Дождливый вечер в Нью-Йорке

Город промок насквозь. Дождь идет уже много дней, лишь изредка на пару часов превращаясь в серую взвесь, и тогда кажется, что улицы потонули в сером густом молоке. Дождь то встает стеной, закрывая видимость дальше чем на пару шагов, и тогда вода течет по тротуарам и проезжей части реками, то едва-едва моросит, и тогда мелкие капли оседают на домах, машинах, на тяжелой бронетехнике, на шкурах бездомных собак, на одежде и волосах людей. И кажется, весь мир пропитался водой. Тусклый свет неоновых реклам дробится и плавится в лужах. Прохожие прячутся под зонтами и плащами, спешат укрыться в домах или барах. И только солдатским патрулям не повезло — они вынуждены мокнуть под дождем и от того особенно злы и внимательны. Город захвачен. И не только дождем. Стив Роджерс идет по мокрому городу, пряча лицо от воды под козырьком низко надвинутой бейсболки, но капли дождя все равно попадают на лицо, неприятно холодя. Стиву не нравится дождь. И Нью-Йорк ему сейчас тоже не нравится. Обгоревший остов Башни Старка, военная техника на дорогах, вооруженные патрули, залегший глубоко в глазах людей страх. Стив стискивает зубы, когда идущего чуть впереди парня хватают солдаты, срывают кепку, всматриваясь в лицо, и тащат куда-то. О да, патрули сейчас особенно внимательны. Они прочесывают улицы, частой сетью проходятся по людскому морю. Они ищут. И пусть солдатам пока не везет, надолго ли это? Стив Роджерс идет по городу своего детства и ждет, что в любой момент тело может прошить автоматная очередь. — Роджерс, спину расслабь и плечи опусти, — вполголоса бросает идущий рядом со Стивом человек. — Ты не на параде. Стиву хочется сказать колкость в ответ, но его напарник прав, и Роджерс послушно следует требованию, заставляя себя расслабится, вспомнить свою легенду офисного планктона в поисках пикантных приключений или хотя бы приличной выпивки после нудного рабочего дня. У Стива мало развиты навыки работы под прикрытием, и он сам это знает. Поэтому он старательно следует указаниям напарника и гадает, где и когда тот сам научился так органично вживаться в чужие роли. Спецназ такому определенно не учат. Рождерс косится на спутника. Тот идет неровным шагом хорошо принявшего на грудь, но еще относительно адекватного человека, чуть сгорбившись и пряча лицо в поднятый повыше воротник куртки — работяга у которого не задался вечер, а может быть и вся предыдущая жизнь. И не подумаешь даже, что под потрепанной промокшей одеждой скрыто тренированное тело одного из опаснейших людей на планете, который убивает как дышит. Навстречу снова идет патруль. Один из солдат задевает Рамлоу плечом. Тот отшатывается, чуть не падает, неловко переступая с ноги на ногу, — идеальное исполнение. — Эй! Поосторожней! Смотри, куда идешь, парень! — В голосе Рамлоу очень правдоподобно звучит пьяная злость пополам с обидой и желанием отстаивать свои права прямо сейчас. Солдат демонстративно кладет руку на автомат. Стив напрягается и замедляет шаг. А Рамлоу примирительно поднимает руку и улыбается, шало, пьяно и совершенно открыто. Командир группы «Удар» улыбаться умеет. — Ладно-ладно, приятель. Я понял. Солдат теряет к нему интерес и отворачивается. Рамлоу догоняет Роджерса. — Ты не должен был реагировать, — говорит он. Упрек справедлив, но Стив пропускает его мимо ушей. — Это было обязательно? — Во-первых, выбранную роль нужно доигрывать до конца, — усмехается Рамлоу, а в следующую секунду его взгляд становится жестким. — А во-вторых, его напарник заинтересовался тобой. Нужно было отвлечь. Стив пристыжено опускает голову. Но Рамлоу больше никак не комментирует инцидент. Да и что комментировать? Роджерса не учили работать под прикрытием, не учили работать в городских условиях. А краткий инструктаж, на который хватило времени, не заменит полноценного курса в учебке. Потому и идет сейчас рядом с ним Брок Рамлоу, оберегая, помогая, контролируя, прикрывая. Они уже подходят к маленькому неприметному отелю, который должен стать их убежищем до завтрашнего дня, когда Рамлоу настораживается, а потом тянет Стива в узкий темный проулок и прижимает