Дорога жизни

      Когда это началось, объявили тревогу. Не сразу, конечно, но когда катастрофа достигла нужных масштабов. Объявили эвакуацию. «Первым делом спасайте документы!» — кричали отовсюду, со всех каналов телевидения, со всех волн радио. Ага, как же. Теперь эти бумажки только на растопку и годятся. Хотя паспорт я всё ещё берегу. Не понимая, правда, зачем.       Никто не мог представить, что ужасы чернобыльской зоны полного отчуждения вылезут наружу и расползутся по всему миру почти за неделю. Дольше всех сопротивлялась Америка, кто бы сомневался. Им проще — их от Зоны отделяло по океану с каждой стороны. Но там радиация расползлась, аномалии всякие… В общем, Бог знает, что там теперь творится, но там нынче явно хуже, чем у нас, с «привычными» псевдогигантами и слепыми псами.       Много народу погибло в первые же дни. Мне повезло больше. Я примкнула к группе. К хорошим людям. Знаете, из тех, которые помогают своим братьям по несчастью, а не наживаются на всеобщем горе. От таких нам приходилось отбиваться не раз. Но хватало, конечно, и хороших. Среди них был бывший сталкер — Деген. Или, по-нашему, Степан Андреевич Дегенов.       Он много рассказывал про ту, старую Зону, огороженную кордонами и целой кучей военных. Про вечную войну между сталкерами и бандитами, между сталкерами и военными, между сталкерами и тварями, между сталкерами и Зоной, сталкерами и сталкерами. Теперь всему человечеству приходилось бороться с Зоной. Длинными зимними вечерами, когда мы — совсем зелёные, не видевшие ужасов жизни — не могли уснуть от звуков, доносившихся снаружи, он лежал и рассказывал истории о его вылазках в Зону, о друзьях сталкерах и об их чести. Многое можно было почерпнуть из его рассказов о настоящей человеческой душе. Там, на полигоне смерти, она раскрывалась полностью. А затем черствела, как хлебный мякиш на воздухе.       Деген был настоящим мужиком. Грубым, неотёсанным, но при этом душевным до чёртиков. Рассудительным до того, что боялись без него выйти из дома нашего. Но даже тогда он плевался и говорил, какие мы бестолочи, и сюда бы «брата нашего сталкера», чтобы мозги нам вправить. А когда ему отвечали, что он и есть сталкер, отворачивался и говорил, что «слишком добр для этого дерьма».       Рано или поздно надо было начинать выходить наружу без него. Как он говорил, что сверху прикрывать огнём будет, если что не так пойдёт. Мы прогуливались по зачищенной ранее территории, отстреливая пробравшихся туда тварей после каждого выброса, отмечая краской всё новые аномалии. Порой их было ужасно много, в другой раз вообще не было. Деген почти всегда сидел на втором этаже нашего домика и следил за нами со стационарным пулемётом. И почти всегда в его глазах, застланных сигаретным дымом, была видна нескрываемая ненависть к Зоне. Но за ненавистью этой можно было разглядеть чувство… спокойствия?       Да, именно. Деген был совершенно спокоен и вполне уверен в себе. Однажды он открылся мне, когда мы вместе дежурили ночью. Тогда он рассказал, что чувствует её, как часть себя. Зона стала его домом.       Было у нас ещё два человека. Костя и Настя — брат с сестрой. Порой мне приходилось выходить с кем-то из них в рейд без второго. Тогда они ужасно волновались и по возвращению домой обнимались, будто впервые увиделись после десятилетней разлуки. В свои семнадцать они уже остались без родителей. Мать погибла ещё до Выброса, а отец умер в первые дни. Деген рассказал как-то за душевной беседой, как нашёл их замёрзших возле окоченелого синего тела. Дотащил до дома и отогрел. Они до сих пор не отошли от утраты. От такого вообще сложно отойти.       Иногда я замечаю, как Настя сидит у одного из окон на втором этаже и тихонько напевает что-то себе под нос. Кости тогда рядом не видно. Никого не видно. Да и я не суюсь. А через время она спускается к нам, как обычно жизнерадостная и живая. Пускает шутки и смеётся над байками сталкера. Только при жёлтом свете электрической лампы никто не замечает припухлых от плача век и красноватых глаз. Никто, кроме меня.       Костя тоже иногда плачет. Я его понимаю. Я тоже плакала. А он молодцом, держится. В первые дни, по рассказам Дегена, он поддерживал сестру, как мог. Держался. Только когда оставался без неё, позволял себе расслабиться и сорваться.       А как теперь просто называть тот домик на отшибе «домом». Свои квартиры, свои дома мы оставили. Забрали всё необходимое и оставили. Природа возьмёт своё, рано или поздно. Теперь наши дома заняты созданиями совершеннее людей. Но совершенней ли?       — Они — низшая ступень эволюции, — сказал как-то Деген на дежурстве, — Совершенно новая концепция построения генезиса. И они будут эволюционировать и дальше, пока не станут совершенно новыми организмами. И только тогда они станут совершеннее людей. А пока же… — он выпустил очередь в темноту, — пока же люди покажут им средний палец и будут пытаться отвоевать свою землю обратно.       Костя считал, что это война. Но Деген успокаивал его, говорил, что не стоит принимать Зону за полигон военных действий, иначе можно погореть на одних только мыслях. Нужно быть сосредоточенным и расслабленным, но при этом слышать и видеть всё, что происходит в километре от тебя. Нужно ЗНАТЬ Зону.       Никто из нас до сих пор не понял, что значит «знать». Каким образом Дегену удаётся так спокойно реагировать на проявления Зоны? Мы слишком молоды для неё. И без него мы бы давным-давно попали бы в её цепкие лапы.       Деген обучил нас всему, что знал. Рассказал, как опознать «карусель» без детектора и как отличить «золотую рыбку» от «души». Показал, как накладывать шину и вправлять вывих.       После меня он притащил ещё одного парня — Матвея. Смазливого, с золотистыми волосами, и совсем несмышлёного в вопросах выживания. Притащил и сделал за неделю из него машину для убийства псевдопсов. Вообще, Матвей при ближайшем рассмотрении оказался не таким, каким его считали. За симпатичной мордашкой скрывался недюжинный интеллект. В кандидаты наук он не годился, но поддержать интересную для всех беседу он, в общем-то, мог.       Попал он к нам с загноенной раной и сильным обморожением. Его долгое время отхаживали, а сталкер выяснял, где парень так накололся. А когда выяснил, разложил по полочкам, что и как тот сделал не так. Через неделю Матвей встал, а ещё через столько же умело общался с Клавой — нашей единственной на всех снайперской винтовкой.       Меня, кстати, зовут Кристина. Моя история совсем не интересна рядовому читателю.