Запах Наружности

Входная дверь, стеклянная будка, куда Черный возвращает ключ. Серый дом совсем не охраняют, да и зачем? Ящикам не до этого, на вечерней смене скучно, начальства нет, а алкоголь сам себя не выпьет. Дверь, еще дверь. Внутри тепло, Черный поводит плечами, только теперь понимая, что замерз. Черный отряхивает кеды от снега. Он медлит. Ужин давно закончился, все уже в спальне. Пройти незамеченным не получится. Возвращаться не хочется, состайники почувствуют запах Наружности окутавший его. Запах машин, и копоти, улицы, свежего воздуха, иного, чем во дворе. Черный тянет воздух и чувствует, что накурено. В темноте что-то шевелится, вспыхивает огонек. По высоте огонька Черный понимает, что человек сидит. — Курильщик? Знакомый кашель. Загорается свет фонарика, обшаривает фигуру Черного, будто делает инвентаризацию. Задерживается на мокрых кедах. — Черный, — голос Курильщика звучит хрипло, — извини, я задремал тут, даже не заметил. Черный в ступоре. Он думал, что про его прогулки по Наружности не знает никто, никому нет дела. Никто не заговаривал с ним о них, никто не замечал. — Я принес тебе бутерброды, — говорит Курильщик, — Ты же пропустил ужин, голодный, наверное. И фонарик. Я почему-то так и думал, что ты ушел без него. И, Черный, тебе надо горячего чаю, иначе простудишься. Черный молчит, вслушиваясь в сбивчивый шепот Курильщика. Он ждал его здесь, после ужина. В темноте. Один. — Спасибо, — говорит Черный, не зная, что еще сказать. Курильщик выдыхает. Набирается сил в паузе. — И когда пойдешь… проветриться в следующий раз, оденься потеплее, пожалуйста, — его голос звучит одновременно и сварливо и жалобно. — И… Черный, тебе, может… в следующий раз денег с собой дать? У меня есть, немного. К-купишь себе перекусить или еще чего. Не подумай ничего такого… Он не говорит, откуда узнал, что Черный в Наружности. Не высказывает догадок, что слова Слепого сказанные Сфинксу, предназначались на самом деле ему, Курильщику. Он не говорит, что не находил себе места и сбежал, пока не выключили свет и пока не успел уговорить себя передумать. Трусом бы он был и предателем, если бы не попытался успокоить Черного вместо Сфинкса. Потому что Черный, Курильщик понимал это, пусть и не осознавал до конца — его стая. Глаза Черного уже привыкли к темноте. Свет фонарика больше не слепит, Курильщик опустил его куда-то себе под ноги. Черный видит лишь светлое пятно лица и больше, просто огромные глаза. Губы Курильщика вздрагивают. Он беспокоился. Сидел здесь, в темноте, один. И беспокоился. На коленях пепельница набитая окурками. Черный подходит ближе, Курильщик рефлекторно откатывается, пятится перед громадой его фигуры, но тут же останавливается, стыдясь за свою слабость. — Черный… Черный опускается на колени и утыкается в узкую грудь белобрысой головой. — Я понимаю, иногда тяжело здесь, с ними. Но ты же теперь не один. Не плачь, Черный, пожалуйста, не плачь. Курильщик осторожно гладит его по неожиданно мягким волосам, которые как светлая шерсть, кладет руку ему на шею, чувствует, как вздрагивают плечи. Губы Курильщика кривятся, будто он сам сейчас заплачет. — Я боялся, что ты вообще не вернешься. Что ты убежал навсегда. Не делай так больше, ладно? Черный наконец отрывается от него, утирает глаза тыльной стороной руки. — Конечно, — и он силится улыбнуться.