к стене всем телом. Колено безжалостно втискивается между бедер. Рука упирается в кирпичную кладку на уровне головы Роджерса, закрывая его лицо от того, кто может заглянуть в проулок. А другая ложится сзади на шею, заставляя наклониться, почти коснуться губами чужих губ, пахнущих табачным дымом и алкоголем. — Не дергайся, — едва слышно шепчут эти губы. Стив сперва слишком ошарашен, потом понимает и сам обнимает напарника, скользя ладонями по спине, а когда у входа в проулок мелькает чья-то тень, сокращает последнее оставшееся расстояние и целует Рамлоу. Тот усмехается в поцелуй и отвечает. Властно, жадно, агрессивно, до крови. Они целуются, фиксируя чужое присутствие рядом и слыша резкие голоса, — патруль остановился у проулка, но еще не заглянул в него, — ощущая льющийся сверху дождь. Руки Стива блуждают по телу Рамлоу. Хаотично, беспорядочно, жадно. Ладонь Брока соскальзывает со стены на плечо Роджерса, потом ниже по мокрой коже куртки, по боку, на бедро. Пальцы сжимаются. Дыхание сбито. Адреналин гуляет по венам. Вода на коже. Привкус крови, виски и табака на языке. Глухо и быстро стучит сердце. Свое? Чужое? Кто-то все же заглядывает в проулок. Хватка на загривке становится крепче. А острые зубы резко прикусывают губу. Стив вскрикивает, от неожиданности, не от боли, — это не та боль из-за которой можно кричать, — но из-за того, что его рот занят, получается стон. Заглянувшему в проулок солдату этого хватает, чтобы бросить грязное замечание о пидорах, не могуших дойти двух шагов до отеля и предпочитающих подставлять друг другу задницу на помойке, и вернуться к своим товарищам. Через несколько мгновений раздается глухой дробный топот тяжелых солдатских ботинок. Когда он стихает за пеленой дождя, Рамлоу разрывает поцелуй, но не отодвигается совсем. Ждет. Проверяет. Страхуется. Роджерс тоже не спешит увеличивать дистанцию. Он ловит себя на мысли, что Рамлоу целуется так же, как дерется, а дерется он всегда в полный контакт, не делая скидок ни себе, ни противникам, будь то товарищи по оружию в спортзале или враги в боевой операции. — Надо же! Какая забота о чужих задницах! — Едва слышно фыркает Рамлоу, кивая в сторону ушедших солдат, и добавляет: — Умница, кэп. Признаться, я удивлен, — и снова улыбается, зло и весело. — От публичных выражений любви люди испытывают дискомфорт, — Стив возвращает ему улыбку. Рамлоу смеется. Дискомфорт, причем исключительно телесного свойства, сейчас испытают оба. Это чистая физиология — адреналин от опасности, круто замешанный на близости смерти, чудовищном нервном напряжении и подспудном желании загнанного животного выжить любой ценой. Роджерсу еще с войны хорошо знаком такой коктейль и формы, в которых выплескивается напряжение, тоже. В лагерях союзников, на временных базах и в живущих от бомбежки до бомбежки городах он навидался всякого. Кто-то из парней, прошедших мясорубку боя, пил не просыхая, все увольнительные, кто-то резался в карты, а кто-то тащил хорошеньких медсестричек, секретарш из штаба или просто случайных знакомых из бара в укромные уголки, а те, насмотревшиеся на убитых и раненых, вдосталь наслушавшиеся воздушных тревог и выстрелов, уставшие от ежеминутного ожидания атаки, охотно шли с ними, чтобы забыть хоть ненадолго, как выглядит смерть и кровь, чтобы вновь почувствовать живое тепло рядом, чтобы вспомнить, доказать самим себе, что они еще живые, живые и привлекательные. — Вижу, Наташа все-таки научила тебя кое-чему полезному. — Тебя тоже. Улыбка Рамлоу становится еще шире, превращаясь в звериный оскал. — Это я ее учил, кэп. Стив напрягается, но в противовес жуткой улыбке и резкости в словах пальцы Рамлоу, все еще лежащие на затылке Роджерса, мягко поглаживают и успокаивающе перебирают короткие волосы. — Ученица превзошла учителя, — насмешки и яда в голосе больше, чем Роджерс хотел показать. Но Рамлоу это только веселит. — Уверен? — Звериный оскал снова сменяется обычной улыбкой, чуть безумной, чуть злой, чуть веселой, такой, какую Стив видел много раз, но никогда так близко. Непривычно, неправильно близко. — Чей поцелуй тебе больше понравился? Ее или