***
— Люди всегда разрушают что-то прекрасное, чтобы возвести из пепла алмазные дворцы.Но ты сделал иначе. Ты сравнял с землёй замки, чтобы не заблудиться в этих бесчисленных коридорах. Ты так боялся зеркал, хотя всё, что они проявляли, — лишь твоё отражение. Неужели ты испугался самого себя? Скажи, что т а к о г о ты увидел в зрачках, заключённых в надтреснутую ореховую скорлупу, утонувшую в сухой осенней траве, что задёрнул все стёкла чёрными тряпками? Но скажи, удаётся ли тебе скрыть твою проклятую правду, с которой ты так носился, от зеркала в твоей спальне? Ты всё ещё боишься встречаться взглядом с этим человеком по ту сторону холодной глади? Уж он-то знает всё, с чем ты убегал от вездесущих огней. Он всегда сопровождал тебя в т в о е й темноте. Не беспокойся, ему не нужно видеть твоё лицо, чтобы поднести руку туда, где сожжённый в абсенте сахар твоих глаз въедается в кожу горькой солью. Твоя проклятая правда, с которой ты носился, словно той ночью оставил труп в номере паршивенького хостела на автостраде Оверсиз-хайвэй. Что такого она сделала с тобой в твоих навязчивых снах, что ты держишь у себя в особняке дробовик на случай, если однажды последние таблетки не помогут заснуть? Что такого она сделала со мной, что этим вечером, касаясь ягод в моей тарелке, я могу почувствовать твои пальцы, но мытого винограда ровно на одного человека? Той ночью в двухместном номере хостела на Оверсиз-хайвэй этот поганый бренди ещё мог согреть нас.
— Джерард, выпьешь со мной? — голос не слушался меня, хотя бутылка дешёвого бренди, купленного в придорожной круглосутке пока ребята заправляли фургон, стояла на стеклянном прикроватном столике ещё не початая. — Фрэнк, — ты обернулся, оборвав взгляд на молчащую автостраду за окном, по которой ещё изредка проезжали ночные путники в поисках пристанища или, может, самих себя, и бросил на меня короткий осуждающий взгляд. Я прекрасно помнил, что тебе нельзя ни капли, и ни секунды не надеялся на то, что той ночью ты разделишь со мной эту одинокую бутылку. Но почему-то я не мог удержать свой острый язык при взгляде в твои глаза. Я был так зол на тебя за то, что ты существовал в моей жизни, за то, что стоял в этой комнате, за то, что расстояние между нами измерялось шагами. — Ну и прекрасно, — она была рассчитана как раз на то, чтобы залить до краёв эту гложащую воронку под диафрагмой, от которой так мутнел рассудок, когда мне приходилось засыпать на отдельной кровати в полуметре от тебя во время наших переездов. Я наполнил гранёный стакан и залпом осушил его. Тени на стенах сдвинулись с места и поплыли друг к другу, сливаясь в одну обволакивающую меня темноту. Ты стоял у окна в свете неполной луны, ни сантиметром своего тела не принадлежавший моему миру. Эта странная мысль больно уколола меня, заставив вырваться слова, о которых я даже не успел подумать. — Сыграем в игру? — я поднял глаза, блеск от азартной решимости пойти на всё, лишь бы ещё одна из этих дорожных ночей не пропала в однотонном прошлом, нарушил мою монолитную мглу. — Какую игру? — я мог поклясться, что в этот момент твой взгляд скользнул вниз по моему лицу и рукам, судорожно сжимавшим несчастный стакан, но все наши взгляды, все наши слова, сбитый ритм моего сердца, который я так неудачно решил прятать за рваным дыханием, всё растворялось среди чёрного цвета и расползалось по углам снятой комнаты. Оно останется здесь навсегда. Здесь и в моей монохромной памяти. — Я никогда не влюблялся, — выдохнул я и тут же рванулся дрожащей рукой за новым стаканом и осушил его, закрыв глаза. —Что? Фрэнк, ты не слишком быстро пьёшь? — твой неуверенный взгляд сопроводил меня, пока я наполнял третий стакан. — Неужели ты никогда не слышал об этой игре? — я перевел дыхание, — человек говорит, что никогда чего-либо не делал, и должен выпить, если на самом деле это неправда. — Глупая игра. И вообще я не удивлен, что ты влюблялся хотя бы раз за два с лишним десятка лет. — Я никогда не хотел умереть, — я осушил третий стакан и, выдержав некоторую паузу, поднял на тебя глаза. Ты сохранял молчание, только облокотился на подоконник и сложил руки на груди. Ты давал добро на то, чтобы в этой темноте я выпустил из шкафа тех скелетов, которых решил выпустить перед тобой. Автострада совсем опустела. Огни фонарей напряжённо дрожали в притихшем воздухе летней ночи. Я выдохнул и повёл игру по сценарию, который рождался в моей больной бессонными ночами и бессмысленными надеждами голове с каждым миллимолем этанола, проникавшие сквозь моё существо. — Я никогда не влюблялся в своего лучшего друга. Я никогда не был готов убить человека, который стоит в четырех шагах от меня, за то, что он делает со мной. Я никогда не проклинал свою жизнь за то, что услышал группу, в которой теперь играю, — выпалил я на одном дыхании и осушил два стакана, не осмеливаясь поднять на тебя глаза. Когда я налил третий, ты словно очнулся от оцепенения и шагнул в мой мрак, совсем окруживший меня и бутылку дешёвого бренди. Забирая у меня третий стакан, ты коснулся моей руки и задержал свою кисть поверх моей. Мы нашли взгляды друг друга в этой темноте, ты наклонился к моему лицу и прошептал: — Я никогда не хотел поцеловать мужчину. С этими словами ты выпил до дна и в следующую секунду грубо потянул мои волосы вниз, поднимая лицо к своему, и припал к моим губам, будто к последней фляжке с питьевой водой, полностью потерявшийся в своей лихорадке. Тело пробили двести двадцать вольт. Я вдыхал каждое твоё движение насколько мог разрывающимися лёгкими и прижимал тебя к своему телу, словно от того, насколько ты близок, зависела моя жизнь. Огни автострады потухли один за другим. М о я темнота стала н а ш е й .Твоя проклятая правда, с которой ты носился, словно той ночью оставил труп в номере паршивенького хостела на автостраде Оверсиз-хайвэй. Что такого она сделала с нами, что в телефонной книге нет номера, который абонент произносит одними губами по памяти, вцепившись в одеяло от пустого холода, в то время как владелец этих цифр в попытке согреть оцепеневшие внутренности переливает дешёвый бренди за края стакана? Той ночью ты не боялся своих желаний.
Той ночью в двухместном номере хостела на Оверсиз-хайвэй этот поганый бренди ещё мог согреть нас.
***