***
А теперь давайте-ка представим, что всё происходит с настоящим, живым человеком, который в довольно ранние годы сталкивается с нехарактерными его возрасту проблемами. Что поделать, спорт не предусматривает поблажек для детишек, вошедших в этот замкнутый круг сплошных тренировок, совершенствований, падений и стремлений быть лучше, на голову выше остальных. От этого волей-неволей начнёшь взрослеть раньше, перенимая все прелести такого образа жизни. Юре пятнадцать лет. Юра нашёл дело своего существования. Юра известен во всём мире. Юра молодой и перспективный. Тогда как при таких достижениях Юра может быть несчастлив? Ответ очень прост. Нам с вами как никому другому известно, что в каждой, на первый взгляд, идеальной истории успеха в какой-то момент появляется небольшая запятая и слово «но», которых достаточно, чтобы разрушить всю идиллию происходящего. И имя этому мистеру-с-запятой — канадский фигурист-выскочка Жан-Жак Леруа.***
Когда всё началось, сказать сложно. Скорее всегда именно в тот вечер, когда младшая звезда российского льда, откидывающая свои платиновые волосы назад, что не избавляло её от возвращения непослушной чёлки на лоб, направилась в ресторан на встречу с каким-то коллегой из другой страны. В голове не было ничего, кроме не шибко оптимистичных мыслей по поводу предстоящих посиделок в компании незнакомых ей людей во главе человека, при виде которого создавалось впечатление, что с каких-то пор фигурное катание превратилось в модельное агенство, настолько этот тип был кукольным: всегда в идеальной форме, с уложенной причёской, прекрасной кожей и будто натянутой на лицо улыбкой — жуть же, согласитесь. Кажется, встреча прошла ожидаемо спокойно, не считая того факта, что этот вшивый канадец вечно открыто пялился на Юру, что тот старался активно игнорировать. Через примерно три часа, когда наступило время подколов по типу «всем маленьким детишкам пора спать», толпа приглашённых со смехом начала потихоньку рассасываться. Когда поднялась такая шумиха, Юрец решил воспользоваться моментом и улизнуть с party незаметно, чему не пришлось сбыться, так как канадец ака орлиный глаз не упустил из-под взгляда попытку слива одного из гостей без даже знакомства с ним и нагнал горе-Золушку, не приложив к этому почти никаких усилий, отчего та приглушённо простонала. — Хэй, принцесса. Понимаю, что ты вся такая неприступная, но может уделишь немного внимания прекрасному принцу? Чтобы ты знала, я не только виртуозный фигурист, но ещё и неповторимый идол любой девушки в постели. Если понадоблюсь, всегда к вашим услугам, миледи, — полупьяно улыбаясь, сказал он и положил руку парню на плечо не то, чтобы опереться, не то в знак дружелюбия. Какие бы у Жан-Жака не были предпосылы, Юрец их не оценил, поэтому, вместо ответа, некогда жизнерадостный и почти светившийся от счастья брюнет, получил болезненный удар в область грудной клетки, из-за чего был вынужден отступить хрупкое плечо и прижать обе руки к месту, куда пришёлся чужой кулак. Бил малец довольно неплохо для своих лет. — Перед тем как яйца свои ко мне подкатывать, купил бы себе очки или вернулся б сразу в детский сад, а то, к своим восемнадцати годам не можешь мальчика от девочки отличить, — зло прорычал Юра. Он был очень обозлён на нового знакомого, ведь серьёзно не терпел, когда его так низко опускали, при этом ещё насмехаясь и воображая из себя чёрт пойми кого. Видно, Жак больше не горел энтузиазмом получить ещё один «синяк на память», поэтому следующая фраза была произнесена на более далёком расстоянии от маленького боксёра: — Прости. Не знал, что такое сможет тебя задеть. Не обижайся. Ну помочь тебе чего-нибудь хоть? — получив в ответ только не самый приятный взгляд в свою сторону, Жак решил просто больше не доставать парня и закончить их разговор так — без последующих увечий. Он пожал плечами мол «не хочешь — как хочешь», решился подойти к белобрысому поближе и попытался приобнять за плечи, что не в полной мере, но вышло, хоть и через скрип зубов Плисецкого. — Эй! Леруа! Осторожней! Сесть можешь! Парнише только-только четырнадцать стукнуло! Для таких, как ты закон УКРФ придуман, — раздался голос из толпы, которая успела образоваться вокруг их воображаемого ринга. В этот момент Юра очень по-злому сверкнул глазами, ощетинился, со всей силы оттолкнул от себя канадца и, растолкав локтями недоумённую публику, выбежал из заведения. — Как думаешь, это из-за того, что я немного «ошибся» вначале или из-за того, что его обнял? — почесал затылок брюнет, обращаясь сам не зная к кому. — Да не бери в голову. Псих какой-то. Вишь, волосы отрастил, женственность свою во всей красе показывает, а потом обижается. Нашлась Снежная Королева, — донеслось откуда-то. Канадец рассеянно кивнул и, попрощавшись со всеми, последовал примеру россиянина, только в более растерянном состоянии и без рукоприкладства.***
Следущая такая приятная встреча произошла уже спустя год. С тех пор Юра ни разу не вспомнил о том спонтанном знакомстве в ресторане. Только иногда задумывался на тему того, почему был приглашён на встречу фигуристов более высокого плана, когда сам всё ещё являлся юниором. Но, честно, это его не сильно заботило. Накормили, напоили, не доставали частыми вопросами. Только поунижали немного, но он, кажется, отбился. Да и подготовка к его дебютному номеру в качестве конкурента уже для больших профессионалов шла во всю, и забивать голову ненужными мыслями было ни к чему. И вот, настал тот самый день, который можно было считать одним из самых важных событий всей жизни юного фигуриста, так как сегодня у него не обычные соревнования, а первое выступление в качестве уже взрослого фигуриста наряду с известнейшими спортсменами других стран. Юра был так взволнован, что даже не заметил как прошёл этап жеребьёвки и, узнав уже только от Якова, обозлённого его некой рассеянностью, о том, что он вытянул последний — шестой билет, его реакция не была ничем иным как абсолютным похуизмом. В тот момент его больше волновало само предстоящее выступление, нежели его номер. Голова была полностью занята прыжками и фигурами. Мысли не уходили ни на шаг от заданной темы, что подтверждало сосредоточенное выражение лица. Поэтому, когда раскрасневшийся тренер своим обозлённым голосом закричал бывшему юниору прямо в ухо о том, что следующее выступление — последнее перед его выходом, парень невольно вздрогнул и был немного сконфужен, чего мастерски не показал, скрыв за маской привычной сдержанности и готовности. Как только он вышел к бортику, чтобы понаблюдать за соперником (всё-таки посмотреть на более опытного знатока своего дела было довольно познавательной практикой, плюс можно было отметить его слабые места, чтобы знать в чём можно превзойти), у Юры чуть не начал подёргиваться глаз. Нет. Он не волновался. Просто совершенно не ожидал увидеть на льду в тридцати метрах от себя высокого брюнета. Именно того ёбаного канадца с пидорским именем. — Жан-Жак Леруа, — послышался голос комментатора. Юра бы послушал озвучивание подготовленных соперником прыжков, но ему было немного слишком плевать на это. Ведь в его памяти внезапно всплыл необдуманный подкат канадца годовой давности, когда тот сказал о своей виртуозности в фигурном катании. Конечно, Юра слышал о нём от своих знакомых, но