О лайках и проверках

— Мне не очень хочется разуваться в вашем сральнике, — говорит Охра, вешая куртку на крючок. — Ну и торчи тогда на пороге, — Ваня даже немного обижается, ишь ты какая цаца брезгливая, может, ещё красную ковровую дорожку перед тобой расстелить? — Если вдруг передумаешь, можешь взять любые тапки. — А что, есть что? — спрашивает Охра. Он поворачивается к обувной стойке, видимо, изучая разбросанные по полу тапочки — трудно сказать наверняка, он не снял солнечные очки, зайдя в помещение. — Так себе панч, — Фаллен не может удержаться, хотя и пытается заставить себя быть снисходительнее, они встретились не для того, чтобы ругаться, а чтобы поговорить о сложившейся ситуации. — Если будешь хорошо себя вести, угощу бошками. Охра выбирает себе тапки, вытаскивает их из кучи за краешек, кидает их на пол перед собой таким брезгливым жестом, что Ване хочется взять эти тапки и натрескать ими по рукам, чтоб не выебывался. На нем белые носки с розовыми разводами — каким дебилом нужно быть, чтобы носить белые носки в цветной обуви, ходит теперь с пятнами от полинявших кроссовок. Ваня предчувствует, что конструктивного разговора не получится, слишком уж его раздражает этот Оксикодонов петух. — Ванная там, если ручки надо помыть, — Ваня показывает, где, и уходит в комнату, усаживается там в Славино любимое кресло, чтобы Охра не попытался положить в него свою задницу. На столе стоит бонг, соблазняя одним своим видом — может, если покурить, станет легче переносить придурочного? Немного помечтав о том, как хорошо было бы раскуриться, он отказывается от этой мысли, после ухода гостя ему непременно придется успокаивать нервы. Охра заходит в комнату, растирая руки, от него распространяется запах спирта и химозных ароматизаторов. Даже руки мыть побрезговал в этой квартире, антисептик с собой таскает — ну что за пидор! Фаллен указывает на кресло напротив себя, ожидая, что сейчас услышит какой-нибудь выебон на тему чистоты, или что Охра сядет на краешек кресла, стараясь по минимуму контактировать с окружающими поверхностями, словно Антихайп — это спидорак, передающийся контактным путем. Но гость с размаху плюхается в кресло, разваливается на нем, закидывая ногу на ногу, и теряет часть своей презрительной ауры. — Добро пожаловать в наше скромное обиталище, — говорит Фаллен, прижимает ладонь к груди, наклоняет голову, изображая поклон. Охра смотрит на него, вскинув брови — глаз по-прежнему не видно, потом поворачивает голову, осматривая комнату. Лицо у него абсолютно спокойное, но Ваня уверен: Охра осуждает. Пауза затягивается, они оба молчат, из колонок тихо бормочет хопчик. Ване приходит в голову, как идиотски они оба выглядят, сидя друг напротив друга в солнечных очках, будто они герои дешёвого фильма про мафиози. Подавив непрошенную улыбку, он снимает очки, бросает их на стол — Охра поворачивает к нему голову, уже открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут в комнату заходит Гриша и мяукает. Гость тут же оглядывается на звук, а потом поворачивается всем корпусом, опускает руку к полу. Фаллену приходится отклониться вбок, чтобы увидеть, что происходит. Гриша подходит, нюхает пальцы, тычется щекой в ладонь, потираясь об нее, татуированные пальцы подхватывают его под челюсть, чешут подбородок. Гриша шествует дальше, чтобы обнюхать незнакомые носки, трётся о штаны, несколько раз проходит туда-сюда, оставляя шерсть на черной ткани, а потом неожиданно запрыгивает Охре на колени. — Предатель! — возмущается Ваня. Гриша смотрит на него, как солдат на вошь, и подставляет морду для поглаживаний и почесываний, как будто решил, что почесульки пальцами в партаках — лучшее, что может случиться в его жизни. — Котом моим, значит, ты не брезгуешь? — не выдерживает Ваня. — Твой кот — лучшее, что есть на этой хате, — отвечает Охра, даже не поднимая головы, разглядывая морду кота. В глубине души Ваня с ним согласен, но признать это, конечно, нельзя. — Его зовут Гриша, не говори о нем так, будто его тут нет, это