Павший дважды.

Они сошлись. Волна и камень, Стихи и проза, лед и пламень Не столь различны меж собой. Сперва взаимной разнотой Они друг другу были скучны; Потом понравились; потом Съезжались каждый день верхом И скоро стали неразлучны. Сегодня весеннее благовонье, исходящее от леса, было особенно хорошо, а небо - сказочно-прозрачным и высоким. Вдыхай воздух, сколько душе угодно, чтобы заполнить всю грудь, и улетай ввысь на крыльях музы! Именно так делал Ленский, время от времени закрывая глаза, пока его лошадь месила грязь. Бог знает, в какие дали уносили мысли Владимира. И о чём были эти мысли… Рядом с ним ехал Онегин, который был не столь воодушевлен, как его друг-романтик. Его глаза были каменными, когда он смотрел по сторонам, а губы слегка приподнятыми только из-за того, что его смешил вздыхающий радостный мальчишка Ленский. Живописные места Красногорья радовали душу юного поэта, и он поглядывал на лицо своего спутника, кажущееся ему равнодушным. Кони шли легкой рысцой, в лицо дул легкий ветерок, раздувал дорожные плащи друзей. Тщетно пытался развеять холодность Онегина Ленский - друг отвечал сдержанно и кратко, как обычно. Вскоре юноша отрекся от этой бесполезной идеи и отвернул голову, созерцая мелькающие деревья, птиц, вернувшихся со своих зимовок, бегущие ручейки тающего снега... На секунду нахмурившись, Владимир пришпорил коня, и он понес своего всадника галопом. Евгений хладно усмехнулся и бросился догонять мальчишку, несущегося на своем коне во весь опор. Обогнув луг и побывав в свежем лесу, герои вернулись в поместье Онегина. Евгений приказал своему слуге ставить самовар, в то время как оба ушли в излюбленный кабинет. Ведь только там Ленский мог проявить себя, рассказать свои стихи, узнать что-то новое о своём товарище или же мысль какую интересную обсудить с ним. Да, он снова читает стихи о любви. Тема, которая испокон веков трепещет каждую человеческую душу. - Играет солнце, небо тает, Раскинул лист цветок живой. Цветок судьбы своей не знает, И потому благоухой… - закончил свой шедевр Владимир. - Как хорошо подмечен конец. Я и сам не думал, что так скоро увянут мои чувства, и не думал, что мне наскучат балы, дамы… - Но в чем причина вашей холодности к нежным созданиям, похожим на бутоны цветков? - блестящие глаза Владимира встречаются с равнодушным, полным отчуждения и усталости взглядом Евгения. Лед и пламень... Денди пожимает плечами, не желая отвечать, и оставляет поэта в некоем смятении и легкой застенчивости. Солнце на закате озаряет мрачный кабинет Онегина, золотистые лучи смягчают строгую атмосферу и лишь в такой обстановке юноша чувствует себя уютно и удобно. Хозяин кабинета взял одну из книг, что стояла на полке, слегка запылившаяся: - Мой друг, ты только послушай! «... долг философии состоял в том, чтобы уничтожить иллюзии, возникшие из-за ложных толкований, хотя бы ценой утраты многих признанных и излюбленных фикций». Ленский в этот момент подумал над словами Канта, прозвеневшие в его ушах. Онегин продолжил читать книгу «Критика чистого разума». Да, это разум Онегина, который отрёкся от всего, устал, а душа захандрила. И если бы не Ленский, кто знает, как бы обернулась жизнь. Фортуна вещь капризная, а для человека любопытная. Почему? Смотрите сами. Мучительно терзаясь душой, юноша понял, что друг его не понимает. Не видит смысла между строк в его стихах, посвященных одному. И вместе с тем он понимал, что должен помочь другу. Душа человеческая создана отнюдь не для хандры и цинизма. И вот уже он стоял напротив Онегина, цитирующего Канта, разум поэта был затуманен слащавым духом Амура, божка любви. А где любовь - там безрассудство, там то, что отвергал Онегин. И вот уже ладонь Ленского ложится на