не горел желанием потратить время на просмотр записи выступления, особенно после той встречи, которая полностью его отбила. Но сейчас, когда Плисецкий мог наблюдать за тем, что творится на льду вживую, у него перехватило дыхание, ведь он сможет оценить не только выступление соперника, но и ещё его честность в самовосхвалениях. Какой же будет триумф, если Леруа хоть раз оступится или упадёт. На эту тему можно придумать кучу подколов и гадостных обзывательств. Пусть они не будут озвучены вслух, зато хорошо поднимут чсв подростка, а такое никогда не бывает лишним. И вот, комментатор призвал весь зал наблюдать за исполнением, шум криков фанатов смолк, общий свет потух, включились прожектора, повернув свои взоры на одиноко стоящую фигуру в центре катка. Она несколько секунд была неподвижна, после заиграла музыка и в тот момент, вздохнув, Джей-Джей сделал первый шаг, принимая мелодию танца. И в тот момент всё понеслось и закружилось. Танец, который исполнял брюнет, был невероятно энергичен и красив. Он сочетал и подчёркивал в себе все лучшие части парня: грациозность движений, импульсивность, крышесносные фигуры и сам он так гармонично вошли в музыку песни, что, казалось, всё, что происходило на льду, было не заученной наизусть программой, отрабатываемой днями и ночами на катке, а сплошной импровизацией, в которой смешалось так много мыслей, чувств и они настолько переполняли, что выходили за пределы номера, танца, реальности. Энергетика ощущалась не только в теле. Она как будто витала в воздухе. Кажется, её можно было потрогать руками или поймать. Все прыжки безупречны. Ни одной ошибки. Ни одного оступа. Плисецкий понял, что сам себе проиграл. Он настолько был заворожен сием зрелищем, что невольно вспомнил слова Жака о постели, в которой тот сказал, что так же довольно неплох, и Юре в какую-то миллисекунду захотелось проверить заявление на практике. Интерес наблюдателя, граничащий с интересом игрока накрыл его на тот короткий промежуток времени, после которого мысль вылетела из головы так же внезапно, как влетела. Парень посчитал это за некий гипноз во время выступления, которое произвело на него столь сильное впечатление и решил забыть. Так и вышло. Когда Леруа закончил свою программу, зал взорвался аплодисментами. Фанаты подняли плакаты и флаги Канады ещё выше, начали орать во всю глотку какие-то слова любви, остальные изо всех сил хлопали в ладоши, а Юра очнулся только когда до него дошло, что канадец с охапкой цветов и мягких игрушек стоит прямо перед ним, с другой стороны бортика и смотрит на него. Жан-Жак улыбнулся будто вышедшему из транса Юре и шутливо спросил: — Автографа ждёте, молодой человек? Совместного фото? Или же попросите мне вас поцеловать на удачу? Юра не знал, что сказать. В одно и то же время он был возмущён и восхищён. Он не знал, как относиться к таким словам в данный момент. По ходу, ступор в голове встал большой проблемой в восприятии, поэтому Плисецкий только промямлил что-то, что никто бы не мог понять. Леруа принял невнятную фразу, видимо, за что-то смешное, от чего рассмеялся. — Ну-ну. Ничего страшного, что у вас нет ручки. Хорошо, что для таких случаев у меня с собой есть запасная. Он быстро вытащил из какого-то непонятно откуда взявшегося кармана пишущую принадлежность и, открыв её, не стесняясь, закатал Юре рукав костюма так, чтобы вся часть до локтя была обнажена. Направив остриё стержня на кожу, фигурист быстрым движением поставил размашистую роспись и, одёрнув ткань одежды вниз, ещё раз ослепительно улыбнулся, прошёл мимо ошеломлённого быстротой действа Юры и чуть ли не упал в объятия ломящихся к нему журналистов, а тренеры бежали к нему, дабы спасти от непрошенных гостей и отвести на просмотр оценок судей. Юрий невольно сглотнул, проморгался. Он благополучно пропустил объявление счёта Леруа и вышел на лёд, как только его туда позвали. Прокатившись по блестящей поверхности, он, не вслушиваясь в речь комментатора, немного приподнял ткань рукава с целью убедиться в том, что произошедшее — не галлюцинация и увидел на бледной коже чёрные чернила, складывающиеся в слова «Джей-Джей Леруа» и небольшими буквами совсем уже на ладони, которая успела вспотеть от напряжения и немного смазать строчку «надеюсь, тебе понравилось выступление. удачи, принцесса».***
О произошедшем думать как-то не хотелось, да и было некогда, так как на следующий день откат уже произвольной программы, а готовиться к ней времени оставалось, не то, чтоб мало. Его вообще не было. Поэтому Юрий решил не париться на счёт испачканной в чернилах руке и не обращать на всё это внимание. Он знал, что Жан-Жак так был воспитан, ему привили выражающуееся в каких-то странных порывах дружелюбие ко всем и вся с ранних лет. Хоть это иногда смотрелось натянуто, по-другому жить он просто не мог — менталитет сделал своё дело. Плисецкий прекрасно понимал, что думать о таком не стоит, ведь найти логику в действиях Леруа, как разбираться в том, почему гусеница превращается бабочку — природное явление — вот всё объяснение. Но голову подростка, хоть на короткое мгновение посещал вопрос по типу «это у них традиция такая — метки ручкой ставить или просто переизбыток энергии и замутнение рассудка?». Такие мысли надолго не задерживались в голове и спешили быстрее скрыться от озадаченного Юры куда подальше, оставив его наедине с самим собой. Он тренировался, ждал чего-то грандиозного. У него ещё был шанс получить золото и он был в полной готовности им воспользоваться.***
И вот, настал тот самый день. Юрий был взволнован как никогда. Хоть не в своей стране, хоть не на своём родном катке, но он сможет доказать в первую очередь самому себе, что достоин чести Гран-при завоевать высшие похвалы со стороны всего мира. Главное было собраться с духом. Его выступление являлось начинающим и Юра был решителен так и остаться на первой строчке после выступлений других фигуристов. У него тряслись ноги, все фибры и эмоции были в неуравновешенном состоянии, будто жили сами по себе. Только в детстве Юра позволял себе такое. Сразу в голову начали лезть воспоминания, все падения, неудачи, которые он проходил с равнодушным, сосредоточенным выражением лица, а успехи — с еле уловимой глазу улыбкой. Скрывать эмоции для Юры, как надевать маски для актёров — необходимость, привычка, которая может огородить сразу от большого количества проблем. Самым сильным чувством, конечно, является агрессия, затем — радость, но страх… Юра думал, что в нём его не осталось. Оказалось, он ошибался. Не в первый раз.***
