в большую часть года. Мысли о том, что вернуться и начать жить, будет легко, успокаивали. Я и сама не заметила того, как ушла от кладбища достаточно далеко, чтобы речь Паркер и рыдания гостей похорон остались за какой-то пеленой. После такого поступка меня осудят все, кому только будет угодно, но я плевать хотела на мнение тех людей, которых не увижу уже через неделю, когда вернусь домой. Ни один квартал в Сан-Франциско не был знакомым. Я видела многие места здесь, как турист, когда мы приезжали в гости к Пайпер, но это чувство схоже с тем, какое люди испытывают, когда попадают из Америки в Европу – впечатляет всё, но потом исчезает из памяти. Люди не склонны запоминать лишнюю информацию. Утром я столкнулась со знаменитыми летними туманами, которые рассеялись к обеду, но оставили ощущение повышенной влаги в воздухе. Слишком свежий, слишком насыщенный – он сковывал мои лёгкие. И я остановилась около пешеходного перехода, сравнявшись с пожилой женщиной в жилетке, искоса поглядывающей на длину моего платья. Точно также это делали и старые знакомые семьи, ещё знавшие мою прабабушку. Впервые за весь день от взгляда стало не по себе. Тревога, неизвестно откуда взявшая свои корни, растеклась по венам, пульсом отбиваясь в голове. Мне захотелось поскорее оказаться в другом месте, словно опасность, большая, чем упреки и самобичевание, подстерегала меня на другой стороне улице. Я посмотрела туда, в ту же секунду столкнувшись с парой ярко-зелёных, каких-то нереальных глаз. Скорее всего, это линзы, потому что глаза не могут иметь такой оттенок, сравнимый лишь со свежей листвой, которая только-только разукрасила деревья. Я не видела ничего, кроме этих глаз, тревога продолжала усиливаться, а тело отказалось подчиняться мне. Это напоминало гипноз: сильный, профессиональный гипноз. Светофор запищал, возвращая меня к реальности. Я сделала два шага назад и направилась в сторону кладбища, обратно. Что-то внутри меня подсказывало, что нужно бежать, а что-то другое, наоборот, слишком сильно нуждалось в ещё нескольких секундах взгляда в те самые глаза. Я даже не знала, кому они принадлежат. За спиной послышался оглушительный треск, и я замерла вновь. Спиной я чувствовала, что, повернувшись, увижу эти изумруды снова, но не делала этого. – Смелая ведьма, – это не было похоже на голос, скорее, шипение змеи. – Повернись, чтобы посмотреть, как на твоих глазах умирает человек. Я резко повернулась, но не увидела ничего, кроме толпы людей, собравшихся вокруг лежащей на земле женщины. Той самой, в жилетке, с которой я стояла на переходе. Из её живота хлестала кровь, огромная красная рана не выглядела так, как ранение ножом, я бы скорее поверила, что сквозь неё пропустили арматуру. – Это знак. Тьма в этот раз выиграла, – очередное шипение прозвучало в голове слишком громко. Я вскрикнула, схватившись за голову. Теперь было не просто больно, теперь стало ещё и страшно.