старую книгу со страницами, испещренными пометками карандаша, и вот поэт, приблизившись столь близко, припадает к желанным губам. Евгений не ожидал такого! Он отпрянул в сторону и выронил книгу из рук. Его удивлению не было предела: - Ты болен? Какой недуг тебя настиг? Как ни старался Владимир объяснить Евгению окольными путями, что любит его, души не чая… Друг сердечный не желал слушать и вникать. Он чётко и резко отчеканивал каждое слово, и ходил широким умеренно-быстрым шагом по кабинету, рубил с плеча все сумасшедшие мечты, сводил к пустоте, ненадёжности и не вечности подобные чувства. Да и что подумает высший свет, когда они выберутся из деревни на бал? Право, такого позора Онегин точно не хотел. Его гордость в этот момент была на пике греха и холодного гнева. Владимир поднял книгу с пола и прижал ее к вздымающейся груди. Коварный искуситель заманил в свои сети юношу и теперь недоумевал, что же с ним приключилось. Ленскому лишь оставалось уповать на понимание своего друга да извиняться смущенно, бросая на Онегина пылающие взгляды, словно невеста из-под белоснежной фаты. Невеста и сама не рада своему решительному поступку, проклиная себя за нетерпеливость и поспешность. Друзья, помирившись, разошлись. Поздно вечером Евгений, нахмурив брови, смотрел на луну. Его холодные руки взяли очередную книгу и, с тяжёлым вздохом, принялся читать, да только скуку всё равно она не смогла развеять. Отложив в сторону чтение, он встал из кресла, как всегда, осмотреть замок своего покойного дяди. Серые стены, застывшие статуи и факелы, тёмные картины – всё дышало стариной. И сам Онегин дышал старинным воздухом. В его душе царила безмятежность. Лишь эхо говорило с ним на языке ветров и приглушённых звуков. А в это время волнение переполнили голову Владимира. И не потому, что писал стихи - его сердце разрывалось от тоски. Душа не могла найти покоя, уютного уголка. Поэт то и дело поднимался с постели, и в ночной рубашке бродил по дому, заламывая руки, выходил на улицу и снова ложился на мягкие перины, в надежде, что Морфей, наконец, примет его в свои объятья. Но бог сна не был сегодня благосклонен к Ленскому, и тот к утру был совершенно измотан. К нему пришла отчаянная идея: заставить своего слепого обидчика держать ответ за свои слова. Пылкий юноша схватил перо и быстро начал выводить аккуратным почерком роковую записку на чистом листе бумаги. Владимир вложил письмо в конверт и скрепил его сургучом, на котором продавил свою печать. Со слугой он послал судьбоносную записку вожделенному Евгению и лег в кровать, ощущая себя истощенным духовно. Онегин после прогулки по поместью спал ночью прекрасней, чем обычно. Под утро как всегда обряд умывания и завтрак. - Барин, вам письмо. - От кого? – изумился юноша. – Не помню я тех людей, которым бы говорил о своём прибытии в поместье дяди. - От Ленского. - Ах, от него! Вот чудак! – рассмеялся он. – Что ж, давай его послание сюда. Аккуратно развернул конверт Евгений и прочитал записку. Но как лицо его скучало от эмоций, так и скучает по-прежнему: «И почему Ленскому не сидится на месте? Дело-то аж до дуэли дошло... Хотя, я и сам когда-то был таким. Однако, жалко мальчишку. А может не отвечать ему? Нет, надо. Постараюсь не убить его. Я обойдусь с ним, как обходились и со мной. И обойдётся он без смерти». Вовсю начиналась жизнь в деревне, да только вот, наконец, усталому Владимиру был дарован долгожданный сон. Не в силах вытерпеть суток, он назначил поединок на вечерний час, сразу после полдника. Погода обещала быть прекрасной, еще лучше, чем вчера, но юноша не мог оценить ее по достоинству на прогулке: он спал тревожным сном. Он волновался, но его переживания были вовсе не от волнения за самого