Он стоял на ступени пьедестала с характерной фигуристу прямой спиной, весь блестящий, красивый, будто сошедший с обложки глянцевого журнала, чем не могло похвастаться выражение лица, которое всем своим видом пыталось показать что-то на подобии радости, но вещь, которую до побеления костяшек сжимали длинные пальцы, не позволяла ему это сделать. Да, медаль. Круглой формы, плоская, гравировка кленового листа на гладкой поверхности, но она была н е з о л о т о й. И не то, чтобы Юра болел желанием получить именно её. Просто было до ужаса обидно, что тебя превзошёл тот, чьим катанием ты восх… не пренебрегаешь похвалить тренеров за вышедшую неплохую программу, но в то же время человек, исполнявший этот номер был не просто соперником, нет. Он был самым противным и чсвшным персонажем в твоей жизни. И, как оказывается, самым сильным в противостоянии. Жак, пробовавший на вкус предмет своей победы, невольно косился на правостоящего парнишу, который по отношению к нему стал ещё ниже, будто что-то давило на него сверху, заставляя становиться всё ближе к земле, сгорать, как восковая свеча. Конечно же, от острого и внимательного взгляда Джей-Джея не ускользнула кислая мина Плисецкого, которую так и хотелось как-то убрать. Недолго думая, Жан-Жак вырвал из своего букета цветок и быстрым движением вплёл растение в платиновые волосы. Юра, не догнавший произошедшее, попробовал выпутать неопознанный объект, но в конечном счёте в его руке оказался лишь оторванный лепесток. Искоса поглядев на победителя, Юра очень хотел его ударить за то, что снова повёл себя с ним как с женщиной, но этого ему не позволяли лишь две вещи: папарацци, щёлкающие каждое движение фигуристов на камеру и порода, к которой принадлежал цветок, была всё-таки его любимой. За такую «везучесть» канадца в выборе подарков руки всё больше чесались украсить лицо Жака новым сияющим фингалом, но, наверное, он не примет сей замечательный поступок в качестве поздравления с победой, так что прийдётся повременить с этим и, как только золотой медалист вернётся в номер, постучать в дверь, словно мелкий парниша-пранкер, только в отличии от него не убегать со всех ног, а, увидев улыбчивое лицо в проёме, стереть это довольное выражение ударом кулака, потом сказать «от Юрия Плисецкому с искренними поздравлениями» и уйти, оставив Жана наедине со своим подарком, который ему прийдётся маскировать под слоями тонального крема для того, наверное, чтобы фанаты не узнали о таком личном презенте и не начали формировать слухи. Конечно, Юрий так не поступил с Жаком, а после переодеваний, зайдя наконец в комнату и сев перед зеркалом, решил выпутать красивое соцветие из волос, поставить в вазу, точнее, в кружку, так как других сосудов он не захватил и любоваться им до тех пор, пока лепестки совсем не завянут, из-за чего цветок будет аккуратно выброшен с балкона — смерть лучших из лучших.***
После того, как спортсмены откатали свои программы в этапах, все начали готовиться к финалу. И, не смотря на недостаток времени, именно в этот промежуток Жак начал проявлять активные знаки внимания по отношению к Юре: один раз он, подкараулив Плисцкого у лифта, немного смущённо улыбаясь во все тридцать два, принёс в качестве подарка футболку, купленную в Канаде с принтом рычащего леопарда и подписью «ещё та киса», которая идеально подходила Юре по размеру, после чего, хоть Плисецкий и обещал утилизировать вещь в целях мытья полов, носил её, как домашнюю и иногда засматривался на себя, стоя перед зеркалом (леопарды делали с ним что-то невообразимое), а потом, замечая за собой такое поведение, быстро отворачивался, пытаясь убедить себя в том, что у него просто нет другой одежды для дома, но в глубине души всё равно понимал, что всё из-за того, что вещь реально клёвая, а надпись его не особо и бесит. Другой раз Жан, перехватив россиянина в коридоре, потащил его на обед, сказав, что всё равно, кого он звал, не прийдёт и он будет рад, если Юра сопроводит его. Что-что, а поесть нахаляву любят все, включая Плисецкого, поэтому ответ с его стороны являлся недовольно (только из принципов) положительным, хотя Леруа, кажется, в нём и не нуждался. Принятие пищи было вполне обычным, Жак вечно говорил обо всякой ерунде, а Юра молча уминал блюдо за блюдом, даже не вслушиваясь в речь канадца. А в конце трапезы Джей улыбнулся собеседнику, точнее сказать «сопоглощателю пищи», и как-то особенно грустно попрощался, оплатив счёт. Часто Жан являлся на тренировки Юры и, пусть на каток его не пускали, оставался сидеть и подстораживать, а потом уходил, едва ли заметив, максимум здоровался, будто ему было жизненно важно знать, что с россиянином всё хорошо и он ничего себе не сломал (или наоборот ждал, что что-то случится). Ещё была такая ситуация, когда отель закрыли, все быстренько ретировались, а Жаку и Юре, которые почему-то ничего не знали об этом, пришлось прятаться на чердаке, на который они бог знает как пробрались. Сидели. Блондин включил тихо-тихо, еле слышно любимые песни на телефоне, а Жан-Жак на правах иностранца задавал вопросы про русскую мелодию, её смысл, Юра в свою очередь односложно отвечал, и Джей из раза в раз удивлялся — донося простейшую мораль до ушей слушателей, как у музыкантов получается сделать это не только красиво, но и ещё так чувственно, что даже без слов ощущается атмосфера и эмоциональная окраска текста, на что Юра только фыркал, внутри нехотя соглашаясь с собеседником. А в конце концов россиянин так рассердился, что решил написать гневное письмо заведующим отеля, но, так как интернета не было, а листов бумаги — тем более, пришлось выплеснуто всё своё возмущение в параграфе не всегда литературной речи на деревянной стене чердака, благо у Джея всегда ручка с собой. Если перечислять все попытки подката брюнета и случаи, случайно сводившие их, легче сразу написать целую книгу о соблазнении с анализом действий и советами для читателей. Хотя юному россиянину по началу казалось, что все действия канадца — один сплошной подкол, насмешка, возникшая во время их первой встречи. Тогда Юра ещё не понимал куда вляпался. Ему до сих пор было неприятно общество Жан-Жака, его взращённое с детства самолюбие и невозможные шутки, не сползающая с лица голливудская улыбка и манера общения, но в то же время он, как последняя конченная фанатка, вставал перед зеркалом, поправляя футболку, и смотрел на место, где едва заметно был виден автограф столь ненавистного человека, но уважаемого фигуриста. Для него как будто Джей-Джей на льду и в реальной жизни были совершенно разными людьми, одного из которых он всем сердцем ненавидел, а другим восхищался. И, залипая на почти что избавившуюся от чернил бледную кожу, мягко улыбался тёплому «удачи, принцесса». А ведь интересно, фраза была дописана Джей-Джеем со льда или из реальной жизни? Юра определённо не хотел в это вникать.***
И вдруг в один момент хоп и нет Джей Джея. Вчера готов был пробить голову соперника от изобилия пошловатых шуточек, ехидных усмешек, вечных странных прокатов. А сегодня всё это пропадает. Без следа, без следствия. Просто магия какая-то. Но радоваться что-то совершенно нет настроения, так же как и облегчённо вздохнуть. И всё бы ничего, так только по ходу Юра привык к Жан-Жаку, из-за чего хотелось кого-то убить. Без разницы кого именно. Главное — выплеснуть накопившиеся эмоции. И потратить энергию, большая часть которой полностью отдаётся панике, боли, досаде. Чувство, будто его кинули, но проблема была в другом — Леруа для него даже не знакомый, не приятель, нет. Он был парнем, который посвящал ему очень много внимания, от него всё время хотелось окреститься, но как только это произошло, Юрий почувствовал, что что-то не то. Соревнования закончились. Парень получил золото, тем самым ещё больше прославив Родину. Тогда почему Российская фея несчастна? Почему она вечно хмура, задумчива, а её некогда яркие от радости «крылья» сожжены до ожогов на месте основания? Как не странно, но это тот, о ком хотелось долгое время забыть и избавиться. А теперь что? Стоять на балконе и пустить слезу, которую увидит только мрак ночи. Как он мог до такого дойти? Докатился…***
