***
Джона ещё не было дома, когда Шерлок в задумчивости забрёл на кухню. Последнее дело было непростым и требовало осмысления, а что лучше могло помочь сосредоточиться, чем чашка горячего чая? Миссис Хадсон уехала, кажется, куда-то к своей подруге, так что приготовление чая в полной мере легло на плечи Джона. А сейчас, когда Холмс снова был один, чай, в общем-то, был хорошим напоминанием о докторе Ватсоне. Только вот чая не было тоже. Шерлок бодро направился на улицу, желая оказаться дома до возвращения Джона, чтобы вырвать у того ещё несколько слов одобрения — редко когда детектив выбирался из дому, кроме как для того, чтобы осмотреть место преступления. Джон, возможно, будет доволен, когда увидит, что Шерлок сам сходил в магазин и купил недостающие продукты. Уже на обратном пути, рядом с 221Б, Шерлок почувствовал, как его с силой потянули за руку, заставляя последовать за собой, чтобы избежать боли. В небольшом тёмном тупичке никого не было. — Эй, тихо, ты-то уж точно не рассыплешься. Тащи кошелёк. Грубые слова вызвали только новый прилив ярости, хотелось крикнуть в ответ, что, чёрт возьми, как раз наоборот! Боль волнами растекалась по телу от схвативших его рук, но Шерлок не мог даже пальцем шевельнуть, чтобы оттолкнуть от себя нападавшего. Серьёзно? Как вообще опытный детектив мог попасть в такую глупую ситуацию? Шерлок чувствовал, как расползаются от шеи вниз новые трещины, как расширяются бессчётные старые, и мог только надеяться на то, что это не станет его последним приключением. Боль превратилась в оглушающую, и Холмс сделал единственное, что было ему доступно, — он отпустил контроль над своим телом в надежде на краткую передышку от пытки. И уже через секунду отметины проявились на открытых взору руках, шее и лице. — Твою мать! — Шерлок спиной ударился о кирпичную стену и медленно осел по ней на землю, слыша, как быстро удаляются чужие шаги. Неудивительно, что нападавший поспешил скрыться. Одно дело, когда человек сам рассыпается от одиночества из-за того, что для него в мире не нашлось пары, но другое дело, когда в хрупком мире убийство становится делом рук одного из таких же, как и все, человека. Как заставить своё тело не рассыпаться, как заставить себя подняться и сделать с десяток шагов, когда даже на то, чтобы повернуть голову, не хватает сил? «Джон. Мне нужен Джон», — вертелось в мыслях, и одно даже упоминание этого имени будто бы приободрило. Шерлок наклонился, позволяя силе инерции увлечь его вперёд, и опустился на колени. И только после этого, оттолкнувшись еле-еле разгибающейся рукой, смог встать на ноги. — Шерлок! Шерлок, что с тобой? Почему-то впереди уже маячило лицо Джона, когда Холмс вывернул к двери квартиры. Сильные, твёрдые руки бережно подхватили, втянули внутрь и с той же осторожностью уложили на диван. Шерлок сосредоточился и сфокусировал взгляд на Джоне. Зрачки того были расширены, губы кривились будто бы в отчаянии, всё лицо поражало бледностью. Глаза военного врача бегали от одной трещины к другой, и Джон никак не мог остановиться, хоть как-то помочь Шерлоку, ощущая лишь шок от количества отметин, да и вообще от их наличия. Разве не сегодня утром у детектива была совершенно чистая кожа? Джон боялся даже представить, через что за свою жизнь прошёл Шерлок. Сколько усилий прилагал для того, чтобы скрывать своё настоящее тело от других людей? Как часто он ограничивал себя и лишал чего-либо? Как вообще могла судьба запереть столь гениальный широкий ум, нуждающийся в постоянном движении, действии, в теле, которое не позволяло использовать все свои возможности? Столько трещин на одном теле! Это означало, что Шерлок покрывался трещинами с самого детства, получается, даже раньше своего шестнадцатилетия? Теперь стали понятны проблемы детектива с наркотиками и проблемы в общении с семьёй. Джон мысленно схватился за голову. Что вообще пришлось пережить этому человеку в одиночку? Только сейчас доктор Ватсон понял, почему Холмс избегал чужих прикосновений. Получать всё новые и новые отметины и испытывать боль от каждой мелочи... Но ведь и сам Джон тоже касался его! — Шерлок, почему ты не говорил мне? Почему позволял мне притрагиваться к себе? Тебе же больно! — Джон осознал, что он и сейчас инстинктивно поддерживает мужчину, и тут же одёрнул руки. За этим простым действием последовал стон. Глаза Джона ещё больше округлились, когда Шерлок потянулся вслед за его рукой. — Только ты, Джон. Только ты никогда не приносил боли. — Я не видел ни одной твоей трещины, Шерлок! Я всегда думал, что у тебя уже есть пара. Я... я даже не позволял себе думать иначе! Холмс напряжённо уставился на него. — Как — иначе? Что ты вообще мог обо мне думать? Джон, видимо, смог взять себя в руки. Он склонился ближе к соседу, а его взгляд неуловимо потеплел. — Много чего, Шерлок. Много чего. И с этими словами он легко провёл ладонями