I will return to you

Наблюдать за тем, как твоя любовь говорит своё первое слово, как делает неуклюжий, но уверенный первый шаг, как звонко смеётся.... Яков не думал, что это будет так волнительно. До щемящей нежности, настолько сильной, что сердце словно вот-вот грозит остановиться, волнительно. Но что ему будет? Он и так мёртв. Естественно первой реакцией на такой поворот Судьбы был шок. Страх. Даже паника. Почему он не смог переродиться? Почему ему суждено невидимым духом блуждать по земле? Без шанса воссоединения со своей родственной душой? Успокоение настало в тот момент, стоило пронзительному плачу новорожденного раздаться в голове. И какое-то чувство подсказывало, что это не обычный плач младенца, которым обычно захлёбываются в родильных палатах, покидая материнскую утробу. Гуро готов был покляться, что он слышал боль в этом крике. Отчаянный вопль потери и осознания своего одиночества. Он не помнил, как оказался рядом с измотанной после долгих родов, но красивой и счастливой женщиной. На её груди, в объятьях материнский рук, продолжал плакать ребёнок. И как бы она не пыталась его успокоить, как бы не целовала, не гладила, не укачивала, он не унимался. А Яков во все глаза смотрел на него, забыв как дышать. -Тише, Коля. Слова вырываются инстинктивно. Сами собой. Словно так и надо. Полушепотом, нежно, а пальцами он касается влажной головы, покрытой легким пушком первых волос. Мать вздыхает с облегчением, когда сын тут же успокаивается и засыпает. Яков смиряется с тем, что в этой жизни им не суждено быть вместе так, как ранее. Но он успокаивает себя тем, что может наблюдать за мальчиком и оберегать его. И неоднократно благодарит Судьбу за то, что позволила быть рядом хотя бы так. Благодарит, что может беречь его спокойный сон. А если малыш начинает хмуриться и тихо всхлипывать, грозясь перейти на плач, то тихим шёпотом может его успокоить, напевая одну из колыбельных своей матери. Родители Коли не переставали удивляться, что "их малыш почти не плачет по ночам". -Вот. Вот так, Коленька, давай. Ну, стой на ножках, держись. Ты молодец. Яков молча и с волнением наблюдал, как его совсем юный Николай пытатся стоять самостоятельно. Отец снимал это на камеру, - за долгое время пребывания в новом времени мужчина почти привык к современным технологиям - а мать едва придерживала его. Держала руки по бокам, чтобы успеть поймать, если мальчик вдруг оступится. И вот, когда он, наконец, находит равновесие, Яков готов был умереть вновь. Потому что эти большие, голубые глаза смотрят прямо на него, с невинной, искренней детской радостью, а из рта вырывается громкое: -Гуло! В глазах Гуро застывают слёзы, а улыбка выходит болезненной. Больше такого не повторялось. Подростающий мальчик словно перестал со временем замечать своего вечного спутника. Он не реагировал на прикосновения, на слова, становился капризным. То нежное детство уходило, забирая с собой способность к восприятию чего-то иного. Родители начали ссориться, обвиняя друг друга в том, что "сын ведёт себя как маленькое животное и совершенно неконтролируем!". Будь возможность, Яков каждого собственноручно насадил на кинжал в своей трости. В эти не сладкие моменты Коля, которому вот-вот предстоит пойти в первый класс, закрывался в комнате, садился в угол и зажимал уши ладонями. Он не плакал. Он молча сидел, не моргая и не двигаясь, смотря в пол. Яков сидел рядом, чувствуя его внутренние переживания, обиду и злость как свои. Правда он не мог до конца разобрать их причину. Как и сам Коля. -Совсем отбился от рук! У тебя совесть хоть есть?! Я тебя зря родила что ли?! -Видимо зря, раз я не согласен как прислуга таскать тебе бутылку за бу... Удар этой самой бутылки о стену прерывает холодный, спокойный тон подростка, который чудом успевает отклониться. Разъярённая и уже не совсем трезвая женщина затуманенными от алкоголя глазами смотрит на сына. -Неблагодарная тварь! Ты во всём виноват! Выметайся из моего дома! Они развелись год назад, и с тех пор эта женщина только и делала, что "запивала своё горе" и обвиняла Колю в уходе отца из семьи. Именно. "Эта женщина". Так её называл Яков, и сам Коля. Первый никак не мог называть такое поведение материнским, второй просто перестал воспринимать её как родного человека. Он молча собрал вещи и покинул дом под гневные проклятья, что ему бросали вслед. Идти было некуда. После развода всё родственники от них отвернулись, а друзья... они были разве что в детском саду. Мост встретил своей молчаливой приветливостью и лёгкой прохладой. Наушники, альбом и простой карандаш - больше ему ничего не надо. Даже в такие моменты Гуро старался молчать, хоть его всё равно не услышали бы. Он боялся, что может ненароком упустить что-то важное или неосознанно повлиять на душевную гармонию Николая. Так случилось однажды, когда он так же сидел и рисовал на перемене, пока один из "шишек" класса не решил, что "с новеньким надо поиграть". Коля стойко терпел намешки и колкие фразы, даже толчки в плечо. Разве что по напряжённым пальцам и кривым линиям на альбоме становилось ясно - он на грани. Яков всем нутром ощущал, как их ненависть слилась воедино. Рука сама потянулась к набалдашнику, резким движением высвобождая клинок, когда как точно таким же движением Коля вонзает острый карандаш парню в щёку. Он всё же решается и с осторожностью касается костяшками пальцев острой скулы. Никакой реакции. Тихий, тяжелый вздох. Убирает руку. -Как бы я хотел вновь поговорить с тобой, - голос сам не решает повышаться, - или хотя бы просто слушать. Слушать и быть уверенным, что твои слова обращены ко мне. Поговори со мной. Привычная тишина в ответ. -Ты ведь видел меня, будучи совсем маленьким. Что пошло не так, Коленька? Почему ты так изменился? Осознание того, что зря он начал говорить, пришло не сразу. Движения карандаша вновь стали резкими, грубыми, взгляд заострился, а челюсти были сильно сжаты. -Коля?... Взгляд натыкается на угловатые, уродливые буквы на листе, складывающиеся в "Прости". Второе "прости". Третье. Он продолжал писать до тех пор, пока не заполнил весь лист. Грудь ходила ходуном, его тяжелое, рваное дыхание резало уши. Необъятная боль и паника накрыли Якова с головой, чувство одиночества и ненужности сосущей пустотой наполнили грудь, оставляя зияющую дыру. Гуро с тревогой, нет, с испугом смотрел, как его мальчик хватается за волосы и сгибается, почти касаясь лбом колен, и тихо воет. И вой этот перерастает в громкий крик, развивающий сердце на осколки. Плевать, что он не почувствует. Плевать, что не услышит. Яков крепко обнимает дрожащее тело, прижимая к себе. -Я буду рядом. Всегда. Я тебя не оставлю, слышишь? Коля, мой милый Николай....я с тобой. -Прости.. Едва слышное, сиплое, слабое. Яков вздрагивает, а голубые глаза смотрят прямо на него. -Прости. Они продолжают смотреть, даже когда тело летит моста и ударяется о поверхность воды. Наблюдать за тем, как твоя любовь говорит своё первое слово, как делает неуклюжий, но уверенный первый шаг, как звонко смеётся, как умирает....Яков не знал, когда он сможет взять себя в руки и остановить этот Ад. Тишина. Ожидание. Крик. Голос женщины. Его голос. Успокоение. Спящий младенец. Он не помнит, какая это попытка. Сбился где-то после сорока.