может задеть его чувства. — Я знаю, как его зовут, — отвечает Охра. — Инстаграм мой смотрел? — спрашивает Ваня, вкладывая все отпущенное ему ехидство в эту короткую фразу. — Да, — просто говорит Охра. — Что же не полайкал? — Да фотки говно, — улыбается Охра. Ване, наверно, было бы проще с ним говорить, встреться они где-нибудь в баре, там бы он не стеснялся в выражениях, и они оба не тянули бы время, а взяли бы по пиву и перешли к разговору. Но палить своё лицо рядом с рожей Оксибутиратова мушкетёра показалось плохой идеей, пришлось позвать к себе. Сейчас Ваня жалеет об этом решении, уж лучше спалиться, чем смотреть на мужика в кресле напротив и думать, что в принципе он не выглядит таким уж пафосным долбоебом, когда молчит. Можно даже решить, что это просто незнакомый чувачок, которого кто-то привел за компанию на тусу. Пауза затягивается совсем уж неприлично, и Ваня нарушает молчание: — Итак, мы собрались обсудить, что Оксикодон окончательно поехал кукухой. — Ты нормально разговаривать можешь? — спрашивает Охра. — Я не буду обсуждать Мирона в таком тоне. — Что ж ты вообще решил его обсуждать? Он ваш вожак, что скажет, то вы и делаете. — Ты ошибаешься, — говорит Охра. Фраза звучит так, будто он собрался рассказать о том, какой Окси отличный друг, что они больше, чем семья, но вспомнил, кто перед ним. — Мне кажется, что он напрасно связался с твоим другом. Но это уже не твоё дело, Фаллен. — Ну и что же нам тогда обсуждать, Охра? — отвечает Фаллен в том же тоне. — Ты пришел сюда погладить Гришу? Погладил, свободен. Охра вздыхает — видимо, его так же раздражает собеседник, Ваня бы даже пожалел его, но сам злится не меньше. Он ожидает очередной агрессивной фразы, но слышит сказанное безо всякой агрессии: — Меня зовут Ваня. — Меня тоже зовут Ваня, очень приятно, — Ваня решает не быть задницей и изо всех сил попытаться поговорить. — Давай сначала. — Окей, — соглашается Охра, устраиваясь поудобнее в кресле — Гриша решил разлечься у него на коленях, жалкому человеку нужно изобразить спальное место достойное его величия. — Итак, мы собрались обсудить, что Слава стал дружить с Окси, — Ваня начинает заново, изо всех сил пытаясь удержаться от обсуждения личности Окси. — Дружить? — ухмыляется Охра. — Дядь, ну что ты к словам цепляешься? — грустно говорит Ваня. — Я же пытаюсь не задеть твои оксимиронские чувства. «Они занимаются отвратительными мужеложескими сношениями» — так лучше? — Ни капли, — вздыхает Охра. Он снимает очки, кладет их на стол. Ваня успевает увидеть, как он закатывает глаза так сильно, что радужка почти полностью скрывается под веком, а потом закрывает лицо ладонями, и Ване только и остается, что разглядывать татуировки на руках. Из-под рук раздается что-то вроде короткого жалобного воя и сдавленный вопрос: — Я очень хорошо себя веду, можно мне дунуть? Я не могу обсуждать это в здравом уме и трезвой памяти!

***

— Как ты узнал вообще? — спрашивает Фаллен. Бошечки хорошие, поэтому Охра его больше не бесит. Наоборот, Ваня ощущает что-то вроде братских уз: у обоих Вань их большие друзья внезапно спятили, Славе надо было писать дисс про поехавшую кукуху не на Волки, а на себя самого из будущего. Ваня даже решает, что можно называть чувака про себя не сценической кличкой, намертво привязанной к Окси, а погонялом попроще, которое он для всяких других штук использует — Рудбой, или как там его. — Приехал к Мирону как-то, а у него там этот у… — Рудбой осекается на полуслове. — Пардон. Уважаемый человек тусит. Фаллен лениво грозит ему пальцем — Славу он не позволит оскорблять посторонним людям, сам его отхуесосит, если надо будет. В ответ Рудбой показывает ему фак, Ваня делает то же самое, и Рудбой, махнув рукой, продолжает: — Я, конечно, ничего не сказал, но потом спросил у него, не померещилось ли мне. А он взял и рассказал все, а потом добавил, что совершать каминг-аут вообще-то не планировал. И знаешь, что еще он мне сказал? — Что? — Что не нужно входить в чужие квартиры без стука! — А мать твою