мой? Стив молчит. Но Рамлоу, кажется, не нуждается в ответе. — Первое правило, кэп, — эмоции не должны мешать работе. Я не испытываю дискомфорт от того, что кто-то рядом публично проявляет любовь. Вы с Наташей, кстати, мило смотрелись там, на эскалаторе. — Если ты нас видел, — Роджерс решает, что в эту игру можно играть и вдвоем, и теперь уже его рука ложится на загривок наемника и тоже начинает мягко поглаживать, — то почему не попытался захватить? — Потому что мне не нужна была бойня в торговом центре. А без нее тебя бы не взяли. — Бойня на улице сутками позже тебя устроила, — Стив отчетливо осознает, что если кто-то сейчас заглянет в проулок, он уже не примет их за влюбленную парочку. Сейчас между ними висит напряжение совсем иного рода. Возбуждение не исчезло, оно преобразовалось в ярость и желание хорошенько навалять человеку рядом — этакая сублимация наоборот. — Не меня, Пирса. А я считаю, — Рамлоу чуть отодвигает голову, — что всему должно быть свое время и место. Насилие, кэп, должно быть строго дозированным, только тогда оно обеспечивает порядок. — Порядок на крови, — возражает Роджерс. Взгляд Рамлоу становится задумчивым и серьезным, и очень мягким, словно Брок что-то решил в отношении Роджерса, примирился с чем-то. — Люди не умеют иначе, Стив. Мы не понимаем по-другому. Мы не слышим слов, только выстрелы. — С этими словами Рамлоу высвобождается из рук Роджерса. И Стив только сейчас понимает, чувствует кожей, что Рамлоу старше и намного. Роджерс слышал достаточно шуток о своем возрасте, но по факту ему еще нет тридцати пяти и воевал он не так уж и много, хотя и прошел войну, которую называют самой страшной в истории человечества. Но Броку Рамлоу уже за пятьдесят и он воюет вряд ли меньше четверти века. — Кое в чем этот солдат прав, — Рамлоу проводит рукой по лицу, стряхивая капли дождя. — Нам лучше дойти до отеля. Тем более, что его уже проверили и второй раз за ночь не сунутся. Нам повезло, кэп. Он поворачивается и окидывает Стива внимательным взглядом. И в его глазах мелькает что-то темное, тяжелое, что-то такое, от чего Стив разом вспоминает и про убитых группой «Удар» агентов в Трискелионе, и про процедуру обнуления, про которую рассказывал Баки и на которой всегда, когда мог, присутствовал Рамлоу, и про приказ выкопать три могилы. Но долго задумываться Роджерсу не дают — следует стремительное, как у атакующей кобры, но при этом странно не угрожающее, движение, на загривок снова ложится тяжелая рука, Стив снова чувствует чужое дыхание на своих губах, а потом по ним мягко проходится язык, слизывая кровь. И Рамлоу уже выходит из проулка. Комнату в отеле им предоставляют без проблем и, что характерно, одну на двоих, — портье даже не спрашивает, просто бросает небрежно-понимающий взгляд на их зацелованные губы и выдает ключ, а Рамлоу его не поправляет. Выбранную роль надо доигрывать до конца. Впрочем, это разумно — им сейчас лучше не разделяться. Рамлоу запирает дверь и сразу идет в душ, предварительно пристроив промокшую одежду у батареи и оставив Роджерсу возможность осматриваться. В целом ничего особенного — небольшой столик, пара кресел, шкаф, тумбочка с телевизором и две тумбочки у изголовья большой кровати, очень большой кровати, но в их ситуации это хорошо — никому не придется спать на полу в виду нехватки места. Смущение в данном случае даже не рассматривается — они оба не девочки-подростки, чтобы смущаться из-за вынужденного сна в одной постели. Стив тоже снимает мокрую одежду, бережно вытащив из внутреннего кармана флешкарту — то, ради чего они и сунулись в этот промокший, напуганный город. Плеск воды в ванной прекращается. А минуту спустя раздается едва слышный шум, будто уронили что-то пластиковое. Рефлексы срабатывают раньше разума, и Стив влетает в ванную, как есть, без рубашки, в расстегнутых брюках, готовый к атаке. Но атаки нет. Рамлоу стоит, оперевшись ладонями о край раковины, а перед ним на белом фаянсе лежит дешевый пластмассовый стакан, предназначенный, видимо, для бритв и зубных щеток. Стив машинально отмечает найденную причину шума, а потом его внимание возвращается к