Ярость. Боль. Гнев. Три слова — одно состояние. Юра не чувствовал ничего, кроме нечеловеческой злобы, из-за которой хотелось сломать что-нибудь очень твёрдое или кинуть что-то тяжёлое, желательно в что-нибудь крепкое, чтобы что-то тяжёлое разлетелось об что-то крепкое и раскрошилось на мелкие острые частицы, чтобы пройтись по ним, оставив следы боли на ступнях. А ещё больше хотелось сесть и ничего не делать. Не тратить никакой энергии. Просто сидеть и смотреть в одну точку. Нет. Это не депрессия и уж тем более не маниакальная стадия биполярного расстройства. Диагноз намного страшнее. Инстаграм. Жан-Жак. Его. Улыбка. И. Она. Изабелла. Нет. Название нисколько не длинное. Всего лишь полное. Всего лишь что-то реально приносящее слишком детскую для своих лет обиду. Будто мальчик из твоего двора дёргал тебя весь год за косички, строил песочные замки, звал лазать в его домик на дереве, а потом оказалось, что у него есть другая девочка, которую он может быть и не дёргал за косички, зато дарил свои погремушки и коллекции комиксов. И нет, сравнения нисколечко не притянуты за уши. Это всего лишь реальность, спрятавшаяся в воображении мальчика, который, если так подумать, всё ещё маленький и по мыслям, и по состоянию. Юра позволил себе стать в момент своих рассуждений тем, кем являются его сверстники и был поражён тем, насколько ему удаётся открещиваться от бытовых проблем и переживаний, как всё заменяют свои заботы. От этого парню стало ещё страшнее. А страх в свою очередь родил защитную реакцию. Юра вытер раскрасневшееся лицо сжатыми в кулаки ладонями, будто скрывая от мира невидимые слёзы и, сидя в своей комнате перед стеной, где был пустующий от не распакованного чемодана угол, костлявая рука, подрагивая, медлительно, но сильно приложилась об вертикальную поверхность, от чего по телу пошла мелкая дрожь. Тихо поднеся к лицу всё ещё дрожащую конечность, юноша заметил, что на ней остался кровавый подтёк. Он решил не стирать кровь. Тогда он ещё раз ударил стену, потом ещё, и ещё, подключив в дело вторую руку. Медленно, но верно Юра разрушал свой кожаный покров, пытаясь внезапную пустоту заполнить физической болью, выгнав глупую злость и ненужную агрессию. Но что-то не вышло. Маленький потерянный мальчик остался сидеть, прислонившись спиной к ножке кровати с избитыми в кровь кистями, уперевшись невидящим взглядом в стену, а рядом по прежнему остался лежать включённый телефон, на треснувшем экране которого было открыто фото одного канадского мальчика с одной его любимой — как гласила надпись под постом — девочкой, где они мило улыбались, держали в руках по рожку с мороженым и смотрели абсолютно счастливыми глазами прямо в объектив. И одинокий мальчик, видящий эту фотографию перед глазами, понимал, что ему не дело находиться рядом с ними. От этих мыслей он только больше жмурился и, сжимая окровавленные руки в кулаки, спокойно выдыхал, пытаясь расслабиться, что конечно же не получилось совершить, из-за чего он ещё больше раздражался и снова пытался успокоиться. И снова у него не получалось. И снова он сражался без шанса на победу. Жаль, что такая тактика работает только в спорте. Тогда он поклялся себе решить, как ему хуже: с Джей Джеем или без него. Звучит глупо, но в то время казалось необходимым и нужным. В будущем он пожалеет, что вообще подумал об этом. Ну, а сейчас он просто был потерян.***
Стройная фигура блондина с леопардовым портфелем, чемоданом в идентичной расцветке и обычной потрёпанной спортивной сумкой на плече быстрым шагом шла по направлению к вокзалу, уставившись прямо перед собой, чтобы не дай бог не врезаться в первый встречный фонарный столб и разбить свои фирменный солнцезащитные очки — фигурист мог и не такое после долгой бессонной ночи, которая, сказать к слову, была далеко не первой на этой неделе. И не то, чтобы он боялся за свои дорогие очки или раскрытия своей личности на улице. Просто эта небрежность могла бы стоить ему очередным доказательством, что он всё-таки придаёт много значения теме, которая, как паразит, залезла ему в сознание и, по видимому, совершенно не хотела вылезать. Закат уже перекрасил плитку площади Восстания в персиковожёлтый, отчего казалось, что это вовсе не дорога, а один длинный луч заходящего солнца. Такие же персиковые люди, ослеплённые смехом и счастьем, проходили мимо Юры, никак его не замечая и не задевая как раньше бывало. От этого Плисецкому хотелось самостоятельно снять свои в чём-то пафосные очки. Всё равно людям не до него. Они в небольших компаниях либо вдвоём весело направлялись туда, куда их вёл луч солнца, а Юра шёл в противоположную сторону — в тень большого, как храм, вокзала. Пройду через арку, парень посмотрел на расписание — прекрасно. До его электрички ещё полчаса. Быстро выстояв очередь, которой, собственно, не было, он направился к турникету и, не поимев никаких проблем на контроле, пошёл вдоль края платформы, где уже стоял наполненный пустотой и тишиной состав. Юра шагал по жёлтой линии, остерегающей его от падения, не замечая ничего вокруг, кроме конца — обрушенный край, который еле-еде доставал до последней двери вагона. Это было именно то, чего парень так долго ждал. Зайдя в как всегда пустейший салон, он уселся на жёсткую, исписанную какими-то малолетними оборванцами ещё три десятка лет назад скамейку около большого грязного окна, которое всегда было заботливо открыто на проветривание наверху. Пол вагона приятно заскрипел под тяжестью шагов единственного пассажира, будто приветствуя парня, мол, «давно не виделись, не забыл ещё про меня?». Юра заученным движением закинул сумку на верхнюю полку, чемодан небрежно запихал под сидение, рюкзак оставил на руках, достал наушники, предварительно воткнув провод в плейер, вставил в уши и залип взглядом в окно, даже не удосужившись включить музыку. Он просто наслаждался тишиной, умиротворением, в его глазах блестели искорки неподдельного наслаждения, пшеничного цвета волосы, освобождённые из плена глубокого капюшона толстовки, переливались, отражая оттенки золотого, запутавшиеся лучики заходящего солнца вплелись в пряди, будто нырнули в них, дабы навести порядок и в волосах, и в голове, чтобы помочь, расслабить и у них это получилось. Пустой салон наполнился нежным персиковым цветом, проникая в помещение сквозь сантиметры пыли стекла, пропитывая стены, потолок, двери, скамейки, воздух той самой энергетикой спокойствия, которую испытывали люди на улице — чувство, когда «душа на месте», Юра это безусловно понимал и ему нравилось. Нравилось сидеть в вагоне, пропахшим подожжённой газетой, сигаретами и персиками. Он хотел быть именно здесь — в одиночестве, наедине с атмосферой помещения, которая наконец то после долгого рабочего дня смогла найти умиротворение, так же как и весь состав включая его единственного пассажира. От размышлений его отвлекла механическая зажёванная запись женского голоса, объявлявшая последующие остановки и правила пользования, но, видимо, этот голос был настолько уставшим, что машинист, не посчитав нужным договорить, выключил запись и сам объявил, что поездка продлится час и пожелал всем пассажирам хорошего пути, хоть и сам знал, что его слова не будут