по оголённым предплечьям Холмса. И теперь эти руки будто творили волшебство! Бледная кожа постепенно возвращала себе нормальный, полный жизни цвет, а мелкие трещинки начали уменьшаться в размерах, их края стягивались до тех пор, пока не оставляли за собой ни следа. Шерлок ошеломлённо вскинул голову, с неверием и всё растущим восторгом наблюдая за действиями Джона. — Если бы ты сказал мне раньше, — с мягкостью в голосе продолжил Джон, — нам обоим не пришлось бы ждать так долго. — Ты часто прикасался ко мне раньше. Они не уходили, — возразил детектив, единственной эмоцией которого сейчас было наслаждение. Ощущения, когда твоё тело начинает принадлежать тебе полностью и безоговорочно, — непередаваемы. Шерлок не мог поверить в то, что происходило прямо у него на глазах. Джон... Джон действительно его пара? И он что-то испытывает к нему? Шерлок не ошибся? — Если бы я знал, что могу позволить себе думать о тебе как о паре, Шерлок, я бы не терял времени даром. Я бы сразу заполучил тебя себе, поверь мне. В ответ Холмс медленно поднял руку и провёл пальцами по чужой щеке, стирая трещины с тела Джона так же, как тот делал это с ним. И в глазах напротив Шерлок видел столько же любви и нежности, сколько, как он знал, таилось и в его собственных глазах. Все вопросы отпадали сами собой. Холмс только не понимал, как он мог раньше пропустить это мимо себя. — Ты просто потрясающий, Шерлок. Ради этого стоило жить.Часть 1
4 ноября 2017 г. в 21:53
Шерлок Холмс с трещиной родился. Конечно, она была небольшой и особого внимания не привлекала, но любящие родители всё же смогли её заметить. В мире, где человек покрывался трещинами с ног до головы и в конце концов рассыпáлся в прах, если не встречал свою родственную душу, хрупкие люди, получавшие трещинки от любого прикосновения, были нередки. Но вот нигде не было известно о людях, которые получали такие отметины раньше шестнадцати.
Возможно, таким образом Шерлок сразу показал, что этот мир для него не слишком подходит. Быть гением среди детей среднего уровня развития — та ещё доля, ведь почти каждый завидует и желает самоутвердиться за чужой счёт. А, не имея возможности к Шерлоку прикоснуться, дети, которые умели думать пока ещё только о себе, предпочитали дотягиваться до него камнями или острыми палками.
Холмс не жаловался, да и не был, в отличие от брата, столь близок с родителями, чтобы они смогли оказать ему необходимую поддержку. В их оправдание нужно сказать, что, когда твой собственный ребёнок от твоих же прикосновений покрывается трещинами и испытывает пусть не особо сильную, но всё-таки боль, найти с ним контакт становится довольно трудно.
В общем, вместе с многочисленными трещинами Шерлока с самого детства преследовало одиночество. А когда человек один, лучшей компанией для него становятся книги, по крайней мере, так думал сам Шерлок. Благодаря книгам, в которых описывались особые люди, у которых за всю жизнь так и не появлялось трещин или у которых их было столько, что их владелец начинал выглядеть, будто ожившая мумия на Хэллоуин, Холмс, в первую очередь, научился свои трещины прятать. Для этого требовалось, как говорили другие люди, много моральных сил и выдержки, ибо мало кому под силу каждый день ежесекундно удерживать контроль над своим телом. «Однако, — думал Шерлок, когда редкий гость в родительском доме в очередной раз косился на него и скользил жалостливым взглядом по трещинам на лице, — если тебе что-то нужно, можно научиться чему угодно».
Одурманенное сознание, кстати, боль не воспринимало. Поэтому короткий период жизни Шерлока был заполнен разными видами наркотиков, только от названия которых нормальных людей бросало в дрожь. Впрочем, вскоре это перестало приносить такое облегчение, как прежде: достаточно было пересчитать собственные трещины и найти с десяток новых, полученных то ли из-за случайных чужих прикосновений, то ли из-за вредных для человеческого организма веществ. Шерлок помнил, как Майкрофт, нашедший младшего брата в каком-то занюханном клоповнике, впервые в жизни увидел все его отметины — под дурманом почти невозможно держать своё тело в узде. Брат тогда, наверное, в первый раз испытал чувство растерянности и беспомощности, всё уговаривал рассказать родителям или поехать в больницу, но Шерлок категорически отказался и убедил Майкрофта молчать. Помочь ему могла только родственная душа, встретить которую оставалось всё меньше и меньше шансов.
Перечитав вдоль и поперёк множество специфической литературы, Холмс стал консультирующим детективом. Полиция часто не справлялась самостоятельно, и к Шерлоку обращались за помощью чуть ли не каждый день. Так он не давал себе заскучать и не разрешал хотя бы своему мозгу покрываться метафорическими трещинами. Кроме того, работа в Скотланд-Ярде внесла в его жизнь новых людей, которые, на удивление, решили задержаться в ней надолго.
