И пусть огонь опаснее, чем лед

Какая все-таки ирония, что вся эта история оказалась именно его кошмаром. Альберт почти никогда не помнил собственные сны, разве что какие-то странные обрывки. Он знал, что сны эти цветные. Знал, что ему часто снятся места преступления и застывшие лица убитых. Ничего ужасного. Кошмары Альберту почти не снились: обычные, благоразумные сны. Где-то даже скучные. Но в ту ночь собственные сновидения напугали его до чертиков. Ему снились существа с мутными глазами и широко распахнутыми ртами в покрытой трещинами ледяной толще. Они тянулись к нему костлявыми руками, с которых отваливалась гниющая плоть. Сползала, словно латексные перчатки, пока не оставались только кости да сухожилия. Альберту снилось, как он вскрывает тело на столе в заледеневшей комнате, а из раны начинает хлестать тьма. Разрез распахнулся так широко, что Альберт провалился внутрь и падал, падал… …пока не проснулся в комнате отеля в Чикаго. Вдали от Профетстауна и привидевшейся тепловой смерти Вселенной, какого черта бы это не означало. Но ужас до сих пор не отпускал, Альберт по прежнему не понимал, что же все-таки там произошло. А теперь даже сны таили опасность. Сначала Альберт решил, что именно кошмар и разбудил его. Но затем почувствовал, как кровать рядом прогнулась. И тут же на мгновение пришел в ужас от того, что не сразу понял, кто именно устраивается прямо у него под боком. Чаще всего Альберт спокойно относился к необычному, но все его спокойствие, как и другие, столь хорошо обоснованные и годами возводимые барьеры, разрушили и в клочья разнесли над Профетстауном. А потом он увидел на оконном стекле отблеск света, пробивающегося из-за приоткрытой двери в смежную комнату. Комнату Купера. Альберт сразу сообразил, кто именно сейчас с ним в кровати, и решительно отмел все мысли о том, что может последовать дальше. Но тревога все равно осталась, как и чувство присутствия — не угрожающего, но и не безопасного. Неизвестность всегда может таить угрозу, а в закоулках души Купера было немало такого, чего Альберту никогда не понять. Альберт ощутил, как его руки коснулись пальцы. И сразу почувствовал собственную уязвимость и незащищенность, которые так ненавидел. И то, что у Купера напрочь отсутствовало понятие о личном пространстве, сейчас было как нельзя некстати. Дверь между ними никогда еще не открывалась так. Судя по прогнувшемуся матрасу, Купер не стал утруждать себя и подтаскивать к кровати кресло. Он просто не мог вести себя нормально, не мог делать то же, что и Альберт, когда самого Купера мучали кошмары. Нет, он обязательно должен выделиться и усесться на матрас так, чтобы колени его упирались Альберту в спину двумя горячими точками. Альберт помнил до мельчайших назойливых деталей, как холод соединил их, связал парой варежек и теплом тел, единственным, что еще горело в том сумеречном мире. Помнил, как страх перед тем местом и неумолимо надвигающимся леденящим мраком заставил признать то, в чем Альберт так упорно отказывался признаваться. Даже самому себе. Есть серьезные причины, по которым не стоит заводить отношения на работе, а тем более — влюбляться в своего напарника. И еще более серьезные причины не влюбляться в напарника, который к тому же психически и психологически уязвим. И чтобы нормально работать, нуждается в твоей поддержке. Потому что иначе ты не просто нарушишь рекомендации, а переступишь черту и воспользуешься его слабостью, словно хищник. Альберт не желал признавать, что способен на такое. Нет, он не станет пользоваться ситуацией. Не будет даже упоминать об этом, и менять свое поведение тоже не станет. Как только закончится эта ночь и затянувшийся кошмар, настигнувший их в Профетстауне, Альберт снова станет прежним надежным напарником Куперу. И беспокоиться тому не о чем, хотя вряд ли он вообще что-либо заподозрил. Теперь уже сложно сказать, был ли тот поцелуй чем-то большим, чем проявлением странного дружелюбия Купера. Сам Купер вел себя как обычно: забрался на кровать вместо того, чтобы пододвинуть кресло, как поступили бы нормальные люди. В мире Купера такой поступок вполне в порядке вещей. Да что там говорить, даже в обычном