себя. Проснувшись после обеда, Ленский был еще более усталым и разбитым, нежели поутру. Медленно он привел себя в порядок, есть не стал - не было аппетита. Владимир с необъяснимой тоской доставал ящик с пистолетами и необходимыми инструментами. Набор был совершенно новый, рукояти оружия блестели добротным серебром, на котором черным были вычеканены узоры диковинных растений. Юный дуэлянт взял себе в секунданты соседа по поместью, и в назначенный в записке срок уже были на месте. Большое добродушное весеннее солнце начало стремиться к горизонту, взору открывались прекрасные ландшафты северной России. Необъятные просторы, холмы, на которых еще лежал старый снег, чистый воздух... Красоты природы немного смягчили тоску в сердце юноши, но не утолили ее сполна. Евгений уже ждал своего соперника. Его непоколебимый стан оттенялся заходящим солнцем, сливаясь с безмолвным лесом. Друзья взяли пистолеты. Дуэлянты встали спина к спине. Дыхание Ленского дрожало. Он сам решил судьбу обоих. И развернул трагедию для себя же. От усилий над собой не показывать страха перед смертью кого бы-то ни было, он побледнел. Евгений тоже был бледен, но он был хладнокровен ко всему и одновременно милостив. Секунданты отсчитали пять шагов. Разворот. Прицел… Выстрел! Онегин ранил руку Ленского, которая держала пистолет. Безумец не сдался и переложил пистолет в другую руку, но, выстрелив, промахнулся. Кровь из раненой руки поэта текла, проливаясь на талый снег и оставляя крупные темные капли на нем. Отойдя от безрассудного запала, Владимир протянул секунданту пистолет и сжал руку чуть повыше раны. Ему казалось, что Евгений насмехается над ним и испытывает странное наслаждение. Отчасти он был прав: Онегин усмехался, наблюдая за мальчишкой и пока не смел подойти, крепко держа свой дымящийся пистолет в руке. Однако что-то слегка кольнуло в его душе. Неужто мораль проснулась? Возможно. Он отдал пистолет и, сняв свой плащ, затянул им рану друга. - Зачем ты это делаешь? - Тебе рано умирать. - Так ты нарочно не убил меня?! – Ленский вскочил от возмущения. – Уж лучше бы ты меня убил! Я не нуждаюсь в жалости твоей! - Ты, брат, пока помучайся. Затем уж говори. - Ах, друг! Ты до сих пор не понял! Мученья плоти не так крепки, как стон души! - О чем ты, друг неосторожный? - О том, что... - раненый замолк, задумавшись над своими следующими словами. Нет, все же, Эжен не настолько черств и бессердечен, что бы не понять муки романтической души. - Прошу тебя, ты можешь меня отвергнуть, я пойму, но не поднимай на смех. - Не томи. Ленский поднял искристые глаза на лицо Онегина в надежде сыскать в нем хоть каплю каких эмоций, но снова натыкался на скалы циничного равнодушия. Поэт вобрал в грудь воздух и на одном дыхании, краснея, прошептал заветные слова, которые давно рвались из измученной груди: "я влюблен в тебя". Онегин был повержен Ленским. Он не верил сумасброду. И не решался отвечать чем-либо, чтобы не ранить юную душу снова. Он лишь помог подняться. - Пойдём, я подлатаю, – спокойно, как вода, произнёс свои слова Евгений. И этот случай заставил задуматься о многом и днём, и вечером, и утром, и во сне. Бушующие волны Ленского разбились о холодные онегинские скалы, поэт готов был взвыть или разрыдаться на плече возлюбленного. Он ожидал насмешек, он был готов, что его бросят, даже к тому, что Онегин убьет его на месте, но не к равнодушию. Сильней удара, чем его отсутствие, не нашлось. Никогда юноша не был столь несчастен. Он молча лишь мог идти за Евгением, прожигая измученным взглядом ровную спину дворянина. И сердце его разрывалось. Кровоточащая рука казалась по сравнению с терзаниями души чем-то незначительным, чем-то, что можно пренебречь. Со дня дуэли прошло трое суток. Всё