Отражение

Олаф Кальдмеер вежливо прощается с хозяевами великолепного бала и покидает полный света зал. У дверей его ждет карета. Его провожает полный ненависти и глухой ярости взгляд Вернера фок Бермессера. Кальдмеер чувствует этот взгляд, но не оглядывается. Он приезжает домой, проходит в спальню, снимает мундир. Неровный, дрожащий свет свечей подчеркивает шрамы на бледном теле адмирала: широкий ожоговый — на спине поверх едва заметных давно сгладившихся тонких рубцов, уродливая клякса пулевого — на левом боку, длинная тонкая полоса — через всю грудь. Кальдмеер гасит свечи и ложится в постель. Он закрывает глаза и почти мгновенно засыпает. А миг, а может быть, и вечность, спустя, его будит телефонный звонок. Ледяной на ощупь находит мобильник на прикроватной тумбочке, нажимает кнопку: — Кальдмеер. Усталый и какой-то выцветший голос принца Фридриха заставляет резко стряхнуть с себя остатки сна и подобраться. Принц просит срочно приехать во дворец. Машину за адмиралом цур зее уже выслали. Кальдмеер отключает телефон и поднимается с кровати. Утреннее солнце обливает поджарое сильное тело светом, пряча шрамы под позолотой. Это другие шрамы. Узкая полоса — на спине рядом с позвоночником, пулевой — под лопаткой, еще один, тоже пулевой — справа на ладонь ниже ключицы и уродливая, еще не до конца зажившая, похожая на сороконожку, рана слева на ребрах. Только аккуратная белая полоска на щеке — след от ножа — не изменилась. Кальдмеер поворачивает голову и встречается взглядом с человеком, лежащим на другой половине кровати. Вернер фок Бермессер, приподнявшись на локте, настороженно смотрит на своего любовника. — Во дворец? — тихо спрашивает он. Кальдмеер едва заметно кивает. — Думаешь, они все же попробуют? Кальдмеер машинально касается пальцами шрама. — Я бы хотел верить, что нет, но… — он делает паузу и добавляет, — куда им деваться? Излом скоро. — Излом… — тихо повторяет Вернер, откидываясь на подушку. Он, не мигая, смотрит в потолок. И серые глаза подергиваются льдом. Кальдмеер обходит кровать, останавливается у изголовья. Он кладет ладонь на лоб Вернеру, мягко проводит по коротким светлым волосам. — Спи. Еще рано. Сегодня еще есть время. Завтра уже начнется кавардак и будет не до отдыха. — Последний легкий день был вчера, — усмехается Вернер и тянется за ласковой рукой. — Отдыхай, — мягко повторяет Кальдмеер, еще раз проводит рукой по волосам Бермессера и уходит в душ. Когда он выходит из душа, постель пуста, а по квартире разносится упоительный запах шадди. Вернер бесшумно появляется за спиной. Кальдмеер чуть поворачивает голову и Вернер протягивает ему кружку с шадди. Ледяной благодарно кивает. На полноценный завтрак нет времени, но так хоть можно окончательно проснуться. Кальдмеер одевается, не торопясь, но быстро и четко — годами отработанные движение. Мундир, иссиня-черный, как и раньше, ложится на плечи привычно и легко и вместе с тем неправильно, потому что другой крой, другая ткань, строгий галстук вместо шейного платка. Непривычно, неправильно. И только серебро, родное холодное серебро, за которое заплачено большой кровью, и своей и чужой, привычно и знакомо. Серебро на мундире. Серебро на висках. И серебряные прожилки в серых глазах, почти не заметные для того, кто не знает что искать, — вечное напоминание о страшном знакомстве. Кальдмеер бросает взгляд в зеркало, проверяя свой внешний вид, чуть поправляет галстук и выходит в коридор. Там на столике возле двери лежат кортик и пистолет в кобуре. И с тем и с другим адмирал цур зее Олаф Кальдмеер умеет обращаться лучше многих. В обеих своих жизнях. Ледяной секунду колеблется, а потом берет и то и другое. Кортик занимает свое место у бедра, кобура — на поясе. Демонстративно, напоказ, и диссонансно с общим обликом идеального офицера — предупреждение для особо горячих голов. — В случае чего Киршенбауман на тебе, — Олаф надевает фуражку и поворачивается к Бермессеру. — Его мы потерять не имеем права. Тот кивает. Верфи, мореходные училища и главная тренировочная база «нерп», то бишь морской пехоты, — самое ценное, что есть у Флота Его Величества. Слишком много яиц в одной корзине, но на то, чтобы исправлять времени сейчас нет, — на перевод