услышаны. После невнятного бормотания, состав дёрнулся, покачнулся и поплёлся, медленно стуча колёсами. Юра быстро нажал на кнопку плеера, чтоб включить музыку и она как ничто другое так хорошо описала его чувство лёгкости и в то же время тихой печали на душе, его ушедшие на время проблемы и почти невесомый осадок, что в уголках глаз скопились слёзы. Не то что бы ему хотелось плакать. Просто состояние на грани, когда в любой момент можешь вывалиться из этого мира, погрязнуть в червоточине пустоты и холода или наоборот — взлететь так высоко, как никогда не мог, приносило такое невероятное ощущение нереальности и действительности в одно и то же время, от которого хотелось бесшумно смеяться, давая волю слезам, дабы не нарушить эту идиллию, которую хотелось продлить как можно дольше. В вагон так никто и не зашёл. Хрупкая фигура молодого человека сидела в самом конце, на жёсткой оранжевой скамейке с наушниками в ушах, проникновенным взглядом зелёных глаз и болью в них же, казалось, ничего такого необычного, но в то же время хотелось увидеть в этом юноше что-то светлое, чтобы оно сочеталось с красотой заката, заполняющей всё пространство нежным персиковым светом, что невольно приводило к выводу, что надломленная ещё полчаса назад статуэтка, которая не могла сделать и шага в будущее, смогла подняться на ноги и хотя бы на момент почувствовать то, что давало сил двигаться дальше.***
Но Юра приехал на дачу не просто так. Каждый год, когда у парня заканчивались соревнования, дедушка всегда звал внука на свой озеленённый участок, но у спортсмена то не было времени, то холодно и, не смотря на любовь юноши к пожилому мужчине, ему не шибко нравилась идея приезжать туда. Уже не тот возраст, когда всё живое, отдалённое от цивилизации приковывает внимание и вызывает восхищение, особенно, если ты насмотрелся на эти пейзажи за пять лет детства сполна и обследовал всё, что только можно было. Но в этот раз расположение поменялось. Младший Плисецкий захотел отдохнуть от всех переживаний, оставить проблемы в каменных джунглях душного города, обвитого лианами проводов и удушенным выхлопными газами железных коней-машин. Впервые за долгое время он решил выбраться из своего уютного гнезда и побыть наедине с природой, которая могла бы ему в этом помочь. И, кажется, первый шаг уже сделан. Он смог слиться в единое с тишиной вагона, смог насладиться видами из окна. Хоть какой-то успех после долгих зависаний в самом себе. Уже неплохо. Открылась дверь, Юра ступил на недавно отстроенную платформу, вдохнул и чуть не подавился непривычно чистым воздухом, пошёл по такой знакомой тропинке, которую он не видел уже около трёх лет. Леопардовый чемодан, умещающий в себе всю нужную одежду спортсмена, сразу же оказался колёсиками в рыхлой земле, рюкзак то и дело задевали ветки деревьев, очки всё же не были сняты в целях зашиты глаз, а абсолютно пустая спортивная сумка, взятая, чтобы туда положить все банки и остальные подарки с грядки, приготовленные дедулей, болталась на плече как ненужное барахло. Выйдя на дорогу, Юру чуть не сбил какой-то драндулет, напоминающий собой машину, промчавшийся без каких-либо тормозов прямо мимо фигуриста и, когда последний бросил «несколько ласковых» в сторону водителя, тот, не оборачиваясь, показал через открытое окно красноречивый средний палец, перевязанный грязным бинтом. Юра в свою очередь ответил тем же в двойном размере, выронив для совершения действия из второй руки чемодан. По этому по истине королевскому жесту любой бы человек узнал в Плисецком восходящую звезду фигурного катания, которая только недавно вырвала золото из рук японца на последних Соревновании Континентов, но не там, где не в каждом доме есть подключение к телевидению. Поэтому ответ был проигнорирован, а кряхтящий аппарат массового убоя продолжил путь. Юра, успокоившись, решил тоже идти дальше. Дачный участок Плисецких не был каким-то чрезвычайно богатым или находившимся в особенно чистом районе Ленинградской области, нет. Не смотря на известность русского фигуриста и его немалые деньги дедушка занимался и обновлял свою, как он её называл, отдушину, где мог заняться тем, что ему действительно доставляет удовольствие, самостоятельно на свою пенсию. Поэтому дом не отличался от соседних особой роскошью, зато всегда был ухожен, а растения благоухающие. Юра, войдя через калитку, с которой уже немного осыпалась краска, отметил, что за три года почти ничего не изменилось: та же кривовато положенная дорожка, те же несуразные жёлтые высокие цветы, похожие на подсолнухи, та же отделённая от дома кухня, делящая пространство с запчастями, отделённая от последних лишь тонкой стенкой, только расшатанные качели, на которых так часто качался маленький Юра, сместились больше бок, освободив место для более масштабных качелей. — Деда! — крикнул парень, зная, что родитель точно где-то недалеко роется в грядках и поставил свои вещи у лестницы, ведущей внутрь обитель. Ждать ответа долго не пришлось — Юрочка! — всплеснул руками пожилой мужчина, показавшись в неизменном рабочем костюме из-за стены дома. Быстро подбежав к внуку, он обнял парня за плечи, а тот в свою очередь сжал старика в тисках тонких рук, запрыгнув, как в детстве, на пенсионера. Хотя бы ради него стоит приезжать. Хотя бы ради него можно забыть и о запачканном чемодане, и о хамоватом водителе, и обо всём, что не хотелось вспоминать, но вспомнилось во время поездки, из-за чего хотелось очень сильно ударить себя по голове. Хотя бы ради него можно побыть тем, кем боялся показаться при других. Дедушка.***
Не важно сколько надежд возлагал на эти три недели тишины Юрий, так как эти самые Надежды всё равно не оправдались. Лето выдалось не на редкость дождливым, что по улице приходилось ходить в галошах, желательно с аквалангом, всё времяпрепровождение ограничилось четырьмя стенами и одиночеством, которое было бы идеально, если бы не соседский ребёнок Марк, который не то чтобы был непоседливым ребёнок, коим являлся каждый второй в его возрасте, он был абсолютно неуправляемым, крикливым мешком мяса и костей на ногах, который так неистово орал, что никакие наушники не могли его заглушить. Плюс каждый день к нему пригоняли его дружки не менее громкие и неуравновешенные. А вот бабушка и дедушка этого чуда оказались не промах (в своём смысле, конечно) и решили, что будет хорошей идеей вписать в жизнь юного фигуриста кроме звукового неуравновешивания ещё и физическое присутствие мальчика, ведь: «Марк такой непоседа, а вот английский не очень знает. Двойки поучает. Пусть Юрочка чисто по-соседски будет заниматься с ним хотя бы полчасика в день». Юрочка, конечно же, отказался БЫ, если не его дедушка, к которому и обратились с этим вопросом, в он, добрая душа, с радостью решил за внука. Так каждый вечер в восемь часов вечера лестница шаталась под весом Марка, который своими косолапыми ножками пытался добраться до преподавателя без травм (тогда Плисецкий очень на это надеялся и благодарил родителя, что ему выделили комнату именно на втором этаже), а после «грома» начинались тридцать минут, засечённых на таймере телефона, муки и страданий. Не то чтобы ребёнок был реально глупым, но невероятно бесящим, вечно отвлекающимся и разговаривающим странными фразочками из видео каких-то летсплейщиков. Со временем он привык. Видимо, парень забыл, что на даче тоже кипит жизнь и здесь он не сможет остаться в полном покое. Не учёл. Зато теперь, готовясь к новому уроку с горе учеником, Юра совершенно отвлекался от того, из-за чего оказался здесь — из-за мыслей. И теперь, задумываясь только на секунду перед сном, он думал «Без. Безусловно без» и погружался в царствие Морфея, отдаваясь узенькому диванчику, пропавшему сыростью, под сопровождение шелеста крыльев мотылька, поселившимся на его занавеске.***
