Вальс с ветром

Ветер, шурша пожухлыми листьями, едва касался кончиков пальцев парня. Гарри, вжимаясь острыми лопатками в стену, задержал взгляд на потолке. Белом, скучном, однообразном как и его никчемное существование. Кому он был нужен? Пожалуй, только ей. Холод пропитал каждую клеточку тела, но к чему тщетные попытки согреться? Окно разбито, как и его сердце, и осколки обоих лежали у его ног. Гарри ловит пальцами невесомую сеть ветра, вслушивается в чарующую мелодию. И самозабвенно поддаваясь минутному порыву, он встаёт, раня босые ноги об осколки прошлого. Но Хук не замечает этого, отвешивая лёгкий поклон. Протягивает руку, будто вовлекает в танец, и медленно кружится по комнате. Прикосновения ветра такие же невесомые, такие же мимолетные, как и её. И по бледным щекам скатываются хрустальные слёзы, которые разбиваются, соприкасаясь с окропленными багровой кровью осколками. И даже дыры в его душе, чуть больше чем следует, как от дроби, не причиняют настолько сильной боли, как воспоминания. И острие в его ногах тоже. И он понимает о чем говорила Иви тогда. И ветер меж пальцев — и много и мало. Голову кружит внезапно вспыхнувший алый, и в его сознании смешивается с синим, образуя гремучую смесь. Тонкая вуаль штор развивается от частых порывов, край её выпачкан в алой-алой крови. Но он уверен — пока он одержимо танцует с самим ветром, она будет плыть в такт. Хук не всегда проводил свои вечера, «пропивая» своё время в дешевых пабах или трактирах, где чаще всего появлялись либо неудачники, у которых денег не было на нормальную выпивку, либо «повидавшие жизнь» придурки, которые так раздражающе хлопали по плечу и говорили что-то вроде «ну, давай, выпей, сейчас всё забудется». Вряд ли кто-то мог подумать, что он вообще редко проводил подобным образом своё время холодными мрачными вечерами, вместо этого предпочитая общество прекрасной балерины, которая была так красива, так умна, которая была такой н е з е м н о й, что Хук слишком часто задавался вопросом, почему она вообще одаривает его своим взглядом, нечего уж говорить о ее мягких улыбках и прикосновениях, и, уж тем более, о совместных вечерах. Их вечера проходили легко – они не были ничем друг другу обязаны, да они никогда и не договаривались о встречах. Просто Иви каждый вечер приходила в «их» переулок, где всегда ее ждал Гарри, который всегда выглядел настолько невозмутимо, что, казалось, он ни во что не ставит синеволосую красавицу, которая, по его мнению, была достойна гораздо большего, чем не ценящий никого Хук, который был представителем того типа парней, которые бегают за каждой юбкой, чувствуют себя слишком горячими, а совесть никогда не гложет их за разбивание хрупких девичьих сердец. Гарри Хук боялся разбить только одно сердце – сердце Иви Гримхайлд, которая своей плавной, почти летящей походкой балерины зашла в его собственное. – Так значит, ты уезжаешь? Вот так вот просто берешь и уезжаешь? – он смотрит на свою прекрасную балерину с какой-то надеждой, только вот Иви уже всё решила. С чего ей вдруг оставаться, и тем самым предпочесть какого-то недодруга карьере, о которой она мечтала? Гарри всегда боялся разбить сердце Гримхайлд, только вот она, кажется, не испытывала такую же боязнь по отношению к его сердцу, потому что теперь, казалось, оно было разбито. Ну, а откуда синеволосая вдруг смогла бы узнать о том, что все эти совместные вечера происходят не просто от скуки, не просто от какой-то жалости Хука к ней, что это значит очень многое для него? На Гарри всегда была плотная маска, не позволяющая никаким чувствам вырваться наружу, и только с Иви Гримхайлд он мог быть мягче, он мог быть нежнее, мог смеяться так тихо и искренне, а не безумно, как он делал это обычно. А сейчас девушка, растопившая этот лед и подавившая безумство в его сердце, заявляла, что ее наконец-таки оценили по достоинству и дали ей главную партию в постановке. И да, Гарри мог бы порадоваться за нее. Он и радовался, только вот печаль, поглощающая его, даже когда Иви еще стояла перед ним, уже разъедала его душу. И он ведь даже не знал, что всё это может быть еще хуже. Не знал, что это временное расставание было всего лишь какой-то минутной трудностью, о которой он забыл бы уже в следующую минуту, по сравнению с тем, что произошло дальше. И произошло ведь практически по его вине. Потому что он не удержал ее, не сказал о чувствах, отпустил, пробормотав что-то вроде «удачных выступлений, Гримхайлд». Такое черствое и сухое, прежде чем уйти прочь, чтобы в очередной раз залить тоску в душе каким-нибудь