это время Ленский пребывал в поместье друга. Он и сам не знает, что держало его в этом доме. Порой он хотел резко встать с кровати и уйти с гордым видом к себе. Но Онегин, чувствуя моральную вину, следил за Владимиром, чтобы тот не совершил ещё больше глупостей. Однажды утром Евгений зашёл в покои проснувшегося Владимира. Тишина повисла в воздухе. Её периодически нарушали птицы, чирикающие за распахнутым окном. Ленский не смотрел на товарища. В то время как Онегин почувствовал слом в своей душе. Он упал на колени перед кроватью и крепко взял ладонь Ленского обеими руками. Он склонил голову перед юношей: - Прости меня, друг… Я был… слеп… - с трудом выжимал Евгений из себя откровения. Если сказать, что Владимир был ошарашен, то это не сказать ничего вовсе. В первый раз Онегин вел себя так необычно. Юноша даже потерял дар речи и просто сидел, побледневший, как изваяние на своей постели. Он наклонился к Евгению и положил другую ладонь на мягкие волосы мужчины. - Прошу тебя, не унижайся, поднимись. Мне неловко перед тобой... Но Онегин словно не слышал просьбу поэта и замолк, прижавши чужую руку к своему лбу и подыскивая нужные, правильные слова, однако слов он не нашёл. Глубоко в душе он раскаивался. И это было видно по его лицу, которое он не хотел поднимать. Из-за терзаний внутри себя, ему было трудно сдерживать ровное дыхание. Оно колебалось то мелкой дрожью вдоха, то судорожным выдохом. Он не знал, что ему делать, как загладить всё то дурное, что он недавно натворил. Евгений почувствовал, как осторожные пальцы поэта ложатся на подбородок и поднимают его лицо наверх. Он не стал сопротивляться. Их глаза встретились, и сейчас они были даже похожи чем-то: взгляд Онегина, до самой глубины души раскаивающийся, в котором, казалось, стоят робкие слезы боли и выразительный грустный взгляд раненого Владимира, который совсем по-детски поджимает вздрагивающие губы. Мгновенно душа поэта разделилась на два полюса: он ликовал, что Евгений, наконец, понял его слова, и одновременно поэт тревожился будущего, которое перевернет сразу две судьбы. Однако сейчас он не хотел видеть Евгения настолько подавленным. Он знал лишь единственный способ ободрения для такого случая: - О, светик мой… Всегда храни молчанье… Всегда храни свой облик неприступный!.. А в эти безответные минуты я уловлю… твоё прохладное дыханье… - на последних словах своих строчек он поднёс губы к лицу Евгения. Ленский наконец почувствовал его дыхание, о котором грезил. И то молчанье… Да, то самое, когда слов и без того было много сказано… Аккуратно, будто боясь причинить боль, Владимир поцеловал его. Онегин с головой окунулся в иной мир. Даже самые лучшие любовницы на свете никогда не произвели бы такого яркого впечатления. И всё вокруг стало настолько незначительным, а сердце просило свободы. Он неспешно углубил поцелуй Ленского, проводя рукой по его румяной щеке. Глаза не желали видеть, в то время как губы всё увереннее ласкали губы своего возлюбленного. Живое, светлое тепло юного поэта топило льды в холодном разочаровавшемся сердце молодого денди. Никогда, - он был готов поклясться, - никогда Евгений не испытывал в своей душе таких, как сейчас, чувств. Владимир зарылся тонкими пальцами в мягкие шелковистые кудри Онегина, сердце его забилось быстрее, почти выпрыгивая из груди. Вдоволь пресытившись поцелуем, Евгений мягко отстранился от чужих губ, и взгляды молодых людей вновь соединились. В Онегине, безусловно, изменилось что-то, очень тонкое и неуловимое. «Куда? Уж эти мне поэты!» — Прощай, Онегин, мне пора. «Я не держу тебя; но где ты Свои проводишь вечера?» — У Лариных. — «Вот это чудно. Помилуй! и тебе не трудно Там каждый вечер убивать?» — Нимало. — «Не могу