— Юра! Хватит там сидеть! Иди знакомиться с моим новым другом. Не то, чтобы младший Плисецкий верил в доброе утро. Нет. Просто сегодня решил помечтать о том, чтобы хотя бы этот день начался неплохо, но его решения не были кому-либо интересны, а особенно мадам-жизни. Поэтому фигурист недовольно замычал (про себя конечно же) и начал потихоньку одеваться. — Не говори так много, дед. Я понимаю, что этот твой новый друг очень крутой и тд, но мне кажется, что вам будет и без меня весело, — попытался отлынуть Юрий, перебивая воодушевлённые не прекращающиеся рассказы родителя. — Даже не думай! Это твой относительный сверстник, да ещё и англичанин. Тебе точно будет не так скучно с ним, так, как со мной и Петровичем. В крайнем хотя бы переводчиком мне поработаешь. Знаешь же, «давно не брал в руки шашки», английский совсем забыл. Так что не ленись и спускайся. Юре не оставалось ничего кроме как повиноваться. Спустившись по расшатанной соседским балбесом лестнице, парень с невероятным вихрем на голове и пустотой в глазах продолжил пререкания со страшим: — Дед, ну откуда у нас англичане, если даже украинцев больше русских? Не придумывай. Признайся, очередная уловка, чтоб меня с верха спустить… — при этих словах Юра застыл в дверном проёме, будто увидел короля: то ли круто, он ж знаменитость, то ли страх из-за цели его визита, то ли ненависть ко всем властям, взращённая с детства и перенявшаяся от родителей. Он в прямом смысле пытался врубить, в чём прикол, что у него никак не получалось. —… Умница. Уже учёбу закончил. Бизнес имеет, хорошо зарабатывает. Точно станет тебе хорошим другом… — Привет, Юра! — Ого! Вы знакомы? — Да на соревнованиях встречались. — Так вы английский фигурист? Честно, в последний раз, когда я Вас видел, Вы выглядели совсем по-другому. Вот так дела! Тогда вы обязательно найдёте темы для разговоров. — Только я из Канады… — О! Канады! Да-да. Помню, Юра много о Вас рассказывал. И хорошего, и… только хорошего. — Правда?! Думаю, это здорово! Юр! Эй, Юр! Юра! Но Юры уже простыл след. Он залез обратно в свою «башню», закрыл все окна и сел в угол. Он был близок к тому состоянию, из-за которого до сих пор вынужден носить пластыри на кистях и очки, чтобы не было видно опухших глаз. И он совершенно не хотел снова срываться. Как так получилось? Почему этот засранец всегда появляется и исчезает так резко и неожиданно, что не успеваешь и моргнуть, как уже весь разбитый и сломленный пытаешься быть другим, не показывать виду? Зачем он снова решил разбить его? Видимо, потому что имя этого засранца хуёв Жан блять Жак сука Леру-нахуй-а. И это никак не изменить.***
Почему этому вшивому канадцу понадобилось приехать именно в то время, когда Юра больше всего хотел его забыть? Уже не говоря о том, какого фига он вообще забыл в России? Точно уж не для того, чтобы насладиться красотой самой прекрасной страны на Земле — там, где находилась дача Плисецких, не отличалась какой-то привлекательностью или очарованием. Даже наоборот. Хотя юному фигуристу не стоило об этом думать. Он может заняться тем, чего не мог позволить себе весь год и, наверное, последние годы. И Юра бы рад заняться такими вещами, только вот как сосредоточишься, если из головы не вылезает куча вопросов с таким ненавистным человеком — вишенкой на пластиковом торте, которую так же как и всю конструкцию нельзя было ни съесть и забыть, ни выкинуть и тоже забыть. И это раздражало. Бесило. Причиняло некоторый дискомфорт и плохое состояние. А самое главное — Юра с каждым днём всё больше убеждался, что больше не может таить всё в себе. Ему надо поговорить. Ему надо выплеснуть всё, что накопилось за этот год. Только вот первым он никогда не сделает шаг, а про Леруа и думать нечего — самолюбивым кретин, что с него взять? Вот именно, что ничего. И чёрт с ним. И без него переживёт оставшиеся недели, хотя каждый день слышал его голос внизу и иногда своё имя вперемешку с всяческими бытовыми вопросами, отчего Плисецкий всё больше утыкался в диван, будто хотел спрятаться в нём, чтобы в случае чего его не нашли. Наверное, со стороны это выглядело очень и очень странно: ничего не сделавший плохого человека игнорируется подростком, решившим, что все против него. И, наверное, так оно и было на самом деле. Только Юра не мог смириться с тем, что с ним происходит, поэтому, если бы ему кто-то это сказал, отказался от каждого слова, хоть в душе и почувствовал правильность.***
Дедушка очень волновался за своего отпрыска: заперся наверху, как царевна какая-нибудь, только по своей воле, изолировался от всего и всех, а на своего (оказывается) не нового знакомого отреагировал очень и очень странно. Родитель думал, как бы помочь внуку, но никак не мог придумать — как. В то время новый симпатичный сосед-иностранец продолжал свои визиты. И в седую голову старика пришла одна идея, которой позавидовала бы любая сваха.***
Юра прошёл в свою старую комнату на первом этаже — дедушка попросил собрать весь хлам в мешки и вынести на улицу, дабы освободить помещения для последующего применения. Но за всё время поисков так называемого «хлама» так и не было найдено и парень не знал даже что и подумать. В комнате стояла лишь узкая кровать, на которой Юра спал, когда был ещё совсем маленьким, шкаф с книгами, диванчик с вылетевшими пружинами и покрывшийся пылью старейший телевизор с небольшим экраном. Плисецкий был в замешательстве — зачем его сюда отправил дед, поднял с любимого дивана на втором этаже, заставил спуститься впервые за несколько дней и вынести то, чего не существует? Не успел подросток ещё раз убедиться в правильности своего решения вернуться обратно, ничего не говоря родителю — пусть думает, что всё вынес — как входная дверь хлопнула, послышались шаги по коридорчику и какой-то знакомый голос, кричащий: «Николай! Николай!» становился всё ближе и ближе. Вот открылась дверь в комнату, где находился Юра, как на пороге появилась высокая фигура в красном костюме с кленовым листом на груди (патриот хренов) и чемоданчиком в руках, видимо, с инструментами. У Плисецкого всё внутри оглушительно грохнулось в самые пятки.***