мире подобным сейчас мало кого удивишь. Просто у Альберта были свои причины видеть в этом какой-то особый смысл. — После травмирующих событий кошмары — это нормально, — прозвучал голос Купера в темноте. — Купер, я в курсе, что ты поклонник популярной психологии, так что можешь не стараться. А затем — потому что Купер всегда оставался самим собой и мог выкинуть что-то не только совершенно неожиданное, но и отчаянно нежелательное, — Альберт почувствовал, как тот устраивается рядом с ним. На дешевом матрасе, застеленном хлопковыми простынями, которые Альберт всегда возил с собой, так как не доверял прачечным отеля. Он не раз исследовал гостиничное белье с помощью люминола. И знал, что на нем можно найти. Простыня, которой он укрывался, и так уже сбилась, и Альберт почувствовал, как ее еще больше стягивают. Представил босые ноги Купера рядом со своими. К его спине словно кто-то прижался, и вздохнул Альберт только тогда, когда понял, что не дышит. А когда на бедро его легла рука, закусил губу и стал мысленно повторять, что это вовсе ничего не значит. У Купера вечно все было не тем, чем казалось. Так что наверняка это какая-нибудь буддистская техника исцеления души или тибетская психологическая псевдонаучная хрень, которой Купер так необъяснимо поклонялся. Но все эти мысли разом оборвались, когда Купер прошептал: — Наверное, это была любовь. Когда к Альберту вернулась способность думать, его ум лихорадочно принялся наверстывать упущенное. Повернуться к Куперу он по-прежнему не решался. Боялся того, что за этим последует. Поэтому просто переспросил: — Что? — и раздраженно вздрогнул: голос сорвался на хрип. — В Профетстауне, — пояснил Купер. Ну, конечно же. Он имел в виду Профетстаун. Альберт немного расслабился, но продолжать деловой разговор в столь странной обстановке все равно было непросто. А Купер между тем добавил: — Я считаю, что дух действовал из любви. Он рассеянно поглаживал пальцами хлопок пижамных штанов на бедре Альберта. Мысли Альберта окончательно поплыли. Он всеми силами старался не обращать внимания на прикосновения, не позволяя себе податься назад, повернуться, чтобы самым решительным образом прогнать холод. Купер продолжал, и от каждого его слова волоски на затылке Альберта вставали дыбом. — Я много думал о случившемся, и мне кажется, то, что мы приняли за злую волю, на самом деле было проявлением любви. Хозяин духа умирал, Альберт. Десять лет он провел без крова над головой, замерзал на улице холодными ночами. И дух стал искать помощи, а что еще он мог сделать? — Не убивать шестерых, — прорычал Альберт и не стал вслух говорить, что и сами они тоже едва уцелели. — Искать помощи — это одно, но заманивать людей в такое место? Нет, Купер, никакая это не любовь. — Разве? — задумчиво переспросил Купер, и Альберту показалось это верхом наглости. — Доктора в унисон твердят, что тот бездомный должен был умереть еще неделю назад. Он находился в пограничном состоянии, словно застыл в одном мгновении. Чем еще могло быть то место, если не отражением того, что происходит, когда мгновение выпадает из времени? В критической ситуации любовь может быть столь же разрушительной, как и ненависть. По мнению Альберта, подобное вряд ли подходило понятию «любовь», но ему показалось, что Купер говорит сейчас не только о Профетстауне. Мгновение, которое выпало из времени? Это что, какая-то метафора? Или именно так Купер «щадил его самолюбие»? — Купер, мы можем обсудить это в самолете, — ответил Альберт. — Или в машине по дороге в аэропорт. Или потом за ужином. Нас только что выписали из захолустной больницы, докторам которой я бы не доверил даже вскрыть коробку с кукурузными хлопьями. Любой здравомыслящий человек сейчас бы спал. — В моей комнате слишком длинные тени, — сказал Купер так, словно это все объясняло. Но этого было недостаточно. Ни для этой ночи, ни для этой минуты. Пусть Альберту и не дано разобраться, что именно случилось в Профетстауне, но остальная часть его жизни просто обязана иметь смысл. И сейчас он должен получить внятные ответы на свои вопросы. Иначе этих ответов может вообще не оказаться. А он отказывался принимать подобное. — И что это