Let's play in sadism game

      Скрип подошвы и стук невысоких деревянных каблуков эхом отлетали от стен, разбивая вдребезги тишину ночи. Шаги мужчины были неторопливыми, но выдавали в нем уверенного в себе человека. Тени, растягиваясь, разбегались по торцам зданий, делая разрушенный проулок еще более мрачным и зловещим.       Улица выглядела грязной. Она сочилась смрадом, источала зловонный аромат жестокости и насилия. По мощеным грубым камнем дорогам растекались лужи помоев. Водосточные трубы, прогнившие до самых креплений, норовили обвалиться на прохожих. Осунувшиеся дома завалились на бок. Разноцветные крыши больше походили на плешивые головы местных трактирщиков - вроде и есть, но толку от них мало. Это обнищавший район, трущобы, где селились самые отсталые слои общества. Даже жандармы старались обходить стороной темные переулки, потому что людей в форменных кителях здесь не любили, а оказаться “посаженным на перо” никому не хотелось. Смог от сталелитейного завода густыми серыми облаками опускался на черную от влаги брусчатку, туман выпадал на дороги мелкой моросью. И только свет в окнах дешевых кабаков да подмигивающая одной лампочкой вывеска “Ласточки” обозначали бурлящую жизнь в квартале преступников и потаскух.       Дверь из дорогого дуба тихо лязгнула и открылась, пропуская в здание посетителя. Черные стены, драпированная красным бархатом мебель, тяжелые портьеры и позолота выглядели невероятно роскошно и, в тоже время, безумно вульгарно, олицетворяя признаки старческого маразма хозяйки заведения.       Недовольное брюзжание и оглушительный шорох парчового платья, подметающего пол ознаменовали появление женщины, возраст которой практически невозможно было определить: иногда она походила на величественную императрицу, чья моложавая стать и проседь в волосах лишь добавляли изысканности и мудрости, а иногда больше напоминала сгорбленную старуху, такую, что проще завернуть в черные одежды да скинуть подыхать в ближайшую канаву, чтобы не портила настроение окружающим. На деле Мадам Веронике было немного больше пятидесяти, мелкие морщинки глубоко въелись в обветшавшую кожу, пигментные пятна прятались под толстым слоем белил и румян, а губы, превратившиеся в тонкую линию, неизменно подкрашивались густой бордовой помадой. Серые с темно-зеленым ободком глаза хоть и поблекли, однако не утратили орлиной цепкости. Всегда сдержанная и немного надменная, она носила закрытые наряды с высокими накрахмаленными воротничками и парой нижних юбок, придававших ее бедрам объем и скрывавший дряблое тело. Единственное, что ей не удавалось скрыть – это постаревшие руки, кожа их хоть и оставалась нежной, но давно уже утратила свою упругость и бархатистость. Ей уже тридцать лет удавалось содержать весьма доходный публичный дом и с достоинством переносить тяжелые времена чумы и инквизиции.       — Очень рада Вас видеть, лорд. Проходите. Исом сейчас спустится, — принимая пальто господина, почтительно произнесла женщина. Ноты ее голоса больше напоминали интонации заботливой кормилицы, чем строгой хозяйки, с головой выдавая, кто является любимицей этого дома.       Большой зал борделя был переполнен желающими предаться публичному разврату. Здесь были рады всем, исполняли любые желания и прихоти, осуществляли самые потаенные фантазии. В этом месте не смущались, различные извращения находили приют в темных уголках заведения, скрывая лица под масками и закрывая на замок чужие тайны.       Бэкхен передернул плечами, привыкая к смраду окружающих его людей. Вампир никогда бы не пришел сюда по доброй воле, однако Исом не желала переселяться в клетку его спальни, предпочитая ощущать мнимую свободу и независимость.       Ненавязчивая музыка ласкала слух. Терпкий туман сигаретного дыма смазывал очертания и лица, но все еще позволял рассмотреть прекрасные тела практически обнаженных официанток и танцовщиц. Легкие перья, окутывающие фигуры красоток, терпкий запах алкоголя, интимность и вседозволенность. Вот почему все высшее общество предпочитало проводить ночи в объятиях этих чертовок, а не в постелях с собственными женами.       — Не желаете ли сыграть в карты? — томный голос раздался за спиной, очаровывая лишь своей интонацией.       Поправив маску, скрывающую внешность, мужчина обернулся. Молодая девушка, по бледным плечам которой сбегала сама ночь, стояла на нижней ступеньке винтовой лестницы. Шелк ярко-алого платья струился по фигуре, обрисовывая ее изгибы. Она не встречала его с улыбкой, желанием или нежностью. Уголки губ ее были опущены, кожа казалась еще белее прежнего, в темных глазах блуждала грусть, а руки теребили карточную колоду. Черное и белое. Набросок углем на листе бумаги. Он знал, насколько чувственными могут быть ее уста и кожа, сколь нежными пальцы, впивающиеся в лопатки, как могут сводить с ума ее стоны, как бьется вена на ее шее, когда она задыхается от жажды и тонет в собственных желаниях. Молодой человек слишком многое знал об этой похитительнице сердец… 5 лет назад       С каменных стен тюрьмы стекала вода. Мелкие капли просачивались в трещины. Вода застаивалась, начинала цвести и гнить. С потолка то и дело капало на студеный пол. Через маленькое решетчатое окно лился дневной свет. Яркое сияние отскакивало от зловонных стен, покрытых плесенью и грибком. Тихие хриплые стоны просачивались через неотесанную кладку. Запах разорванной разлагающейся плоти и запекшейся крови душили несчастных заключенных. Сеспис, гной, вытекающий из ран, поросшие зеленью каменные плиты загоняли в могилы уже не одно столетие. Свист хлыста наводил ужас и заставлял вздрагивать тех несчастных, которым еще предстояла эта пытка.       Стежок плети по мокрой коже оставлял глубокие раны на спине черноволосой девушки, прикованной к металлической решетке. Она стояла на коленях, вжимаясь лицом и телом в поржавевшие прутья стальной клетки. Тонкие пальцы сжимались вокруг холодного стержня. Исом глотала слезы и кусала губы, но не издавала ни звука, пока палач изгалялся, выбивая из нее правду.       — Ведьма, — рычал он, разрывая корсет и замахиваясь.       — Ведьма, — стонал мужчина, когда по спине обвиняемой тонкими ручейками стекала алая кровь.       — Ведьма, — эхом разносилось по подземелью слова, когда мучитель в черной маске, покрывающей всю голову, оставлял очередной шрам.       Удар за ударом. Боль, пронизывающая до костей. Щелчок хлыста за мгновение до того, как кожаный хвост разорвет плоть. Соленый привкус крови на языке. Истошный крик, застрявший в горле. Короткий вздох, сдавливающий шею не хуже мозолистых рук душегуба.       — Красивая, — рявкнул каратель и окатил, практически осевшую на землю обвиненную в преступлении, холодной соленой водой. В его руках орудие пыток сменилось раскаленным железом. Клеймо, оставленное на коже, печать, очернившая душу.       Кровь оттенка пылающей цветом лакрицы потекла по желобам в полу, обрисовывая очертания грубых плит и просачиваясь в трещины. Перед глазами Исом все плыло, оставаться в сознании практически не было сил.       «Прошу», — молила она, страшась даже взглянуть на своего мучителя.       — Что ведьмы, что шлюхи — одна беда. Такими как ты нужно пользоваться и выбрасывать на помойку, чтобы подыхали.       Палач резкими смазанными движениями дергал свою жертву, раскладывая ее конечности, как было угодно его прихоти, словно собирал бездушную куклу. Он не обнажал, лишь задрал повыше платье, провел шершавыми ладонями по нежной коже, да зазвенел застежками на своих брюках. Желудок мученицы скрутило от отвращения, но она лишь брезгливо отвернула лицо и закрыла глаза.       «Достаточно?» — спокойный, уверенный мужской голос прозвучал в ее голове. Он был величественным, покровительственным, с толикой гнетущей насмешки.       «Да», — так же мысленно прошептала Исом. Ее и так уже обрекли на слишком жестокую расправу. Месть – это изысканное кушанье, потребляемое для собственного удовольствия. На завтрак или на обед? Обычно вместо десерта. Бэкхен был лучшим в его приготовлении, опьяняя изысканной сладостью свободы, а после отбирая крупицы независимости.       «Ты жалкая. Упрямая, наглая ведьма, посмевшая от меня сбежать», — глухой цокот каблуков заполнял все сознание бедовой девушки. Гордая осанка, слегка переполненная снисходительным презрением, внушала ужас больший, чем лязг хлыста по коже.       «Омерзительный вампир», — только и успела она ответить, как до боли знакомый голос раздался наяву.       — Прошу прощения, но эта шлюха принадлежит мне.       Бэкхен стоял в двух метрах от камеры и брезгливо наблюдал, за разворачивающейся на его глазах, картиной. Дорогой черный смокинг сидел на нем как влитой, белоснежная рубашка, галстук-бабочка, цилиндр. Этот мужчина никак не вписывался в бесконечный ужас, что творился в подземельях. Его холодный прищуренный взгляд, изгиб обескровленных губ выдавали надменного лорда, который не признавал слово «нет».       — Господин, зачем Вам эта жалкая потаскуха? А так мне хоть немного удовольствия, — душегуб, немного опасаясь, сделал несколько шагов назад и ударился спиной об стену. Нервная дрожь его колен отбивала чечетку. Глаза беспорядочно метались по камере. На лбу и висках проступила испарина. Он сам не мог объяснить свое состояние. В плечах он был вдвое больше этого худосочного парня. Одной рукой мог проломить череп корове, и при этом даже не расцарапать костяшки пальцев. Вот только этот неожиданный посетитель, что вальяжно переминался с ноги на ногу и придирчиво оценивал состояние обвиняемой, внушал какое-то беспокойство в его необремененную интеллектом голову.       — Она принадлежит мне, — отчетливо выговаривая слова, кристаллами льда, осыпающимися в тишину, поделился своим раздражением Бен.       — Холодно, — простонала Исом, ненавязчиво исполнив роль судьи.       Все закончилось через пару мгновений. Хруст ломающихся костей, предсмертный хрип и тяжесть, с которой обмякшее мертвое тело падает на пол, брюнетка не спутала бы ни с чем.       — Упрямая ведьма, — мягкие пальцы коснулись измождённого испачканного в грязи лица. — Я бы все равно нашел, как бы далеко ты не сбежала, — вампир подхватил на руки Исом, прижимая холодные ладони, затянутые белоснежными перчатками, к окровавленной спине. Девушка позволила себе болезненный всхлип, первый за долгое время. — А если бы я не услышал твой крик? — он поставил ее на пол и сдернул корсет, что прикрывал грудь Исом. Ее бледная кожа посинела от потери крови. Тонкая сеть сосудов, подобно паутине оплетала худосочный стан. Вена размеренно билась под кожей на шее. А запах крови, что пропитал ткань, сводил с ума, заставляя вспоминать их до ужаса неправильные отношения.       Она всегда дразнила, делала меленькую рану на пальце, а после оставляла отпечатки по всему дому, пока вампир, как кровавая гончая, не находил ее по следу. Он выламывал запертые двери в спальню и натыкался всегда на холодное безразличие. Чертовка не смотрела на него, только шептала слова заклинания, то и дело, передергивая обнаженным плечом и поправляя бретельку невесомого платья, что едва скрывало обнаженную стать. Бен смотрел и бился в агонии, не в силах прикоснуться. Но после… Она поднимала на него глаза, хлопала густым веером ресниц и тихо произносила: «Давай сыграем в карты». Как же она трепала его нервы. Ведьмы слишком коварны. Свою душу и тело они не вверяют в руки мужчины, но достойным они проигрывают за покерным столом.       — Давай сыграем в карты, — шепчет упрямица и обмякает в руках бесконечно дорого ей человека.       