напарнику. Рамлоу стоит, чуть сгорбив спину и опустив голову. Когда Стив ворвался в ванную, он почти не изменил позы, просто поднял глаза. Роджерс достаточно знает этого человека, чтобы понять — Брок Рамлоу устал, и эта усталость не имеет ничего общего с физической. Стив делает шаг вперед и кладет ладонь на обнаженную спину между лопаток, и Брок подается навстречу этому прикосновению, совсем чуть-чуть, — Стив скорее понимает, чем чувствует это. На Рамлоу сейчас только полотенце, повязанное вокруг бедер, и можно рассмотреть и старые шрамы и свежие синяки. Шрамов не так уж много, а вот синяков порядочно — в подвалах сожженной Башни Старка все прошло не так гладко, как хотелось бы, а Рамлоу обычный человек, не суперсолдат с быстрой регенерацией. — Брок? Рамлоу ловит взгляд Стива в зеркале. — Я в порядке, кэп. Просто меня достал этот город. Я никогда не любил Нью-Йорк, но сейчас он похож на помесь гигантского капкана с концлагерем, — он выпрямляется, возвращая себе привычную осанку, и поворачивается. Стив не убирает ладонь, позволяя ей соскользнуть по спине Рамлоу на руку, а потом с руки на грудь. У Рамлоу очень теплая кожа и Роджерс только сейчас понимает, насколько он сам сегодня замерз под этим непрекращающимся дождем. Вода и холод — те немногие воспоминания, которые Стив сохранил из момента крушения самолета во льдах. И пусть вода и холод здесь и сейчас другие, это все равно давит на нервы. Воспоминания о каком капкане и каком концлагере давят на нервы Рамлоу, Стив не знает и не спрашивает, — это не те вещи, о которых спрашивают, — он просто не намерен оставлять напарника с ними один на один и сам не намерен оставаться один на один с холодом и водой. Он делает еще один шаг, обнимает Рамлоу и кладет ему голову на плечо — инстинктивный жест доверия. И снова ему на затылок ложится тяжелая рука. Это объятие не похоже на то, что было в проулке. Там это была необходимость — здесь тяга к теплу и неодиночеству хотя бы на сегодня. Следующий за объятием поцелуй тоже отличается — больше нет вызова, больше нет жадности, больше нет борьбы. Рамлоу снова отстраняется первым и мягким толчком в грудь заставляет отодвинуться Стива. — Вымойся сперва. Мне не нравится запах страха в постели. — Я не боюсь, — Стив сам усмехается детской фразе и вместе с тем понимает, что Брок имел ввиду иное. — Город боится, — говорит Рамлоу, подтверждая его догадки. — а ты пропах им. Сказав это, он проходит мимо Стива и закрывает за собой дверь. Когда Роджерс выходит из ванной, уже вымытый и немного согревшийся, Рамлоу сидит в кресле и вертит в руках их сегодняшнюю добычу. За информацию на этой флешке заплачена страшная цена — два штата в руинах, несколько миллионов трупов, и Нью-Йорк, отданный на растерзание. Стоит ли оно того — Стив не может решить. — Не думай об этом, — говорит Брок, перехватив его взгляд. Если бы Стив не знал наверняка, то решил бы, что Рамлоу умеет читать мысли, но на самом деле тот просто хорошо знает Роджерса. Рамлоу откладывает флешку и встает. — Сопутствующий ущерб есть всегда. Не надо о нем думать. Хотя бы ради тех, кого ты защищаешь. — А ты можешь не думать? — спрашивает Стив. — А я плохой парень, Стив, — усмехается Рамлоу. — Мне плевать и на сопутствующий ущерб и на прямой. Только вот в темных глазах нет ни тени веселья. И Стив не хочет знать, что стоит за этой белозубой доброй усмешкой. В свою бездну он уже заглянул, в чужую заглядывать не с руки даже Капитану Америка. Стив просто подходит вплотную и снова обнимает и, как в ванной, кладет голову Броку на плечо, — немного скованно и неумело. Здесь не как в проулке, здесь уже не игра, здесь все по-настоящему. И это смущает Стива. За свою жизнь он неплохо узнал, как причинить человеку боль, покалечить или убить, но так толком и не научился ласкать и доставлять удовольствие. И как объяснить это партнеру он тоже не знает. Но объяснять и не приходится. Брок все понимает сам. Ласково ерошит Стиву волосы и тихо шепчет что-то о золотистых ретриверах, которых некоторые безответственные люди сунули на воспитание в волчью стаю. — Просто делай, что хочется, — советует он. И