значит? — спросил Альберт. Собрав всю свою волю, он перевернулся на спину. Как и в любую другую ночь, волосы Купера были в полном беспорядке, но сейчас все выглядело иначе. Совсем иначе: Альберт лежал на спине, а Купер, опираясь на локоть, склонился над ним. — Так что же, черт возьми, это значит? — повторил Альберт, впервые в жизни не совсем понимая, о чем же именно спрашивает. — А это значит, — ответил Купер, глядя на Альберта, но не видя его, — что есть ночи, когда лучше не оставаться одному. Терпение Альберта, которое и так было на исходе, окончательно иссякло. — Купер, я знаю, что ты умеешь быть искренним, и, несмотря на временами безумное поведение, обычно выкладываешь все напрямик. Так что хватит говорить загадками, просто ответь, зачем ты сюда пришел. Стиснув зубы, Альберт постарался придать себе уверенный вид. Но Купера это, похоже, только расстроило. — Тебе станет легче, если я отвечу, что не знаю? — Ты всегда знаешь. Ты разбираешься в себе лучше, чем любой другой из знакомых мне людей. Купер вздохнул, и, похоже, сдался. Некоторое время Альберт еще старался не замечать, что при этом Купер прижался к нему, пододвинулся ближе и полуобнял за талию. И теперь Альберт лежал, пялился в потолок и гадал, как же, черт возьми, так получилось, что они оказались здесь, в темноте, прижимаясь друг к другу, и не в силах объяснить, что происходит. Купер говорит загадками, Альберт настроен решительно и, насколько возможно, старается сохранить выдержку. Все как обычно, но впервые это завело их в тупик. А ведь именно поэтому Альберт старался никогда не упоминать о своих чувствах. Дыхание Купера едва заметно ощущалось на горле. Альберт стал мысленно перечислять анатомическое строение: яремная вена, сонная артерия, грудинно-ключично-сосцевидная мышца, лопаточно-подъязычная мышца, грудинно-подъязычная мышца, щитовидный хрящ, щитоподъязычная мембрана, гортань, пищевод, позвоночник. Теперь, когда Альберт напомнил себе, что он, как и все остальные, не более чем набор органов, разложить все по полочкам казалось гораздо проще. — Тени в моей комнате слишком длинные, — повторил Купер так, словно это что-то объясняло. Словно хотел, чтобы Альберт понял. Но, по правде говоря, в такие мгновения Альберт совершенно переставал понимать Купера. Тот становился каким-то чужим: настолько прекрасным, опасным и пугающим, что Альберту хотелось просто разразиться на него потоком брани. Силы воли и сдержанности Альберту было не занимать, и он считал себя вполне самодостаточным. Ему было хорошо и одному. Он великолепно знал себя и свои возможности. И был прекрасно защищен и готов не только к одиночеству, но и к опасностям, связанным с работой. Но Купер каким-то образом нашел путь к его сердцу. Потихоньку проник сквозь трещины в броне Альберта, пока не занял в его жизни главное место. Пока Альберт не поверил в него настолько, что влюбился. Когда же он осознал, что присоединился к толпе поклонников Купера, было уже поздно. Остановиться он уже не мог и решил никогда не упоминать о своих чувствах. Потому что не хотел выглядеть еще одним влюбленным идиотом. Разве не лучше быть напарником Купера? Всегда уверенным и крепко стоящим на ногах? Тем временем Купер коснулся ртом шеи Альберта на стыке горла и подбородка. Просто скользнул губами. Это был даже не поцелуй, а так: любопытное прикосновение к коже, обтягивающей подъязычную кость. Ту самую, которая единственная из всех в теле человека не соединена с другой костью. Не имеет точки опоры. Черт бы побрал Купера: из-за него даже анатомия кажется одной сплошной метафорой. Вот почему Альберт никогда не заводил отношений. И вот почему сейчас, подавив все свои желания, он сел. — Слушай, Куп, — сказал он, стараясь говорить кратко и доходчиво: — Я знаю, ты хочешь как лучше. Ты всегда хочешь как лучше. Но мне не нужен секс из жалости, или из благодарности, или ни к чему не обязывающий секс на радостях, что мы живы. Так что возвращайся в свою комнату. Или, если тени там такие уж длинные, то хотя бы держись своей стороны кровати. — Ясно, понял. Но, как бы то ни было, кажется, ты неверно истолковал мои намерения. — Купер поднял руку, предупреждая