Грегори Лестрейд был человеком неплохим, и, к слову, сколько бы Шерлок ни старался, он не мог высмотреть на его коже ни единой трещины — возможно, тому повезло уже найти свою вторую половинку. А вот Молли Хупер была очень на Холмса похожа — не характером, конечно же, а множеством трещин на своём теле. И при этом скрывать она их то ли не хотела, то ли не умела, — Шерлок склонялся ко второй версии, — и это могло быть одной из причин её неуверенности в себе. Ситуация, когда ты больше напоминаешь фарфоровую куклу, которую нужно холить, лелеять и ни в коем случае не снимать с полки, чтобы она не рассыпалась, нежели обыкновенную девушку, не располагала к приобретению апломба. Длинные рукава не закрывали ладони, носить в помещении кофты с высокой стойкой было невозможно, так что Молли оставалось только смириться с тем, что посетители чаще смотрят на её трещины, чем в глаза. Но, несмотря на это, в своей работе она была одной из лучших и не раз оказывала детективу неоценимую помощь в его делах.
Были, конечно, и такие личности, знакомства с которыми детектив хотел бы избежать. Одной из них была Салли Донован. Шерлок не мог сказать про неё ничего плохого — она была обыкновенным человеком с обыкновенными, присущими многим людям, слабостями. Другое дело, что многие обычно свои слабости предпочитали не выставлять на всеобщее обозрение и не оскорблять других у всех на виду, но... к Донован это не относилось. Холмс не мог сказать, что её грубые прозвища вроде «фрик» и «ненормальный» как-то обижали его, нет. Просто почему-то именно её ничем не скрытая ненависть приводила к появлению новых трещин на его теле. Это Шерлок тоже терпел молча, так и не ответив Салли ни на одно её оскорбление — в конце концов, она же не была виновата в его хрупкости, верно?..
Но самым ярким, самым волшебным подарком, за который Шерлок готов был простить капризную судьбу, был Джон. Первый раз Холмс встречал человека, которого восхищали его возможности и которого не отталкивали от себя необдуманные, порой эгоистичные поступки. И, чёрт возьми, он был единственным человеком, прикосновения которого не приносили ни капли боли! Поэтому, как признавался Шерлок сам себе впоследствии, уже в первую встречу он старался ошеломить, привлечь к себе, оставить рядом с собой этого солнечного человека, не приносящего боли. Сам доктор Ватсон от нехватки отметин явно не страдал. Впрочем, многие, по мнению Шерлока, были получены именно в ходе войны, на поле битвы. В обыкновенной же жизни люди тянулись к нему, как бабочки к огню, и, хоть одни обжигались и сгорали в пламени, новые всё продолжали прилетать. Доктора Ватсона часто окружали влюблённые в него девушки, да и парни тоже, и тот никак не страдал от недостатка внимания.
Предпочитая не участвовать в погоне за преступниками и в их захвате, Шерлок раньше занимался только теоретической стороной вопроса. Было, естественно, и желание адреналина, и желание самому поймать того, кого уже давно мысленно засадил за решётку. Но когда твоё тело готово рассыпаться на части от лишнего резкого движения рядом с другим человеком, о поимке преступника голыми руками нечего и думать. Холмс давно уже смирился.
Но с появлением Джона Шерлоку стали доступны такие действия, о которых раньше он мог только мечтать. Достаточно было вспомнить погоню с прыжками по крышам бок о бок с Джоном, когда всё его существо трепетало от заполнившего душу азарта, жажды скорости, полёта, желания догнать преступника... чтобы стараться быть рядом с Джоном Ватсоном остаток своей жизни.
В начале их знакомства что-то внутри Шерлока, что-то, желающее обрести свою пару, заинтересованно подняло голову, но трещины не исчезали, сколько бы Джон его ни касался. Так что Холмс смирился и с этим, спрятал за своей бесстрастной оболочкой все эмоции и привык довольствоваться тем, что ему доступно. И это всё равно приносило столько удовольствия, сколько не могли принести разговоры с самим собой и прикосновения к людям в лице трупов (что было делать, если только от них не появлялось трещин?)
Надежда, как говорится, умирает последней, но Шерлок не мог даже представить, кто мог бы оказаться лучше, чем сам доктор Джон Ватсон? Только Джона детектив мог принять в качестве человека, на которого можно опереться в трудной ситуации, с которым можно разделить все горести и радости, который постоянно вызывал бы улыбку и не давал сомневаться в себе. «Это... потрясающе, Шерлок», — да за одни только эти слова Холмс готов был горы свернуть!
Но... Шерлок боялся. Раньше он воспринимал смерть как нечто обязательное, то, что лично за ним придёт очень скоро и от которого ему не скрыться. Смерть не была чем-то особенным: тело могло не выдержать и рассыпаться на мелкие осколки прямо посреди улицы. Теперь Шерлок боялся только одного: потерять Джона. Джон стал его константой, его смыслом жизни, его наибольшей ценностью, которую никто не должен был у Холмса отнять.