Бэкхен прижался к шее брюнетки губами, ощущая на вкус ее соленую кожу. Его язык толкнулся в ложбинку над ключицами чертовки. Биение ее сердца отдавало глубоко в груди. На красивом лице молодого человека вздулись почерневшие от жажды сосуды, глаза приобрели болезненный алый окрас, клыки вытянулись и выступили вперед. Исом размеренно дышала. Проведя большим пальцем по полушарию груди спасенной, вампир склонился еще ниже. Такая желанная. Его язык оставил мокрую дорожку по проступившим под кожей ребрам. Бен жадно вдохнул ее аромат. Знакомый запах лимона, гвоздики и розового масла проник в его сознание. Острые зубы прорывали мягкую плоть, горячая кровь заструилась по языку и потекла в гортань, заставляя жадно сглатывать. Сладость опьяняла похлеще вина. Еще и еще. Он пил, все сильнее вгрызаясь желанное тело, пока не опустошил его до критической отметки. Это как стоять голым под водопадом и ощущать, как холодные струи бьют по плечам, стараясь вбить в скользкие скалы. Они оставляют синяки, лишают сил и смывают тяжесть, что не дает покоя. Бэкхен задыхался от легкости, от этих ощущений, что волнами накатывали, от пряного вкуса крови, от тихих стонов.       — Сейчас, — мужчина мазнул языком по ране под грудью, а после обхватил губами набухший сосок девушки. Крылья сухих губ на миг прикоснулись к щеке.- Ты моя. Только моя.       Часы пробили девять. Время, когда в подземелья спускали очередных обвиненных в колдовстве шлюх. В одной из камер обнаружили окровавленный хлыст, мертвого палача и разорванный корсет. Запах гниющего мяса и разлагающихся трупов, ударил в нос офицерам. Прикрыв лицо платками, они вынесли душегуба из камеры и заперли в освободившейся темнице очередную ведьму. Рассудок охраны был помутнен, а потому поднимать крик и искать пропавшую никто не стал. ***       — Не желаете ли сыграть в карты? — обратилась Исом к любимому вампиру, поддерживая маску полного безразличия. Иногда приятнее спрятаться за пологом изысканных фраз, чем выдать то, что чувствуешь случайной тенью, промелькнувшей в глазах.       — С большим удовольствием, — Бэкхен скривил губы в надменной улыбке, пряча за ней зависимость от одной строптивой ведьмы.       Они не играли в карты, не вели светские беседы, и не предавалась взаимным обвинениям. Их разговор сводился к языку тела, к отравленному меду поцелуев, к терпкому металлическому привкусу крови на языке.       — Я ненавижу тебя за все те жертвы, на которые ты идешь, каждый раз настигая меня. За то, что каждый раз спасаешь от самой себя. Я ненавижу тебя за то, что всегда выбираешь меня, а не кого-то другого, — шептала девушка, ощущая прикосновение пальцев к холодной коже.       — Ты думаешь обо мне, пусть с ненавистью или сожалением, но думаешь. Я чувствую.       — Я ненавижу тебя за каждый раз, когда истекая кровью, ждала тебя.       — Тише.       Ворох одежды под ногами. Руки… умелые, сильные и нежные. Шелк гладкой кожи, обжигающе-ласковый. Терпкий и тяжелый аромат распущенных волос брюнетки. Сознание, взрывающееся мириадами звезд, ни одна из которых не может затмить его глаз, знающих, что им нужно, и терпеливо дожидающихся момента, когда стон покинет губы ведьмы, чтобы быть пойманным другими губами.       — Я люблю тебя за то, что ты никогда не оберегаешь меня от боли. За то, что никогда не верил моим словам. Мне нравится, когда ты подавляешь меня, когда насилуешь. Я ненавижу тебя и люблю, — признается Исом, и тень улыбки падает на искусанные тревогой губы. Ей нравилась его резковатая оценка всего того, что она делает, и его аккуратная нежность.       Они никуда не торопились, и время мира танцевало вместе с ними медленный и прекрасный танец. Эстетика тел, воплощенная самыми низменными желаниями.       Вампир был искренне уверен, что в глубине его любовницы часть нерождённой вселенной. В ней танцевал предельно обнаженный, яростный мир. Он дышал в такт его хаотичному сердцебиению. Он уже не так юн и беспечен. Не безумен. Он принадлежит ему, дрожит и прогибается под его рукой.       Спустя несколько часов Бэкхен смотрел на спящую девушку. Длинные ресницы подрагивали в такт дыханию, а губы что-то шептали. Левая рука лежала на его груди, безвольная и податливая. Сжатая в трогательный кулачок. Беззащитная… Приподнявшись на локте, парень аккуратно коснулся кожи ее лица и поправил прядь волос, закрывающую ее глаза.       — Ты всегда будешь принадлежать только мне. Моя несносная, невозможная ведьма.