возражения, и сел. — Нет, Альберт, позволь мне закончить. Во-первых, я сейчас слишком устал, чтобы жаждать какой-либо интенсивной физической активности. К тому же, как ты верно подметил, секс непосредственно после событий, связанных с сильными переживаниями, не самая лучшая идея. — Тогда какого хрена… — Просто я понял твое стремление, — ответил Купер, уже не так уверенно. Альберт, несмотря на все уверения в обратном, все-таки понимал намеки, особенно прямолинейные. И Купер сейчас говорил вовсе не о стремлении найти удовлетворение после пережитой травмы. — Какое именно? — спросил Альберт, уже спокойнее. — Ты собирался умереть, — сказал Купер. — Ты пустил в этот мир корни дальше, чем кто-либо другой, дальше, чем я, по крайней мере. Но там, где законы привычного мира перестали действовать, где другие погибли… Я вполне понимаю твое желание заморозить такой мир. Альберт просто не знал, что на это сказать, и молча лежал, пытаясь прийти в себя. — Что за… Купер, клянусь, если это очередная тибетская хрень на… Но тут его губ коснулся палец, и этого простого прикосновения оказалось достаточно, чтобы заставить Альберта заткнуться. Хотя обычно в любой ситуации именно острый язык был самой эффективной его защитой, первой линией обороны. А тут его с такой легкостью разоружили — в последний раз подобное случилось, когда Альберту было лет семнадцать. Купер убрал палец, и губы его тронула легкая улыбка. Не обычная широкая маниакальная ухмылка, а что-то более… личное. — В своей взрослой жизни я дважды был влюблен, Альберт. И этот личный опыт достаточен для того, чтобы разобраться в стадиях данного чувства. Возможно, в данном случае форма несколько иная, но… Я не влюблен в тебя, Альберт. Сказать иное означало бы соврать, а врать тебе я не хочу. Но я вполне могу полюбить тебя. Я узнаю этот путь по первым уже пройденным шагам. Альберту так и хотелось сказать, что ему этого недостаточно, черт возьми. Знать, что Купер рядом, но не с ним. Сказанное «пока» казалось весьма и весьма приемлемым, но в данный момент звучало как обман. Как будто Купер мог легко и произнести эти слова, и взять их обратно. А если такое случится, Альберт останется ни с чем, а у Купера больше не будет плеча, на которое всегда можно опереться. Пока внутри Альберта все сжималось от гнева и чувства ненавистной уязвимости, он услышал собственный голос: — Какой же ты все-таки слюнтяй, Купер. Угораздило же меня влюбиться в такого сентиментального мямлю. Только потом Альберт сообразил, что именно ляпнул, и тут же заткнулся. Ведь он никогда еще не признавался в своих чувствах, даже самому себе. И теперь жалел, что сболтнул такое, особенно в ответ на честное признание Купера. Альберт отвернулся и почувствовал, как внутри нарастает раздражение, а щеки горят. Какое право имеет Купер рисковать их отношениями ради какого-то «возможно»? Конечно, его слова в чем-то льстили Альберту, но беспокоили они куда больше. Альберт не хотел, чтобы ради его блага кто-то замораживал мир. И Купер тоже не захочет. Вместо этого он наверняка выкинет что-то еще более безумное. Например, купит ферму в каком-нибудь затерянном уголке. Или научится делать тантрический массаж. И тут Купер, чьи странности иногда проявлялись в чтении мыслей, сказал: — Понимать намерения и претворять эти намерения в жизнь — не одно и то же, Альберт. — Лучше бы ты купил корову, — пробормотал Альберт, единственный понимая, что имеет в виду. Пусть теперь Купер ломает голову над не имеющими явного смысла фразами. Но тот в ответ только просиял улыбкой. И да, конечно, Альберту хотелось верить, что все, о чем годами мечтал, может оказаться за следующим поворотом. Конечно, хотелось. А кому бы не хотелось? Но Альберт оставался прагматиком до мозга костей, и когда тебе внезапно предлагают то, о чем раньше ты и мечтать не решался, это кажется немного подозрительным. Как можно такому верить? И как можно быть уверенным, что через неделю Купер не сбежит к какой-нибудь очередной монашке? Купер привык действовать немедленно, даже в том, что касается любви. Они уже три года как напарники, и вряд ли Куперу не хватило этого времени, чтобы пройти дальше первых шагов. Куда более