Спящий

Дима чувствует себя сумасшедшим, наверное, каждую ночь. Проблемы со сном присутствовали в его сознательной жизни всегда, по крайней мере, он был абсолютно в этом уверен. Основной «проблемой», которая последние несколько месяцев мешала его спокойному сну был вовсе не идиот-сосед, любящий начать ремонт поздней ночью, не шумные пьянчуги за окном и даже не извечная бессонница, преследующая критика уже не первый год – с ней справляться он научился, в отличии от того, что не давало ему уснуть сейчас. Виной всему – солнечный светлый мальчик, что особенно уютно и по-домашнему выглядел во время сна. Он лежал на боку, спиной к критику, и Дима, словно очарованный, наблюдал за каждым равномерным вздохом с его стороны. В такие моменты Ларин не думал ни о чем, он лишь наслаждался моментом, как совсем неосознанно его когда-то научил Юлик. Ведь вместе с бесконечным количеством кружек с разнообразными принтами и многочисленными яркими футболками, Онешко принес в холодную Димину квартиру тепло. Тепло, которое со временем распространилось в такую же ранее холодную и пустую Димину душу. Юлик, сам даже о том не догадываясь, показал Ларину, что в этой жизни стоит ценить абсолютно каждую мелочь, каждую деталь, каждую улыбку и каждое прикосновение. Дима ценил это в Юлике, потому что именно его он считал своей маленькой жизнью - собственным миром, где существовали только они вдвоем. Критик замирает на несколько секунд, а после двигается к скетчеру чуть ближе, прячет одну ладонь под одеяло и осторожно кладет ее на ляжку Онешко. Юлик, в отличии от Димы, спит крепко и вряд ли проснется из-за таких прикосновений, но это не останавливает Ларина стараться быть максимально аккуратным, ведь он ни за что не позволит себе помешать его сну. Ладонь бережно скользит по телу вверх, задевает упругую округлую ягодицу, охватывает талию и на секунду останавливается на ребрах. Их можно отчетливо почувствовать и даже пересчитать, не прилагая совершенно никаких усилий. Юлик со стороны может показаться таким крепким парнем, к которому ни за что на свете нельзя применить слово «хрупкий», хотя на деле так и есть, но удостовериться в этом может только Ларин. Руки у Димы привычно холодные, отчего он чувствует, как по тонкой коже Онешко пробегает стая мурашек и легкая дрожь. Контраст температур он привык чувствовать регулярно ровно после того, как завел себе привычку брать Юлика за руку так часто, как только это возможно. Теперь ладонь критика снова возвращается к движению и проводит уже вдоль правой руки скетчера – той, что осталась девственно чистой и не задетой темными рисунками после прошлогодней поездки в один злосчастный город, считающийся центром огромной России. Дима совсем не любит вспоминать то время, но каждый раз, взглянув на левую руку Онешко – ту, что, по его мнению, пострадала от наличия на ней татуировок, к критику, пусть и всего на пару мгновений, но возвращаются все те неприятные ощущения, которые он испытывал во время отсутствия своего личного солнца в Петербурге. Юлику он говорит, что уже совсем привык, и что идея нанесения на свое тело изображения древнегреческих богов была не так уж плоха. Дима пытается убедить этими словами даже больше не Юлика, а самого себя, но это у него слабо получается, если честно. Ларин проводит рукой по широким плечам, подушечками пальцев спускается к выпирающим ключицам – части тела, что всегда притягивала его внимание. Онешко обладал просто замечательными ключицами, которые Дима совсем не любил наблюдать чистыми, поэтому постоянно рисовал на них своими губами ярко-алые маленькие галактики. Его художества могли продолжаться на шее у скетчера и тот иногда возмущался, потому что был вынужден закрашивать их «этой пидорской пудрой» и прятать на фотографиях или видео, стараясь закрываться любыми элементами одежды. Ларину совсем этого не хотелось (как и Юлику, впрочем), но он понимал, что скрывать его проявления собственнической натуры – лишь вынужденная мера, которую они с Онешко уже неоднократно обсуждали. Дима замечает, что за окном, кажется, уже начинает светлеть, когда его ладонь, наконец, подбирается к лицу Юлика. Ангельски красивому, чертовски очаровательному, божественно совершенному личику, которым Ларин не переставал любоваться изо дня в день. Он был уверен в том, что не существует в нашем его мире человека, сумевшего превзойти этого мальчика в идеальности черт лица. Онешко не раз говорил ему, что Дима - заинтересованная влюбленная сторона, поэтому судить объективно он не может. На самом же деле, Юлик прекрасно понимал, что кроме него таких слов похвалы (пускай даже внешних факторов) от Дмитрия Ларина больше никто и никогда не услышит. Ровно так же, как и он сам никогда не прочтет в комментариях