понять. Отселе вижу, что такое: Во-первых (слушай, прав ли я?), Простая, русская семья, К гостям усердие большое, Варенье, вечный разговор Про дождь, про лен, про скотный двор...» — Я тут еще беды не вижу. «Да скука, вот беда, мой друг». — Я модный свет ваш ненавижу; Милее мне домашний круг, Где я могу... — «Опять эклога! Да полно, милый, ради бога. Ну что ж? ты едешь: очень жаль…» Нельзя сказать, что Онегин ревновал. Однако, он обеспокоен тем знакомством Владимира и Ольги. И вот он решил поехать вместе с ним в поместье Лариных. Там он увидел и Ольгу, и Татьяну, которая немного странно на него поглядывала. Такой расклад карт его не очень-то радовал. Действительно, кто же будет ликовать из-за того, что нужно будет отпустить любимого в далёкое плаванье под названием «семейная жизнь»? Зима. Татьянин день. Владимир притащил Евгения на праздник. Он сразу же почувствовал, что это была очень плохая идея. Бледная Татьяна, которая вот-вот готова в обморок упасть только из-за него (что очень раздражало), шум, грохот, сплетники и сплетницы. В голове он рисовал карикатуру каждого гостя и тихо смеялся про себя. И как не вовремя он посмотрел в сторону, где танцевал Ленский с Ольгой. Вот тут-то Онегин был сердит не на шутку. Даже сплетни о его свадьбе с Татьяной не ранили душу сильнее, чем ревность к Ленскому. Улыбаясь Ольге дружески, Владимир вел девушку в изящном вальсе, то и дело ловя на себе влюбленные взгляды юной дворянки. Поэт был беззаботен и весел, его ничто, казалось, не может расстроить в этот миг. И тем не менее... Ненароком он взглянул в сторону своего тайного любовника, который был мрачнее тучи. С трудом он дождался конца танца, галантно извинился перед мадемуазель и поспешил к Евгению, в надежде разузнать, в чем причина такого настроения. Онегин старался отвечать кратко. Ему не хотелось оказаться в неудобном положении перед остальными незнакомыми людьми. Он унял свою ревность, но не до конца. В его голове крутилась мысль о мести. И вот он пригласил Ольгу танцевать мазурку. Самолюбие торжествовало в нём. Ленский, увидев этот ход своего любимого, едва ли не вспыхнул, как лучина, от возмущения. В то же время он пристально следил за этой парочкой, стоя чуть поодаль у стены, скрестив руки на груди. Владимир наблюдал, ревниво прищурившись и пиля затылок Онегина взглядом, неожиданно-злым и холодным. Едва ли не обомлел он, когда увидел, как любимый его склоняется к Лариной, что-то шепчет ей на ухо, отчего краснеет эта невинная девушка. Черная, черная ревность закралась в сердце поэта, он сжал руку в кулак так, что ногти впились в ладонь и побелели костяшки. Он вышел из гостиной. Закончив танец с Ольгой, Евгений направился за Ленским: - Ты не танцуешь, Ленский, Чальд Гарольдом стоишь каким-то, что с тобой? - Со мной? Ничего. Любуюсь я тобой, какой ты друг прекрасный! - Каково! Не ожидал признанья я таково! За что ты дуешься? - Я дуюсь? О, нимало! Любуюсь я, как слов своих игрой и светской болтовней ты кружишь головы и девочек смущаешь покой душевный! Из любви ко мне ты, верно, хочешь Ольгу погубить, смутить ее покой, а там, смеяться над нею же! Ах, как честно это! Гости, услышавшие спор двух друзей, мгновенно, как вороны, окружили Ленского и Онегина. - Онегин! Вы больше мне не друг! Быть близким с вами я не желаю больше! Я... я презираю вас! – глаза Владимира загорелись. Народ раскаркался: «Вот неожиданный сюрприз! Какая ссора закипела! У них пошло не в шутку дело!» Евгений, видя всю напряжённость ситуации, отвёл немного в сторону своего любимого, крепко взяв его под руку: - Послушай, Ленский, ты не прав! Ты не прав! Довольно нам привлекать внимание нашей ссорой! Я не смутил, еще ничей покой, и признаюсь, желанья не имею его смущать! - Тогда