дешевым пойлом для всяких нищих пьяниц, которых Хук ненавидел всей душой – готовы собственную честь продать, лишь бы им налили рюмку водки. Хук выпил в тот вечер немало. Как и в следующие вечера, которые теперь не могла занять Иви, ведь она уехала, оставив разбитого парня с тоской, разрывающей его душу на части. Он любил синеволосую балерину с этой ее прекрасной плавной походкой, звонким, искренним смехом и вечной боязнью выглядеть как-то неидеально. Гарри всегда много ворчал по этому поводу, чуть ли не вырывая зеркало у нее из рук со словами, которые, черт подери, никак не показывали его отношения к ней. «Забей ты уже на волоски, вылезающие из твоей прически и чуть смазанный макияж, ты же сейчас не пытаешься произвести впечатление на какого-то богатенького жениха, мне на твой вид плевать» – и никогда ни одного слова о любви. Он проклинал себя как только мог, когда узнал о случившемся. Сначала проклинал, потом начал отрицать. всё. Списывал всё на чрезмерное употребление дешевого алкоголя – не могло же это быть правдой. Гарри, казалось, в один момент потерял в жизни всё – прекрасную балерину, «друзей», которые только и виделись с ними ради того, чтобы выпить или пойти цеплять очередных распутных девушек, которые чуть ли не таяли от одного только взгляда Хука. Ему стало плевать на всё. Он каждый вечер приходил в «их» переулок, встречал там Иви, говорил с ней, как обычно. Только вот никакой Иви больше не было. Ветер усиливается, и это очень отчетливо ощущается из-за разбитого окна. Порывы ветра развевают занавески, этот тонкий легкий тюль, который так похож на шлейф одного из платьев Гримхайлд – Хук иногда просматривал фотографии с мероприятий, на которых она бывала, став уже очень даже известной балериной. Он был словно безумным фанатом – ее фотографии хранились у него под подушкой, некоторые висели на стене. Гарри просто любовался ею. Потому что Иви Гримхайлд была произведением искусства. Как какая-нибудь чертова «Звездная Ночь» Ван Гога. Такая красивая, такая правильная, нравящаяся всем. Тот самый шедевр, о красоте которого не спорили. А если бы кто и поспорил – Хук бы точно нашел этого безумца и хорошенько вбил бы в его голову правильные мысли. А теперь Гарри изящно двигался под звучащую только в его голове музыку с видимой только ему Иви Гримхайлд. Красавицей-балериной, которая точно не заслуживала того, что ей досталось. Холодный ветер стал настолько сильным, что, казалось, обжигал кожу парня, который в этот момент резко наконец-таки прочувствовал эту боль. И физическую, и моральную боль от этих осколков. И Хук уже почти опустился на колени, признавая своё бессилие, если бы не легкий шлейф таких до боли знакомых духов и мягкого, невероятно сладкого голоса, напевающего себе под нос какую-то нежную и грустную песню. Казалось, это звучало не только в голове Гарри. Он медленно поднял голову, смотря прямо перед собой – на балкон, на который никто и шага не ступал, даже он сам. А сейчас на нем виднелась изящная и такая хрупкая фигура балерины. Его балерины. Она уже стоит на перилах, и Гарри так боится двинуться, боится спугнуть ее, но в итоге понимает, что совершает ту же ошибку, что и тогда – слишком легко отпускает ее. Но в этот раз он не позволит ей уйти так просто. Потому что сейчас он знает, что любит. Готов кричать об этом, только вот смысла нет – всё равно это никто не услышит, кроме него. Хук резко дергается с места и практически влетает на балкон, чтобы обхватить ее крепкими руками и убрать подальше от края. Обнять, прижать к себе, не отпускать больше никогда. И когда он, казалось бы, обхватывает ее, девичья фигура будто бы мягко выскальзывает из его рук, которые, на самом деле, ничего и не удерживали. Лишь этот холодный, обжигающий горло воздух. И нет никакой фигуры, нет никакого голоса. И Гарри Хука уже тоже давно нет. Лишь чертова оболочка, от которой он бы с радостью избавился, да только вот Гримхайлд такое точно не оценит. И ему остается лишь выживать в этом мире, в котором ему на всё абсолютно плевать. Он устало перевешивается через перила. Это конец. Холодный ветер мазнул по виску, остужая мысли. И протяжный скрип открывающейся двери подскажет будущее. И белый в их одежде подарит забвение, но надолго ли? Гарри искренне улыбается, впервые счастливо за последние полгода. Раскидывает руки широко, как птица, которая хочет взлететь. Но крылья подрезаны, переломаны до хруста в костяшках. Хук позволяет им подхватить себя под локти, покорно и медленно шагая на встречу верной смерти. Но какая разница, если она — его погибель?