вероятно, что после откровений Альберта Купер просто решит повести себя как альтруист, потому что так, видите ли, правильно. Парни вроде Купера: красивые, статные, невероятно интересные — не влюбляются в закаленных жизнью язвительных циников вроде Альберта. Альберт повернулся к Куперу спиной. Нет, это невозможно. Просто невозможно. И не вязалось с привычным образом Купера. Нужно отступить до того, как их дружба и партнерство окончательно разрушатся. — Альберт, пожалуйста, прекрати. — Я не гоню тебя. Можешь остаться здесь, подальше от своих длинных теней, или что там не так с твоей комнатой… просто держись своей стороны кровати, ладно? — сказал Альберт и тут же возненавидел себя за то, как жалобно прозвучал его голос. — Ты расстроен. — А ты поразительно догадлив. Но тебе уже не раз это говорили, правда? — Альберт, — снова повторил Купер. И, возможно, Альберту просто хотелось так думать ради собственного успокоения, но голос Купера звучал так же неуверенно и взволнованно. Альберт перевернулся и одарил Купера тяжелым взглядом. Сюсюкать сейчас было ни к чему. — Купер, я видел, как у тебя все происходит. Ты встречаешь человека и спустя двенадцать часов уже знаешь, влюблен ли в него. Мы с тобой знакомы лет десять. То, что ты испытываешь ко мне, — не любовь. Не более чем благодарность. — Альберт, за все это время у меня накопилось столько поводов для благодарности, что, будь это простым проявлением признательности, мы бы оказались в постели уже в первый год нашего знакомства. И в любом случае, я не верю в абсолютные истины. А ты, Альберт, являешься исключением из многих моих правил и норм. Если и наши отношения станут исключением, меня это не пугает. — И что же помешает тебе бросить меня через полгода ради каких-нибудь красивых ножек? — поинтересовался Альберт, стараясь, чтобы вопрос прозвучал нарочито резко и грубо. Это была последняя линия обороны, и он чувствовал, что вот-вот сдастся на милость Купера. Купер нащупал его запястье, и Альберт почувствовал тяжесть руки, которую тот положил ему на грудь. Купер провел пальцами по его ладони и погладил ее. — Мы оба достаточно всего перевидали в жизни, чтобы раздавать пустые обещания. Но я все-таки могу пообещать, что, если я встану на этот путь, то сойду с него, только если мы оба решим, что так будет лучше. Альберт крепко зажмурился. Что ж, вполне честное обещание — насколько Купер мог решиться на честность. И сейчас он предельно честен. Не морочит Альберту голову эмоциональной привязанностью или желанием затащить его в постель. Чем тебе не идеальные отношения: никаких романтических сказок, только сухая констатация и серьезное обсуждение того, что есть. Это если рассуждать логически. Но сейчас Альберт отказывался признавать, что, возможно, в глубине души злился на Купера именно из-за того, что тот назвал все своими именами. А не стал выдумывать какую-нибудь красивую историю. — Можно я кое-что предложу? — спросил Купер. — Валяй, — ответил Альберт, все еще не открывая глаз. — Во-первых, пусть мы еще и не приступили к обычным плотским утехам, но, раз мы в одной постели, я все-таки считаю, этикет требует, чтобы ты обращался ко мне по имени. — Слушай, Куп… — Но я понимаю, что это слишком большой шаг, а ты и так предложил достаточно. Мы можем начать с «Куп» и постепенно перейти к «Дэйл». Альберт хотел было ответить, но Купер запустил пальцы в его волосы. Вдруг голос позорно дрогнет? — Ты позволишь, Альберт? — спросил Купер. Альберт кивнул, потеряв дар речи от ужаса и захлестывающего желания. Потому что желания его обычно никогда не сбывались, разве что дело касалось работы. А с того мгновения, как Купер забрался к нему в постель, самое сильное желание Альберта сразу перешло именно в эту категорию. Купер коснулся губами шеи Альберта у самой линии волос на затылке, потом неторопливо поцеловал кожу за его ухом. Височная кость, самая крепкая кость черепа, вмещающая несколько маленьких косточек — Альберт судорожно выдохнул, растеряв остатки концентрации в то самое мгновение, как Купер мягко прикусил кожу в том месте, которое до этого целовал. Не в силах больше сдерживаться, Альберт повернулся и оказался лицом к лицу