зачем же ты ей руку жал, шептал ей что-то? Краснела, смеясь, она! Что, что ты говорил ей? – он вырвал свою руку из объятий. - Послушай, это глупо!.. Нас окружают - Что за дело мне? Я вами оскорблен. И сатисфакции я требую! Вновь все всполошились. Всем любопытно, что случилось, что произошло. Тогда ответил Владимир: - Просто я требую, чтоб господин Онегин мне объяснил свои поступки! Он не желает этого, и я прошу его принять мой вызов, – сняв со своей руки белоснежную перчатку, он кинул её в Онегина. Толпа ахнула, замерев и ожидая, что будет дальше. Онегин, пребывая в смятении, сжал шелковую перчатку в руке. Казалось, что даже музыка в этот момент затихла. Щеки Ленского пылали от возбужденного румянца, дыхание от нервного потрясения сбилось. - Я жду вас завтра в семь утра у мельницы! - в голосе поэта зазвучали истеричные нотки, он развернулся на каблуках и стрелой вышел из залы, спускаясь к своему коню. На глазах блестели слезы дичайшей обиды и душевной тоски, пронзившей насквозь своими раскаленными лезвиями горячо любящее сердце. Владимир оседлал коня и, едва сдерживая плач, направился в свое имение. Сколько бы он не старался, слезы крупными каплями катились по его лицу. Он чувствовал себя униженным, оскорбленным и растоптанным "модным тираном". Бессонную ночь провели юноши, каждый в своём поместье. Евгений долго не мог отойти от потрясения. Он то вставал с кресла, то садился обратно, держа руки в замок. А когда его клонило в сон в таком положении, перед его глазами мелькала картина: весна, постель, раненый Ленский, его рука… поцелуй. Онегин вскакивал. И это продолжалось бесконечность. Сердце колотилось и кричало. Голова болела. Ведь ничто теперь нельзя вернуть… Всё предрешено… Ленский уже сотни раз пожалел о своем поступке, просил заочно прощения в своей ярости у любимого. Он уже готов был ползать у него в ногах и умолять о снисхождении, но в те же секунды сменял отчаяние на гнев. Менять что-то было уже поздно. От осознания этого юноша заходился в слепой отчаянной истерике, цепляясь пальцами за волосы и выдирая их, выгибаясь, словно под электричеством. Бедный, бедный ревнивец... Мучительно тянулись часы до рассвета. Ни на секунду поэт не мог сомкнуть глаз своих, да и не хотел. В семь ровно он уже стоял с Зарецким на мельнице, весь заплаканный, словно избитый, и напряженно всматривался вдаль, там, откуда должен был появиться второй дуэлянт. И он появился. Его лицо было таким же уставшим. Но стан его не сгибался. Он шёл медленно, будто желал растянуть хотя бы на мгновение начало дуэли. Плохое предчувствие терзало его. Конечности замерзали. Их глаза встретились… снова… И они опять так похожи. Они молча разговаривали. Они спрашивали: Ах! Не засмеяться ль нам, пока не обагрилася рука, не разойтись ли полюбовно? Нет!... нет… - Начнём?.. – сухо и дрожащим голосом спросил Онегин. - Начнём, пожалуй… - ответил Ленский, посмотрев куда-то вдаль. Украдкой смахнув слезу, Ленский взял пистолет вслед за Онегиным, с красивой цифрой "2" на рукояти. Затем Зарецкий развел их, противники встали боком друг к другу, заведя левые руки за спины. Они прицелились. Онегин искренне желал промахнуться. Прогремел роковой выстрел. На сей раз злосчастная Фортуна не соблаговолила этим двоим. Пуля Ленского намеренно пролетела мимо, а рука его денди дрогнула, и поэт, выронив пистолет, стал оседать на белоснежный снег, на который капала кровь. Глаза Евгения были наполнены ужасом. Он подлетел к любимому и подхватил его. Он не верил в его смерть, не верил во всё произошедшее. Он умолял Владимира не умирать и просил прощения, прижимая к себе стынущее тело, он плакал. Ленский улыбнулся, он простил его и в последний раз нежно шепнул на ухо заветные слова.