форточным шнырем он не назвал? — Ваню ужасно пробивает на «ха-ха», и он смеется, и Рудбой заражается его весельем, ржет вместе с ним. Когда их немного отпускает, Рудбой спрашивает: — Ну, а ты как узнал? — Да он Славе после баттла с Дизастером звонил, прикинь, мы утром только легли, и тут звонок, что Славе надо телефон включить. Я думал тогда, что найду звонившего и вырежу всю его семью тупым ножом для масла, — Ваня замолкает, потому что Рудбой снова начинает хихикать. — Ну чего ты смеешься? — Уехал я из «семнашки», лег спать, и тут он звонит, и просит набрать меня какой-то номер и передать, что Вячеславу нужно выйти в сеть. Ну я позвонил, сказал, мол, доброе утро, меня просили передать, а на меня как заорут: «Ты что, ебанутый?» — Так это был ты? Ну, берегись, месть близка! — Ваня кидает в Рудбоя пачкой сигарет попадая ему в плечо, в ответ в него прилетает зажигалка с надписью «купи себе свою, уебок». — Оставлю зажигалочку себе за моральный ущерб, — говорит он и прячет ее в карман. — Ты не видел, что ли, что там написано? — Видел. И знаешь что? Ебал тебя в рот, Антихайп. Рудбой улыбается: — Какие же вы жадные, антихайперы. — Стадионами не ездим, приходится экономить каждый грошик, — отвечает Ваня и исполняет на мотив Славиного дисса на Дудя: — Спроси меня, сколько я зарабатываю, Ваня, но я не отвечу тебе! — Да мне пофигу, — отвечает Рудбой, — я же не Дудь какой-нибудь. — Дудь какой-нибудь, Дудь какой-нибудь, Дудь какой-нибудь, — начинает напевать Ваня. Очень он любит песенки попеть, а уж когда он накурен, он неостановим в этом желании. Рудбой начинает подпевать, они поют секунд тридцать, а потом смеются. — Бросай Окси, становись моим бэк-мс, — говорит Фаллен. — Я ради тебя выгоню Славу и Джиглипуфа из «Ежемесячных», позову Фейса и будем мы три Ивана. — Не могу я бросить Окси, Окси и так его кукушка покинула, — говорит Рудбой. — А вот это хороший панч, — одобряет Ваня, но Рудбоя внезапно начинает заносить в другую сторону, он как-то резко слетает с позитивной волны: — Вот я не понимаю, зачем Мирону это? Ладно бы там был какой-то секс-символ, с которым переспать — не пидарасня, а акт простого человеческого восхищения. Но Гнойный? — Рудбой ставит такое ударение на «Гнойный», что никакие матерные эпитеты не сделали бы фразу более оскорбительной. — Что ты на Славу наезжаешь? Что ты доебался? Может, им хорошо, вон сколько времени уже общаются, и ничего, никто никого не убил, — возмущается Ваня. — Я тоже могу поговорить о том, какой твой Окси хуевый, но я же, блядь, молчу, мы же типа конструктивно тут разговариваем. — А ты, типа, толерантный тамблербой в чокере? — А ты, типа, Виталий Милонов? А как же переодевания в платье? — Ты смотрел мои видео? Что же не полайкал? — А я полайкал, просто с фейка! — Ладно, давай может еще? — предлагает Рудбой. Ваня согласен.

***

После очередного раза они переместились на кухню поближе к еде, уселись за стол, открыли по баночке пива — ну прямо два бро, собравшиеся почиллить, а не гордый представитель Антихайпа и жалкий представитель Окситабора. — Ну и что мы будем делать? — спрашивает Рудбой. — Я не знаю, — отвечает Ваня. — Наверно, делать все, чтобы никто не узнал об этой связи? Не рассказывать никому, не обсуждать это даже в интернете, и все такое? — Ебать ты гений, череп не жмет? — У тебя, наверно, гора идей получше, жду их с нетерпением! — говорит Ваня. — Наверно, ты написал мне только затем, чтобы поделиться ими со мной. — У меня вообще никаких идей, — отвечает Рудбой. — У меня это просто в голове не укладывается, мне нужно было поговорить с кем-то, кто в курсе, Мирон сказал, что ты в курсе, ну и вот. — Угу, я заподозрил неладное еще когда нам мерч Оксимирона привезли, — соглашается Ваня. — Слава бы ни в жизни столько денег за чужой мерч не отдал. Можешь прилечь на диванчик, я сяду рядом в кресло с блокнотиком, и ты расскажешь мне, как гейский Окси тебя травмировал. Рудбой демонстрирует ему средний палец — он уже изрядно подзаебал чуть что пальцы свои тыкать, татуировками, что