хотя бы тренировочной базы в другое место нужен как минимум год. — Метхенберг и Ротфогель? — В Метхенберге Доннер и Бюнц со своими «ласточками», а в Ротфогеле — Цвайер. И я на всякий случай пошлю к нему Адольфа… — Кальдмеер осекается, сжимает зубы и машинально касается ладонью бока в том месте, где под кителем спряталась не зажившая до конца рана, рана, нанесенная старым другом. Адольф метил в сердце, но в том, что касается драк с использованием ножей Олаф всегда был лучше него. В обоих временах. — Фок Хосс? — предлагает Вернер, делая вид, что не заметил вырвавшегося имени. Кальдмеер кивает: — Пусть будет фок Хосс. Он одергивает китель и делает шаг к двери. Вернер удерживает его за рукав, протягивает руку и с усмешкой сдвигает фуражку Кальдмеера чуть на бок, вдребезги разбивая суровый вид адмирала. Кальдмеер улыбается и молча выходит из квартиры. Ни поцелуя на прощание, ни простого «До свидания». Им обоим это не нужно. Внизу адмирала уже ждет черный «мориск» с правительственными номерами. До дворца полчаса езды по еще только просыпающемуся городу. Перед воротами в дворцовый парк машина притормаживает. Вежливые гвардейцы в серой форме проверяют документы гостя и, отдав честь, пропускают дальше. Вторая проверка — в холле дворца. Здесь Кальдмеер оставляет оружие и идет в глубь здания. Он достаточно частый гость здесь, чтобы не нуждаться в провожатых, и достаточно надежный. У большой лестницы адмирала нагоняет быстрый перестук женских каблучков. Кальдмеер останавливается и оборачивается на встречу, снимая фуражку. К нему спешит молодая светловолосая женщина в серой гвардейской форме. Она останавливается перед Ледяным, протягивает ему руку. Кальдмеер целует тонкие подрагивающие пальцы, мимоходом отмечая бледность и заплаканные глаза начальника дворцовой охраны. — Мои соболезнования, ваше высочество, — говорит он. И принцесса Гудрун внезапно всхлипывает и обнимает адмирала, утыкается лицом ему в плечо. Кальдмеер держит женщину в объятиях, позволяя пережить это мгновение слабости не в одиночестве. В конце концов, принцесса берет себя в руки и отстраняется, вытирает ладонью слезы. Кальдмеер протягивает ей платок. Вряд ли у нее остались свои после сегодняшней ночи. — Спасибо, — благодарит Гудрун. — Маргарита и Фридрих в кабинете. Хольгерд еще спит. Мы не стали его будить. Они вдвоем поднимаются по лестнице и идут по гулким коридорам. Кальдмеер машинально отмечает увеличившееся число гвардейцев и траурные повязки у них на рукавах. Хмурые суровые парни провожают его такими же колючими и внимательными взглядами, как любого другого посетителя дворца. В приемной Фридриха Гудрун отмахивается от секретаря и ведет адмирала в кабинет. Фридрих поднимается на встречу вошедшим. Он бледен до синевы, под глазами залегли темные круги, рот сжат в упрямую линию. Устал, не спал минимум двое суток, еще не до конца осознал смерть родича и свалившуюся на плечи ответственность. И он совсем не похож на того, другого принца, надменного, жестокого, неумного. В удобном кресле у кофейного столика сидит кесарина. Сейчас она похожа на фарфоровую куклу, такая же тонкая и хрупкая. И так же удивительно спокойна и, пожалуй, даже безмятежна. То ли еще не осознала смерти любимого — это Кальдмеер знает точно — мужа, то ли очень хорошо держится. Хотя на взгляд адмирала лучше бы поплакала — ей было бы легче. Кальдмеер целует руку кесарины и крепко пожимает протянутую ладонь Фридриха. Гудрун опускается в кресло рядом с мачехой, и та берет ее руки в свои, утешая и поддерживая. Фридрих кивает Кальдмееру на оставшиеся кресла, но сам не садится. — Самолет Бруно сядет через час. Но к вечеру прибудут Штарквинды и Фельсенбурги, — принц злится и нервничает. Он расхаживает по кабинету, как тигр по клетке. Кальдмеер его понимает. Здесь и сейчас оба семейства — та еще проблема, если не сказать грубее. Они уже давно облизываются на кесарскую корону. И сейчас, когда кесарь умер, а его наследник — четырехлетний ребенок, у них есть шанс если не на корону, то хотя бы на регентство. — Они могут получить регентство? — Без предисловий и уточнений. Здесь все понимают, о чем идет речь. — Законным путем — нет, — Фридирх останавливается около стола, — Совет их