И мы опять играем в любимых

— Что я опять сделал не так? Она кричит на него уже больше получаса, а все, что он успел сказать — это «что я опять сделал не так?» Он знает: это бесит её ещё сильнее, чем его бесконечные косяки, но ничего не может с собой сделать. Ему нравится раздражать её, нравится, когда она кричит на него, потому что тогда её глаза загораются тем светом, в который он и влюбился, будучи ещё совсем мальчишкой. — Ты ещё спрашиваешь? — задыхается от возмущения она, но по выражению её лица он понимает, что она переборщила и сама это знает. — Да, спрашиваю. — Спокойно так, будто не на него вовсе орут так громко, что закладывает уши. В конце концов, должна же быть у него хоть какая-то гордость, как у мужчины. Он не подкаблучник и не мальчик для битья. Всему есть предел, его терпению тем более. Ну накосячил, и что теперь? Зачем так долго орать? — Ты… Да ты… Да я… — Ну что — ты? Ну что — я? Говори. — Ты улыбался той блондинке! Ты флиртовал с ней! Он не мог не улыбнуться, услышав причину её расстройства и последующих разборок. — Флиртовал? Серьёзно? И из-за этого ты кричишь на меня? — смеясь, произнёс он. Она занесла руку для пощечины, но он молниеносно перехватил её и прижал к стене, возле которой они стояли. — Пусти меня! — брыкается она, но он сильнее. — Совсем с катушек слетела? — почему-то все ещё смеется, глядя на то, как она пытается вырваться из его хватки. При этом её быстро поднимающаяся и опускающаяся грудь, прикрытая лёгкой летней кофточкой, то и дело прижималась к его телу и это существенно подбило его выдержку, здорово отвлекая от разговора, который они ведут. Если, конечно, можно так назвать все эти крики, продолжающиеся, кажется, целую вечность. — А что, если да? — фыркает она и почему-то ему больше не смешно. — Почему? Это из-за меня? Она молчит, но её глаза выдают её с головой. Они ходят по кругу, этот разговор — замкнутое пространство, полное едкой вони, что отравляет лёгкие и мешает дышать, затрудняя поступление жизненно необходимого кислорода. — Я не понимаю… Кто я для тебя? — Никто, и ты это знаешь, — а глаза полны страха и боли, глаза просто орут о том, что она безбожно врёт, врёт не только ему, но и самой себе. И она понимает по его глазам, что он увидел это. Именно поэтому она плюет на гордость и упрямство, опускает голову и прячет взгляд, которым до этого сверлила его, теперь изучая их ноги. — Посмотри на меня, — на этот раз мягко просит он, но она не подчиняется. Он оставляет в покое её руки, отпуская их, но тут же ставит свои по бокам от неё, не давая уйти. — Нет, не знаю, — возражает он, — ты никогда не отвечаешь мне на этот вопрос, сколько бы раз я его не задавал тебе. И я хочу знать, почему. Она поднимает свой взгляд, но на этот раз он настолько холодный, что им можно сердца замораживать. Так происходит всегда, когда она прячет свои секреты. Точнее, пытается их спрятать. Потому что от него ничего не скрыть, он знает её настолько хорошо, что становится даже страшно. Он знает, когда она врёт, когда расстроена, но не хочет говорить об этом, когда раздражена и её лучше не трогать. Он не любит её, совсем нет. Он просто дохнет без всего этого. Ему постоянно нужно быть рядом с ней, в поле её видимости. Ему нужно отгадывать её. Она-загадка — его наркотик, без которого ему не жить. На фоне всего этого её практически детская ревность выглядит просто до ужаса смешно. У него было не так уж и много отношений, но всех тех, с кем он флиртовал, не сосчитать. И все эти потуги заканчивались одинаково-никак, потому что все они — не она. К остальным он не испытывал даже симпатии, не говоря уже о чём-то большем. Он хотел начать что-то строить с ней, а она не хотела. Потому что… А он даже не знает, почему — она никогда не объясняла. Никогда не говорила, что любит, никогда не дарила ему свою нежность, никогда не показывала, что он больше, чем просто знакомый, с которым у них одна общая тусовка. Просто по каким-то только ей известным причинам она устраивала ему истерики, больше похожие на сцены ревности, чем на попытки объяснить, что он опять сделал не так. — Я никогда тебе этого не скажу… — выдыхает едва слышно прямо ему в губы, разъедая этими словами его душу, словно кислотой. И он опять не сдерживается, ведь этот разговор и этот ответ они проходили не один десяток раз, он берет и вновь целует её — жадно, голодно, по-мужски требовательно, словно желая доказать, что он сильнее и поэтому она принадлежит ему. Она чувствует это, она усмехается ему в поцелуй и отвечает на него, потому что не может не ответить, она вступает в этот танец, эту схватку не на жизнь, а на смерть. Все смешалось, перевернулось и вновь смешалось, посыпались искры и потерялось время, пока они воевали друг с другом, пока он отвоевывал у неё этот поцелуй, так похожий на предыдущие и в то же время отличающийся от них. Кислород кончался, а они все ещё говорили, говорили, говорили, но в то же время молчали и все, что они выразили в этом поцелуе, все, что так душило их эти годы, вырвалось, наконец, в мир, впиталось в стены и больше не терзало их так сильно. Он уже не держал её, но она все не льнула к нему, ведь это бы означало, что он победил. Так они и стояли возле стены, соприкасаясь лишь губами в яростном, таком желанном поцелуе. Она разорвала его первой, отвернув голову немного вправо, но осталась стоять близко-близко. Её губы практически касались его щеки. — Что… Ты… Творишь? — спрашивает она, пытаясь выравнить дыхание. — Ничего из того, чего бы не хотели оба. — Я ненавижу тебя, ты знаешь? — Хорошо, больше не буду флиртовать с той девушкой. — Ты… Да ты… Плевать мне, ясно? — Ясно, — он практически смеялся. Она, видя это, обиженно поджала губы и порывалась уйти, но он остановил её, легонько схватив за ладонь, переплетя пальцы. Она вырывалась, он не пустил. — Прошу, успокойся, — просит он тихо. Она не слушает, продолжая попытки вырвать ладонь и уйти, уйти, уйти подальше от всего этого, такого неправильного, но необходимого. У них нет будущего, и это очевидно, они слишком разные. Это все бессмысленно. Нужно уйти сейчас, пока не стало слишком поздно, пока она ещё контролирует себя. — Пусти… — еле слышно, на выдохе. — Нет. — Пожалуйста, я прошу тебя, пусти. — Зачем? — Пока всё не зашло слишком далеко… — Всё зашло дальше некуда, разве ты не чувствуешь? — Пока ещё нет, но скоро зайдёт… Пожалуйста, отпусти. — Я не хочу. — Ради меня… Пожалуйста. — Впервые он видел её такой растерянной, такой… испуганной, такой… настоящей. И ради этого момента, в благодарность за то, что она открылась ему, пусть ненадолго и совсем чуть-чуть, но открылась, он отпустил её руку. Никогда ещё ему не было так сложно разжать ладонь, чтобы кого-то отпустить. Это было… больно. Как будто часть себя отрываешь. Она стояла и не верила, что он послушал её. Он не мог смотреть на неё, поэтому опустил голову. Она ушла, поцеловав его на прощание в уголок губ. Он остался стоять, понимая, что сделал все правильно.