с Купером. Тот ни на дюйм не отстранился, так что Альберт чувствовал запах жидкости для полоскания рта и легкое дыхание Купера на своих губах. Альберта просто разрывало от желания, но при этом он не хотел сдавать Куперу ни дюйма без серьезных уступок взамен. Купер легко провел пальцами по скуле Альберта и прошептал, улыбаясь непонятно чему: — Альберт. Собрав всю свою волю и стараясь, чтобы придать твердости голосу, Альберт ответил: — Вот уйдем на пенсию, Куп… Купер поцелуем поймал с губ Альберта, так кстати приоткрывшихся, окончание своего имени. Рот его был мягким и нетерпеливым, и удивительно теплым, особенно после ледяного холода. И, прежде чем Альберт окончательно убедил себя, что делать этого не стоит, он уже обнимал Купера. И старался не думать, что их дальнейшая совместная работа летит сейчас ко всем чертям ради иллюзорного «может быть», и поди знай, чем оно вызвано — жалостью, или благодарностью, или последствиями эмоциональной встряски. И, как всегда, когда упорно стараешься о чем-то не думать, эта мысль назойливо начинает тебя преследовать. Поэтому Альберт прервал их мягкий поцелуй и откинулся на подушки. — Давай сразу кое-что уясним, — сказал он. Что с его голосом? Ни разу еще он так не хрипел. — У меня блестящий опыт во многих вещах, но романтика — не мой конек. Я не собираюсь меняться, я не изменюсь к лучшему, и ты не получишь принца, поцеловав эту лягушку. Не в силах побороть себя, Альберт провел кончиками пальцев по лицу Купера, стараясь запомнить каждую черточку, как если бы эти мгновения были единственными. И продолжил: — И я ценю то, что мы напарники. Ценю больше всего остального в моей жизни. Ценю больше моей работы, больше моей докторской, больше всех моих публикаций. Возможно, даже больше моих убеждений. И отказываюсь терять это. — А у меня бывают провидческие сны, из-за которых могут случиться опасные физические реакции, — в свою очередь сообщил Купер. — Если мы будем спать вместе, я скорее всего скину тебя с кровати посреди ночи. Меня также не раз обвиняли в психической нестабильности. Сам я так не считаю, но думаю, что должен быть с тобой откровенен и в этом. Купер наклонился к Альберту и прижался лбом к его лбу. — Альберт, если у нас и есть недостатки, мы давно уже все друг о друге знаем. Как напарники мы вместе пережили и одержимость, и преследования призраков, и многочисленные покушения на убийство, и изрядно пьяную поп-звезду, не говоря уже о тепловой смерти воображаемого городка. Так что наши отношения имеют достаточно крепкую основу. В наступившей тишине они застыли в дюйме друг от друга. На этот раз поцелуй вышел более неторопливым, сосредоточенным, словно каждый исследовал новую территорию с намерением не раз еще сюда вернуться. Поцелуй-исследование, как некая система измерений, и Альберт до того был ошеломлен, что у него сводило кончики пальцев. Он гадал, как же давно они незаметно шли к этому всему, раз сейчас с такой легкостью перешли к новым отношениям. Да, в этих отношениях не было чрезмерного пыла и бушующих страстей. Но они с Купером идеально подходили друг другу, казалось, достаточно прижаться друг к другу — и они останутся вместе, словно так и должно быть. Купер отстранился, чтобы немного отдышаться, и Альберт снова притянул его для поцелуя. А когда сам повернул голову, пытаясь собраться с мыслями, Купер прижался губами к его подбородку. Они целовались, продолжая сонно цепляться друг за друга, и осознавали только прикосновения, смутное желание чего-то большего. Намного большего, поправил себя Альберт, уверенный, что иначе и быть не может. Где-то за окном проехал автомобиль, и свет от фар на мгновение осветил комнату. Альберт смотрел, как вытягиваются тени, ставшие еще более черными на фоне света. Теперь и в его комнате тени были длинными. И Альберт наконец-то понял, что именно имел в виду Купер. А затем комната снова погрузилась во тьму. Купер прижимался к нему. Утром их ждал ранний перелет в Филадельфию, краткий отчет у Гордона и несколько выходных. Возможно, и в Филадельфии тени тоже будут длинными. Возможно, они всегда длинные там, где появляется Купер. И Альберт решил, что его это вполне устраивает.