не поддержит. А кроме того… — принц замолкает, словно размышляя открывать карты или не стоит. За него решает Гудрун. — Папа написал завещание, — тихо говорит она. — Когда? — Два года назад. Кальдмеер касается пальцами шрама. Два года. Нельзя будет списать на помутнение рассудка из-за болезни. Это хорошо. — Значит, либо попытка переворота, либо попытка устранения вас, ваши высочества, вас, ваше величество, а так же его высочества принца Бруно и меня, и части наших старших офицеров. Или и то, и другое вместе. — Я бы поставил на третий вариант, — Фридрих, наконец, начинает успокаиваться и даже садится на подлокотник кресла своей кузены и кладет ладонь ей на плечо. Гудрун на мгновение прижимается к ней щекой. В том, другом, времени ходит достаточно слухов об их далеко не родственных отношениях, но здесь и сейчас нет даже намека на романтическое чувство, просто усталый старший брат, утешающий свою младшую, безмерно любимую сестру. Кальдмеер вдруг ловит себя на мысли что здесь и сейчас все неправильно. Нет, не из-за вменяемого Фридриха, не из-за умницы Гудрун, не из-за собранной и суровой Маргариты, а просто чисто по-человечески неправильно. Не должно быть этого разговора. Не должно быть так, чтобы не было времени и возможности у родных даже оплакать ушедшего в Рассвет кесаря. Не должны они планировать собственную защиту, стоя практически над остывающим телом и бояться не успеть или просчитаться. — До похорон они что-либо предпринимать не будут. Так что время еще есть. Но в любом случае я очень прошу вас быть осторожными, — Кальдмеер окидывает собеседников внимательным взглядом. — Без охраны не надо выходить даже в парк. Если выезжаете за пределы дворца, то только бронированные машины и бронежилеты. Особенно это касается вас, ваше высочество. Вы сейчас мишень номер один, — Фридрих невесело усмехается, соглашаясь. Он устало трет переносицу и поворачивается к кесарине: — Маргарита, не отпускай от себя Хольгерта. Пусть все время будет рядом. И как можно меньше общайтесь с нашими гостями. Ее величество кивает и крепче стискивает ладонь своей падчерицы. Она боится за своего сына. И за Фридриха с Гудрун тоже. Это видно. Кальдмеер думает о том, что стоило бы, пожалуй, ввести в эту задачу еще один параметр и привлечь к охране королевской семьи «нерп» Вернера, а еще лучше «лис» Бруно — у «лис» опыта в части охраны побольше, а «нерпы» привыкли больше в воде и у воды работать. Гвардейцев теоретически можно перевербовать, а вот найти подход к внезапно появившемуся на сцене армейскому или морскому спецназу у возможных злоумышленников просто не хватит времени. Но это лучше обговорить, когда приедет Бруно, и когда Гудрун сможет нормально думать — сейчас она уже плывет от усталости и горя. Нужно, чтобы она хоть немного поспала. Хоть пару часов. Да и Фридриху с Маргаритой это не помешает. Все трое удивительно легко соглашаются пойти отдыхать. Только Фридрих собирается дождаться дядю, но и он сдается. Обычно принц упрямей, но сейчас он измотан и поэтому тоже уходит, взяв с адмирала обещание остаться во дворце хотя бы до завтра и отдав ему копии протоколов и последних донесений из Тайной Канцелярии. А Кальдмеер устраивается в одном из гостевых кабинетов, который ему приготовили по распоряжению Фридриха, и до приезда Бруно разбирается во внутриполитических дрязгах. Он никогда не любил подковерные игры и знал их постольку поскольку, да и много пропустил, увязнув в реорганизации Флота и последних учениях. Теперь все приходится наверстывать в срочном порядке. Вечером, перед самым ужином, на котором должны присутствовать приехавшие Штарквинды и Фельсенбурги, Гудрун лично возвращает Ледяному пистолет и кортик. На вопрос о том, стоит ли нарушать этикет и накалять обстановку, принцесса поджимает губы и зло бросает: — Утрутся. Из этого можно сделать вывод, что с «любимыми» родственниками ее высочество уже пообщалась. Ужин больше напоминает сражение. И это ощущение усиливается тем, что не только Кальдмеер явился в форме и с оружием. Гудрун тоже воспользовалась своим званием и должностью и прикрылась гвардейским мундиром, как щитом. А его высочество принц Бруно не пожелал даже сменить полевую форму на штабную и его массивная