ли, хвалится? Вот бы попросить рассмотреть. — Ну не могу я понять, как, — снова заводит он свою волынку. — Слушай, да ты заебал уже! — возмущается Ваня. — «Как», «как». Может, как в тексте вашего Окси: искра, буря, безумие, они упали и начали трахаться. Может, они оба всю жизнь были латентные, а мы проглядели. Я в ста тысячах гендеров не разбираюсь. Рудбой снова открывает рот: держитесь, как завещал Нед Старк, очередная порция нытья близко. Ваня поспешно перебивает его: — Вот ты сам говорил, что можешь поцеловать мужика и остаться гетеросексуальным. Окси вот попробовал и не смог! Может, и ты не сможешь, проверь как-нибудь. — Да хоть сейчас, — криво улыбается Рудбой, — я-то в себе уверен. — Ну окей, — говорит Ваня и поднимается с места. Должно быть, Слава распространил в квартире какие-то миазмы гейства, потому что в этот момент абсолютно гетеросексуальному Ване и впрямь становится интересно: а как это вообще? Он смотрит на Рудбоя: у того на лице написан скепсис, мол, дядя, что ты творишь, это какая-то ебаная идея. Ваня подходит к нему: — Ну что? — Ну давай проверим. Ваня наклоняется к нему, думая коротко чмокнуть его в губы и потом как-нибудь пошутить. Татуированные руки Рудбоя — Ваня все никак не может прекратить думать о его татухах — оказываются на нем, одна ложится на затылок, другая берет его под челюсть, как недавно держала Гришу. Рудбой тянется к нему, его приоткрытые губы касаются Ваниных, Ваня открывает рот ему навстречу и чувствует, как Рудбой запускает язык ему в рот, касается им зубов, а потом вдруг разрывает поцелуй и отстраняется. — Херня полная, — говорит Ваня, выпрямляясь. — Пойду рот прополощу. Ничего не почувствовал? Не встал у тебя? — До конца жизни на этот момент дрочить буду, — обещает Рудбой. Ваня уходит в ванную, пускает воду в раковину, умывается, полощет рот и смотрит на себя, мокрого и взъерошенного, в зеркало. — Херня полная, — говорит он одними губами, чтобы его не услышали. Выйдя из ванной, он обнаруживает, что кухня опустела. Рудбой обнаруживается в комнате с вырывающимся Гришей на руках. Прошедший неловкий гейский момент как-то разом порушил выстроившееся между ними общение. Ване больше не хочется болтать обо всякой херне типа видеоигр, ему хочется, чтобы Рудбой с его проблемами с толерантностью поскорее свалил. — Чего ты Гришу мучаешь? — возмущается Ваня. — Положи, где взял! — Не мучаю, а прощаюсь, — Рудбой осторожно ставит кота на пол и уходит в прихожую обуваться. — Короче, если вдруг случится что-то, ты мне в телегу пиши, мой номер у тебя есть. Присматривай за своим придурочным, Мирону проблемы не нужны. — На себя посмотри, ебанутый, — возмущается Ваня. — Пиши, если мысль об Оксанке, которой заправляют под хвост, станет совсем уж невыносимой. Рудбой снова показывает ему фак — да сколько можно, Ваня уже налюбовался этим «play hard» по гроб жизни — и выходит за порог. — На хуй иди, — говорит ему в спину Ваня вместо прощания. Он закрывает дверь, возвращается в комнату, садится в кресло, в котором немногим раньше сидел Рудбой, и вдруг обнаруживает, что держит свою ладонь у себя под челюстью, повторяя недавний жест Рудбоя, будто пытается воспроизвести это прикосновение. Он поспешно отдергивает руку. — Дальше что, — спрашивает Ваня у Гриши, — я буду открывать его фотки и сосаться со своей рукой, представляя Рудбоя? Гриша смотрит на него презрительно, еще немного, и заговорит, как ехидные животные из плохого юмористического фэнтези: мол, хозяин, иди свою кукушку лови, а не Славу в отъехавшей обвиняй. На столе Ваня замечает очки Рудбоя — забыл, придурочный, как он там без них, неужели не вернется? Он идет на кухню, берет нож, возвращается с ним в комнату и делает фото с ножом, приставленным к очкам. Получившееся творение он подписывает: «Твои очки у меня в заложниках», — и скидывает Рудбою в телеграм. Тот отвечает почти сразу: «Бля Потом заберу». «Со Славой передать?» — спрашивает Ваня. «НЕ ПОЗВОЛЯЙ ГНОЙНОМУ ТРОГАТЬ МОИ ОЧКИ! Сам заберу. Кстати, фотка говно)».