Зарисовка в прихожей

Крот учился лгать с малых лет. В детстве он скрывал от матери синяки, а порванную и грязную одежду объяснял нелепыми случайностями. Одноклассники били нещадно, со всей детской жестокостью, валили на землю у школьного забора, пинали ногами, плевали в лицо. Когда они отпускали, Кристоф еще долго лежал, наблюдая за движением серых облаков по серому небу, затем утирался и медленно, без спешки шел домой. Будучи подростком, он успешно скрывал свою новую пагубную привычку, прятал сигареты за батарею, полоскал рот и чистил зубы с завидным для его лет постоянством. Ему хватало сноровки и наглости, чтобы курить дома, сидя на подоконнике своей комнаты, и ни разу не быть пойманным. В один день мать все же обнаружила окурок, но поверила в легенду о том, что тот был принесен на подошве уличной обуви. С возрастом и секреты перестали быть детскими. Теперь, когда Крот шел от комнаты до ванной, он скрывал под футболкой не синяки, оставленные слабыми ногами школьников, а резанные, рваные и пулевые ранения, обработанные знакомым врачом без лицензии. Со слов Кристофа, деньги он зарабатывал, конечно же, фрилансом и разовыми подработками, а не подкопами, и ночами пропадал у воображаемых друзей – вовсе не на заданиях. Пробравшись домой через окно, Крот хлебал виски из фляги и зажимал в зубах свернутое полотенце, чтобы самостоятельно вытащить из плеча осколки стекла или зашить случайную рану. Позже в полуобмороке он падал на кровать, слушая, как мама собирается на работу в полной уверенности, что ее единственный сын ночует у приятеля. Даже будучи полностью совершеннолетним, Крот часто болел горлом, пряча под шарфом ручной вязки желто-лиловые отметины. Теперь он чаще натыкался в темноте на дверной косяк, а пару раз даже умудрялся не заметить низко склоненных ветвей. Но самой феерией стала аллергия на железо, вызванная кожаным ремешком часов, отчего-то выступившая симметрично на двух руках. Лжи было так много, что Крот начинал путаться в своих легендах, болезнях, раздражениях кожи, случайных травмах, подработках, приглянувшихся девушках, ночных воображаемых друзьях, всех, как один, курящих, и праздниках, на которых нельзя было из вежливости не выпить полбокала вина. В виду всего этого страх встретить мать не в то время не в том месте стал навязчивым кошмаров, разве что не доходящим до паранойи. Все кончается резко, потому как, наверное, даже Бог не мог больше смотреть на трагикомические мучения Кристофа. Грегори держит Крота за руки, как раз в местах предполагаемой аллергии, прижимает к стене и, пропихнув ногу между дрожащих коленей, целует как будто бы даже насильно. И ведь ничего не стоит вырваться из его слабого, непрофессионального захвата, но Кристоф поддается, жадно ловит ласку, как наказание. После долгой разлуки они сцепились прямо в прихожей, даже не сняв верхней одежды. Снег на пальто Грегори тает, с берцев Крота течет вода, в безвольных палах тлеет сигарета, чуть не прожигая обои. Входная дверь открывается беззвучно. Опытные лгуны всегда рано или поздно спотыкаются на мелочах – Крот вот, например, забыл повернуть ключ в замке. Остальное уже стечение обстоятельств: отмененный из-за погоды междугородний автобус, закрытые во время поцелуя вопреки привычке глаза, нежданный порыв страсти в прихожей, и вот результат – мать стоит в дверях, глядя на то, как ее единственного сына целует незнакомый молодой человек. Картина щедро дополнена табачным дымом. Крот вздрагивает, оттолкнув любовника, и открывает рот, чтобы выплюнуть поток отборной импровизированной лжи, но вместо этого говорит только: - Мама, познакомься, это Грегори, - и незаметно пихает блондина ногой. - Здравствуйте, - тут же отзывается Грегори, улыбаясь самым приветливым образом.