фигура выделяется песчано-желтым, слишком ярким, пятном на фоне серых траурных платьев и костюмов собравшихся. А потертая кобура у бедра и нож спрятанный за голенищем сапога неприятно напоминают о том, с чего именно начал свою карьеру фельдмаршал. И тяжелый темный взгляд принца не добавляет аппетита никому — так, наверное, могли бы смотреть ожившие скалы перед тем как обрушить на незваных гостей безжалостный камнепад. Они выигрывают это сражение. Не без потерь, но выигрывают. Хотя под конец у ее величества не выдерживают нервы и она торопливо покидает столовую. А Ледяной стискивает зубы, борясь с желанием за шкирку вытащить молодого наследника фок Фельсенбургов за дверь и объяснить ему с помощью жесткого офицерского ремня, что можно и что нельзя говорить в присутствии женщины, только что потерявшей мужа. Судя по потому как стискивает вилку Фридрих и как аккуратен становится в движениях Бруно, им хочется того же. Только возможности нет. Но после ужина, когда все расходятся по комнатам, Бруно догоняет в дверях молодого Фельсенбурга и аккуратно берет под руку. Точнее это движение выглядит так. Кальдмеер видит, как белеет мальчишка, как кусает губы, чтобы не выть от боли, и не сомневается, что сейчас у него трещат разом три сустава и любое неправильное движение будет стоить юному идиоту навсегда искалеченной руки. В свои семьдесят два Бруно Зильбергшванфлоссе — страшный противник для многих. Принц, не спеша, идет по коридору, что-то очень тихо выговаривая своему спутнику. Кальдмеер на всякий случай идет в паре шагов позади. А рядом с ним идет Фридрих. На развилке коридора Бруно, наконец, отпускает свою жертву, и парень едва ли не бегом скрывается в гостевом крыле. Мужчины переглядываются и улыбаются друг другу. Можно не сомневаться, что больше подобных инцидентов не возникнет. Кальдмеер делает шаг, намереваясь последовать за Фельсенбургом, но Фридрих придерживает его за рукав: — Вам приготовлена комната в Старом крыле. Старое крыло — это покои королевской семьи. Редко, очень редко, туда приглашают кого-то постороннего. Кальдмеер качает головой. — Стоит ли? Кое-кто будет в ярости. — Утрутся, — Фридрих повторяет то, что сказала несколько часов назад Гудрун. А Бруно согласно кивает. — Он прав, Олаф. Будет лучше, если рядом с Хольгертом и Маргаритой будет больше надежных людей. Ты умеешь обращаться с оружием и, насколько я знаю, чутко спишь. — Как же это все неправильно, — Ледяной устало проводит рукой по лицу. — Куда катится этот мир? — К Излому, Олаф. К Излому, — тихо отвечает Бруно. — Нам бы только его пережить. Он кладет ладони на плечи Фридриха и Кальдмеера. — Пойдемте спать, господа. Завтра будет трудно. — Последний легкий день был вчера, — вспоминает Ледяной любимую присказку Вернера. Через три четверти часа, успев переговорить с Бруно и Гудрун о привлечении к охране дворца военного спецназа, Олаф Кальдмеер выключает свет, ложится в неправильно мягкую кровать и закрывает глаза, чтобы миг, а может и вечность спустя, открыть их в собственной выстывшей за ночь спальне. За окном еще темно, — зимние ночи долгие, — но подъем в этот час уже въелся в кровь, и тело уже проснулось и готово к работе. Ледяной на ощупь зажигает свечу, умывается ледяной водой, одевается и спускается вниз завтракать, а потом идет по заснеженному, еще сонному, городу в Адмиралтейство. Это недалеко, всего полчаса, но эта прогулка жизненно необходима Кальдмееру, чтобы подготовится — чтобы не отслеживать настороженно каждое движение Адольфа, чтобы не тянуться взъерошить не по Уставу, тому Уставу, длинные волосы, чтобы спокойно видите ненависть в родных серых глазах Вернера. Войдя в Адмиралтейство, Кальдмеер стряхивает снег с плаща, кивает дежурному, поднимается в кабинет. В приемной при его появлении подскакивают и вытягиваются в струнку порученец и молодой лейтенант с нехарактерными для северян черными волосами. Руперт фок Фельсенбург. Новый адъютант. Мальчишка, наглый и полный самодовольства там, здесь слегка тушуется под тяжелым взглядом адмирала, но смотрит на него восхищенно, почти что влюбленно. Кальдмеер привычно трет шрам на щеке и думает о том, что два зеркальных мира рано или поздно сведут его с ума.

Июнь 2014 года.