комплиментов даже от самой преданной и верной фанатки, что заставляли бы тепло предательски разноситься внутри него, а уголки губ мгновенно приподниматься, как это бывало, когда Дима в очередной раз подмечал его невероятную красоту. Критик нежно проводит большим пальцем по нижней губе Юлика и ему вдруг становиться неописуемо хорошо от одной только мысли о том, что он знает, какие эти губы на вкус. В первый раз они поцеловались совсем давно, но Дима помнит это, будто происходящее вчера. Онешко тогда только-только вернулся оттуда и умышленно, зная, что Ларин такого никогда не одобрит, нервно (но как никогда очаровательно, по словам Димы) выкурил пару сигарет, выдыхая едкий дым в открытое окно на кухне в квартире комика. Ларин не подумал его останавливать тогда, и не подумал мешать, когда Юлик, тихо признавшись о своей настоящей причине возвращения в Питер, сумел найти в себе силы стереть все границы сомнений и решился разрушить их ранее дружеские отношения, в которые оба видоеблоггера давным-давно перестали верить, но так боялись признаться в этом самим себе. В тот раз губы Онешко показались критику отчасти горьковатыми из-за влияния сигарет, но это никоим образом не повлияло на безмерно приятные ощущения от происходящего. Дима чувствовал, как бешено колотиться в груди Юлика сердце, как легко дрожит его рука, когда он подносил ее к его шее и как трепетно у скетчера получилось растянуть всю прелесть их первого поцелуя. В происходящее тогда они не верили вместе. Комик уже проводит фалангами пальцев по щеке Онешко, по острой скуле, которую так любит целовать, спустя время поднимается к волосам, убирает со лба пару растрепавшихся прядей, забирает их назад. Запускает в них пальцы, очень нежно и медленно, будто осторожно укладывая в прическу. Ларин замечает, как знакомо волосы его мальчика пахнут персиковым шампунем. Однажды они приняли вместе душ и сладкий фруктовый аромат настолько сильно въелся обоим в память, что с тех пор они даже не думают покупать для использования шампунь с любым другим запахом. Дима видит, как у Юлика едва заметно дрожат ресницы – такие длинные и густые, что невозможно не обратить внимание. А если бы только Онешко прямо сейчас приподнял веки, Ларин бы вновь убедился в том, что прекраснее глаз он не имел возможности наблюдать ни разу в жизни. Критик никогда раньше не придавал особого внимания всем этим романтичным глупостям вроде «целого мира в одном взгляде», но теперь-то он знал, что, по крайней мере, одни – самые замечательные глаза, точно несут в себе ценности больше, чем любые богатства этого мира. Ларин мог сравнить их цвет с топленым шоколадом, некрепким кофе, благородным янтарем, уютом холодной осени или, совсем как Есенин, назвать их злато-карим омутом, ведь он был абсолютно уверен в их бездонности и бесконечности. Дима любил в Юлике буквально каждую мелочь, отчего одна из его любимых цитат «Дьявол в деталях» начинала играть совершенно другими красками и обладала для него теперь совсем иным смыслом. Ведь Онешко – последний, кого можно было бы назвать дьяволом. Он скорее ангел, точнее, нет, он – бесспорно ангел, обладающий всеми положенными этим существам светлыми и добрыми качествами. Не успел Ларин вдоволь насладиться всей мягкостью волос Юлика, как тот, не просыпаясь, вдруг повел головой и стал медленно разворачиваться лицом к Диме. Не путаясь в теплом одеяле, ему удалось кардинально изменить положение своего тела и теперь он был повернут к критику таким образом, что тот чувствовал его равномерное дыхание где-то уровне своей груди. Пока бодрствующий только думал о том, как бы теперь лучше не разбудить спящего, снизу послышался тихий голос: -Что, даже не обнимешь меня? Секундный ступор и вот, Дима уже прижимает ближе к себе тело Онешко, который и сам спешил принять участие в процессе, сонно и мягко кладя руку на Димину талию. Последний же, не раздумывая, легко прикоснулся губами ко лбу Юлика, после чего мог заметить его довольно приподнятые уголки рта. Ларин прямо сейчас вдруг ловит себя на мысли, что они – самые счастливые люди. Они нашли друг друга, тем самым обретая такое необходимое душевное тепло, которое получали от каждого момента, проведенного вместе. Юлик научил Диму любить этот мир и даже позволил ему полюбить себя, за что бывший критик был ему безмерно благодарен. Он готов был защитить свое Солнце от любых туч и петербургских дождей, взамен же Солнце дарило ему свет и несло в себе незнакомый ранее внутренний уют. И Дима знает, что никогда и ни за что он никому не отдаст своего теплого мальчика, который, кажется, никуда уходить-то больше даже не думает. С этими размышлениями Ларин зевает, прикрывает глаза, бережно прижимает голову Юлика к своей груди и засыпает.