— Юра? Что ты здесь… — только начал канадец, как Плисецкий бросился к двери. Он схватился за ручку, начал дёргать за неё, но открыть дверь не получилось. Подросток с нескрываемой паникой в глазах повернулся лицом к парню, вышедшему на голову выше его, и уставился на него, сжимая руки в кулаки. Казалось, что в любой момент он был готов броситься на противостоящего и его идеальное лицо к херам. Но пока он просто стоял и пытался найти в том, кого хотел так давно вышвырнуть из своей памяти, ответ на немой вопрос во взгляде: «Какого хрена, ссаный ты пидораст?», но кроме лёгкого удивления ничего не нашёл. — Может поздороваемся? — решил нарушить тишину Джей-Джей, смотря на Плисецкого сверху вниз. Юра ещё крепче сжал кулаки. Его зрачки бегали по всему самодовольному лицу канадца. Он сделал шаг назад, сохраняя молчание, которому бы позавидовал любой партизан. Жан шумно выдохнул. — Ладно. Давай я начну, — он поставил на пол чемоданчик и протянул руку перед собой в ожидании рукопожатия. — Здравствуй. Меня зовут Жан Жак Леруа. Для тебя как будет угодно. А как зовут тебя? — не получив ответа, он продолжил. — Наверное, так и должно было произойти наше первое знакомство. — Что ты сделал? — всё будто пронеслось мимо ушей Юры. Его сейчас совсем не волновало, что говорил этот вшивый канадец. Ему просто хотелось знать, какого лешего Жак сделал, так, чтобы остаться с ним наедине. Жан, в свою очередь, кажется, впервые за всю память Плисецкого, реально задумался. — Я не понимаю о чём ты, — наконец-то родил Жан после пяти секунд зависания. Юра вспыхнул. — Да всё ты блять понимаешь! Что за домогательство? Что за вообще извращение затаскивать парня в комнату обманом ради чёрт знает чего? Методика такая? Пранк? На всякий случай скажу, а то вдруг твоя бошка не варит, что это нихуя не смешно, — через зубы прошипел Юра, тяжело дыша. Леруа почесал затылок. — Если ты о том, что мы заперты вдвоём в четырёх стенах — это не моя идея. У меня по плану вообще-то было починить по просьбе твоего дедушки проводку, а не заседать с тобой за обсуждениями кул стори из жизни. — Видно, проводка в исправности. — И то дело, за которым ты пришёл, тоже. Снова молчание и дума, в которую в этот раз они погрузились уже вдвоём. — Если так, то получается, что дверь закрыл дедушка? — парни недоверчиво переглянулись. — Или ты меня наёбываешь. Хотя, нахуй я тебе нужен. Действительно. У тебя же есть Изабелла. — При чём тут она вообще? — непонимающе посмотрел на друга по несчастью Жан. Юра забегал взглядом по комнате, нервно перебирая в голове все пустоты, где должны были быть мысли. — Действительно, не при чём, — Плисецкий совсем отвернулся от собеседника и зашагал в сторону противоположного угла комнаты, где находилось окно. — Эй! Что ты делать собрался? — спросил Леруа, надеясь на то, что этот мелкий авантюрист не решил самовыпилиться. — Валить отсюда, конечно. — Через окно? — такое дикое желание сбежать заставляло канадца задуматься насчёт того, что вообще происходило всё время до этого. — А у тебя есть другие варианты? Первый этаж — не убъёшься и твоему невъЕпичному красивому еблу ничего не будет, — огрызнулся Юра, взявшись за ручку окна и начав её дёргать — стратегия, которой он, видимо, придерживался всю жизнь. — Ну да. Варианты всегда есть. Например, дождаться, пока твой дед откроет дверь и мы отсюда выберемся. Как тебе? — Юра не ответил. И так было понятно, что он против любого предложения Жака. Жан в свою очередь прислонился к стене спиной и продолжил смотреть на тщетные попытки Плисецкого выйти в окно. — Видно, у вас с дедушкой одно мышление, так как он его закрыл, — Юра, не отвлекаясь от дела, бросил через плечо: — Хочешь сказать, что дедушка специально запер нас здесь? — Леруа невозмутимо кивнул. Плисецкий почувствовал положительный ответ собеседника, оставил свою работу и, оперевшись о подоконник, сел на него, уставившись на фигуру канадца. — Тогда один вопрос тебе, мой мега блять мозг, зачем ему это скажи мне пожалуйста нужно? — Жак наклонил голову вбок, смотря в таком положении, будто говоря: «Ты серьёзно не понимаешь?» — Чтобы мы подружились, не логично ли? — оттолкнувшись от стены, он направился в сторону Юры. — Друзей у тебя здесь нет. Потому он ищет тебе компанию. Это нормально среди родителей, — Юра чувствовал, будто его предали, хотя понимал, что всё из-за дедушкиной любви. Но старик же не знал как он подставил внука. — Так что нам здесь ещё долго торчать. Предлагаю что-нибудь посмотреть, чтобы хоть как-то развлечься, — впервые за всю жизнь Юре пришлось согласиться с высказыванием этого человека. Главное, ненароком его не убить, а то будет первым и единственным подозреваемым.***
И вот они сидят на разных концах и так небольшой, местами проседшей кровати, один — упираясь о подлокотник, пытаясь не нарушать чужое личное пространство, второй — в по-хозяйски вальяжном положении, распластавшись по всей своей половине как осьминог, закинув одну руку за спинку кровати, другую — на место около себя. Оба, видно, были увлечены наинтереснейшим сюжетом очередного русского сериала, снятым за копейки и без особых усилий. Жан иногда прерывал тишину между собой и «сокамерником», чтобы уточнить, что происходит, так как языковой барьер реально иногда был причиной непонимания, а Юре ничего не оставалось, как кратко отвечать, лишь бы этот придурок заткнулся. Как бы он не призирал родной кинематограф, эта хрень умела завораживать, в чём самому себе признаться было стыдно. Шёл третий час, как два парня осознали своё безвыходное положение и сидели перед зомбоящиком за очередной серией такого, чёрт его возьми, захватывающего, хоть и тупого сериала. Юре раньше казалось, что такое заинтересовать может только под пивко и не на трезвую голову, но с каждой минутой убеждался в обратном. Уже потемнело. Комнату с и так закрытыми занавесками накрыл ещё более густой мрак. Единственным источником света служил лишь экран старого телевизора, окутывающий своим тускловатым свечением общие черты немногочисленной мебели, стен и двух фигур, которые, кажется, за это время, немного приблизились друг к другу, хотя может это была и иллюзия. Всё шло своим чередом, Леруа всё меньше и меньше обращался к Юре, чему тот был чрезмерно рад. — Почему она его избегает? — внезапно задал вопрос канадец. Юру немного передёрнуло от неожиданности — уже минут десять они сидели в абсолютной тишине. — Он с другой, — в своей манере, которую сам Юра называл лаконичной, ответил парень. Леруа задумчиво примолк, а потом снова внезапно обратился к собеседнику: — А она-то что бесится? Они ж никогда не были в каких-то отношениях. — Ревнует она его, чего непонятно? — Есть кое-что, — Жак почесал затылок, после чего оттолкнулся от спинки кровати, встал на ноги и начал бродить по комнате взад вперёд. — Тогда что она-то на него всю свою злость выплёскивает? И разве нормально рвать с человеком, с которым не встречался? Нормально ли так по-свински обращаться с любимым? Я, конечно, всё понимаю, но в это что-то никак вникнуть не могу. Ясно, что она мысленно от него уже по тридцать раз залетела, и переспала, и детей завела, но разве можно некой мечтой жить, принимать за правду? Может… — Может всё потому что этот сериал русский, а? — не выдержал Плисецкий, повернувшись впервые за долгое время лицом к канадцу. — Вам, европейцам, сложно вникнуть во все тонкости русской души. Да, для нас кажется пиздецки странным, что вы такие дружелюбные, можете так хорошо держать себя, но принять такое легче, чем вам принять нас. И знаешь, мы похожи на эту женщину: ей очень обидно, что тот мужик, проводя с ней так много времени, заставляя себе открыться, потом просто переключился на другую, и, хоть между ними ничего не было, ей очень противно от своей никомуненужности, от чувства, что всё было не по-настоящему. Да, мы люди, не умеющие сохранять лицо, но на то мы и люди, Леруа. На то мы и родились. Наверное, ты нихуя не понял, но, надеюсь, сейчас уж ты наконец-то оставишь меня в покое. Повисло молчание, прерываемой лишь редкими репликами персонажей. Жак всё стоял перед Юрой, смотря будто сквозь него, а сам Юра, внезапно заинтересовавшись своим рукавом кофты, изучал его, медленно, но верно приходя к выводу, что это обычная кофта без чего-либо такого. Фигура Жака подсвечивалась голубоватым отблеском экрана, а Юра сидел в тени, закрываясь от него. Картина маслом. Пиши не хочу. Выйдя из думы, Жан подал признаки жизни, сфокусировав взгляд на стене за головой подростка, и произнёс свою речь настолько непохожим на него самого голосом, что мурашки пробежали по коже: — Я понял, — парень перевёл взгляд на зелёные глаза, вглядываясь в них, из-за чего тот пугливо отодвинулся подальше. — Спасибо. Это было очень важно для меня, Юр.***