Стив следует совету. Это оказывается удивительно легко и правильно — исследовать и ласкать жесткое сильное тело, ощущать на своей коже мозолистые, огрубевшие от оружия руки, стонать в подушку чужое имя, чувствуя горячую тяжесть, придавливающую к кровати, и сходить с ума от всепоглощающего наслаждения. А потом Стив сидит на краю кровати, прикрыв все-таки бедра краем одеяла, и смотрит на Рамлоу, который, ни капли не стесняясь собственной наготы, развалился на краю кровати. Брок курит, стряхивая пепел в поставленную под бок пепельницу, и смотрит в никуда. И Стив жалеет, что под рукой нет карандаша и альбома. Ему сейчас безумно хочется нарисовать Рамлоу, вот такого — расслабленного, умиротворенного, задумчивого. Стив представляет себе, как будут ложиться на белую бумагу карандашные линии и штрихи, очерчивая согнутую в колене ногу, темные соски, длинный давно побелевший шрам на боку, едва заметные следы от ожогов на плече и шее — недобрую память о Трискелионе, — чуть прикрытые глаза, взлохмаченные черные волосы, сигарету в сильных пальцах. Красивый сильный мужчина. Опасный хищник. Идеальный солдат. Стив невольно усмехается этой в сущности правильной мысли. Так обычно называют самого Стива, но это ошибка. Чтобы быть идеальным солдатом недостаточно иметь совершенное тело, уметь сражаться и побеждать всегда, нужно еще верить в то, что ты делаешь, в исполняемые приказы, в мир, за который сражаешься, и не сожалеть о сделанном. Когда-то у Стива Роджерса была эта вера, потом появились сомнения, а потом и сожаления, и идеального солдата не стало. Его место заняли другие, те, кто не сомневается и не сожалеет. Такие, как Брок Рамлоу. Или все же не заняли? — Если бы хелликерьеры вышли на заданною высоту, ты тоже мог бы оказаться в расстрельном списке, — говорит Стив. — Мог, — спокойно соглашается Рамлоу. — Рано или поздно мог бы. Но хелликерьеры не вышли на заданную высоту, Стив. Проект «Озарение» в прошлом. Брок стряхивает пепел с уже почти докуренной сигареты и прикуривает от ее кончика новую. — Ты слишком много думаешь о прошлом, кэп. Ты застрял в нем. — Тоже самое мне говорил Фьюри. В других выражениях, — замечает Стив. — Тебе стоило прислушаться к нему, — Рамлоу затягивается и выдыхает дым через ноздри. — Как бы я к нему ни относился, он во многом был мудрым мужиком, хотя и идеалистом. Почти как ты. Стив молчит. Ему не хочется вспоминать о Фьюри, который остался умирать в развалинах Вашингтона. И о мертвой теперь столице Соединенных Штатов вспоминать ему тоже не хочется. Сопутствующий ущерб, просто сопутствующий ущерб. Но от этого не легче. Стив протягивает руку, вынимает из пальцев Рамлоу сигарету и затягивается под внимательным и сочувствующим взглядом. Он почему-то ждет, что его тело скрутит приступ астматического кашля, как много лет назад. Стив уже почти забыл, что когда-то не мог не то что курить, даже находиться рядом с курящим, а сейчас почему-то память об этом вернулась. Он делает еще одну затяжку, но кашля по прежнему нет. Рамлоу забирает у него сигарету, затягивается сам и снова протягивает Стиву. Они так и курят, передавая друг другу сигарету, пока та не догорает до фильтра. Тогда Рамлоу аккуратно тушит ее, потом переставляет пепельницу на тумбочку и закидывает руки за голову. — Иди сюда. И Стив снова тянется к нему, обхватывает за шею, целует. — Я хочу нарисовать тебя, когда мы вернемся, — говорит он. Рамлоу смеется. — Надеюсь, нашу базу не переименовали в «Титаник», — отвечает он, позволяя прижать себя к кровати. Стив не понимает этой шутки и не желает уточнять. Не теперь, когда Рамлоу откидывает назад голову, подставляя шею под поцелуи, как побежденный в схватке волк подставляет горло под клыки победителя. А позже Стив лежит в темноте и слушает тихое дыхание Брока и мерный шум дождя за окном и надеется, что завтра у них получится убраться из этого промокшего полного страха и ненависти города. Он, наконец, отогрелся, и сейчас его не тревожит ни прошлое, ни будущее. В конце концов, Стив тоже засыпает убаюканный теплом чужого тела рядом, и ему впервые за многие месяцы ничего не снится.

Июнь 2014 года.