После того разговора оставшийся вечер прошёл в молчании, пока не послышался характерный открытию двери щелчок замка. Из-за двери показалась седая голова дедушки. Он самодовольно улыбнулся, увидев на диване парней. — Вижу, вы сдружились, — улыбнулся старик. Жак и Юра резко обернулись и, заметив их внезапную близость — между ними не было и десяти сантиметров — они отодвинулись друг от друга, точнее, Плисецкий отодвинулся. Жан же просто остался сидеть на месте. — Что уставились, голубчики? — рассмеялся дедушка. — Свободны. Жак, спасибо за то, что пришёл. Спокойной ночи. Юра, тебе тоже желательно уже ложиться. Пойдём, Жан. Я тебя провожу.***
Прошло где-то три дня после той «сближающей терапии от Николая Плисецкого». И она, как ни странно, принесла свои плоды: Юра больше не чувствовал такой давящей со всех сторон непонятной тоски, сон стал более продолжительным и спокойным. Только он всё ещё пытался избегать соседа и отказывался от любых предложений с его стороны, что очень огорчало не только самого Леруа, но и дедушку, который, видимо, сам стал большим поклонником Жана и хотел что бы то ни стало «свести» внука с «этим прекрасным молодым человеком».***
Они идут по пыльной, посыпанной кое-где песком, дороге, по краям которой растут невзрачные растения, скрывающие под собой глубокие канавы и ямы. Высокая, прямая, опрятная фигура в бордовом костюме и сгорбившаяся, руки в карманы с развязанными шнурками, в потрёпанной спортивке, похожая на маленького, злого гнома с капюшоном на голове вместо остроконечной шляпы, направлялись в известном только первой направлении. Честно, вторая и не хотела идти на позднюю прогулку, особенно в компании болтливого соседа, но её дедушка не оставил выбора. Кажется, что они между собой договорились, что доводило Юру до белого коления. Зато можно понаблюдать, как незащищённые ноги Жана кусают комары — на том спасибо. Леруа был неожиданно тих в тот день. Он просто шёл вперёд и ничего не говорил, погрузившись в свои мысли. «В последнее время он что-то много думает. Не знал, что он вообще такое умеет», пролетает в голове Плисецкого и сразу исчезает в вопросе, занимающем всё сознание подростка, который он никак не мог найти сил задать. Небо было наредкость ясным. Близился час заката. — Почему именно это место, — не выдержал Юра, — ведь в Канаде есть не менее красивые участки, плюс наш район не самый элитный, так сказать. — Просто я люблю Россию, — ответил Джей Джей, смотря прямо перед собой и выдыхая как можно больше воздуха из лёгких. — А ещё в этой стране живёт мой кумир фигурного катания, — Юра отвернулся, скрывая необъяснимое стеснение. — Ты сейчас про этого Никифорова? — усмехнулся он. — Про него родимого, — кивнул Леруа, не скрывая улыбки. Юра наклонил голову в бок. — Но ведь он не живёт здесь, — Жан повернул голову в сторону Юры — впервые за их прогулку. Он смотрел неким смеющимся и в то же время грустным взглядом на чистое лицо. — Я что, больше никого любить не могу? — Юра отвернулся, смотря будто за горизонт, наблюдая за тем, как идёт дым из дома. — Конечно можешь, — выдохнул он, обращаясь будто к себе, а не к Леруа, который, в свою очередь беззвучно усмехнулся. Лучик солнца упал на волосы Юры, переплетая их и переливаясь золотистым отблеском. В радужке тоже отобразился этот нежный свет, отчего глаза как-то по-новому смотрели на всё вокруг. Жан, отойдя на край дороги и сказав его не ждать, догнал Юру на повороте и лёгким движением вплёл соцветие в шелковистые волосы. Плисецкого от такого прикосновения пробил ток. Эффект дежавю произошёл. Спасибо, Жан, что заставил вспомнить тот момент жизни, который хотелось и вспомнить, и забыть в одно и то же время. Жак смотрел на спутника с превеликое радостью, светясь от счастья, будто в нём поселился золотистый луч и уже не скрывал довольной улыбки во все тридцать два. Юра потупил взгляд не из-за смущения, нет! Просто под ноги решил посмотреть. Что здесь такого? А незаметно покраснел просто жарко внезапно стало. И это никак не связано с Жаном. Нет-нет-нет! Дорожная часть, по которой не ходят машины, а в конце — старая железная дорога. Они идут посередине, не волнуясь о своей безопасности. Кроссы уже все в пыли, ноги в кровь из-за насекомых, но это не столь важно. Они идут. И сейчас это важнее всего, что только есть на свете. Несмотря на предполагаемое спокойствие, Юра встревожен. Он помнит, как поклялся себе определиться в своих ощущениях рядом с Жаном и время уже дать ответ, но он до сих пор не решил. Его тревожит это, гложет. Он чувствует, что ему хорошо. Да чёрт возьми очень хорошо. Но в то же время… Эти остатки детской обиды не ушли. Они сидят внутри, стучат, напоминая о себе. Их хочется убить заживо, но они, заразы, прилипли к нему изнутри. Эти сорняки, не дающие дышать. Как он их возненавидел за этот год. Можно ли от них избавиться? Надежда только на самого себя. Подойдя к железной дороге, парни остановились — шлагбаум был опущен и горел красный свет — скоро будет проезжать последний состав. На небе начал зарождаться закат — предвестник скорейшей смерти прожитого дня. Он расплылся красивыми акварельными разводами над суровой дорогой, отчего даже сами железные конструкции, кажется, порозовели, настолько ярко было небо. Деревья высокими тенями, сохраняющие покой своей стабильной задумчивостью и строгостью, и те будто смущённо улыбались, приподняв веточки. Всё было настолько красиво, настолько нереально реально, настолько невероятно притягающе, что у Юры захватило дыхание. Он сам не заметил, как с его головы спал капюшон, открывая взору платиновые короткие волосы. Его глаза блестели как у маленького ребёнка, впервые увидевшего что-то новое и прекрасное для себя. Он давно так не восхищался чему-то, кажется, обыденному, имеющему свой собственный шарм. Ему так хотелось влиться в тот мир, который его окружал, что он непроизвольно поднял руку, будто пытаясь докоснуться до такого в одно и то же время доступного и далёкого неба. Он поднялся на носочки, даже не задумываясь о том, что выглядит как-то по-детски глупо или нелепо. Ему нравилось. Безумно нравилось находить в себе столь необычные для повседневного себя ощущения. Ощущения, будто ты являешься частичкой чего-то очень большого, непостижимого. И что ты важен. Важен именно здесь и сейчас. И он совершенно не подозревал, что на него могут смотреть с таким же благоговением, на его эмоции, выражающимися во всём существе: в жестах, мимике, глазах. Зато его спутник, стоявший по левую сторону от него, знал наверняка, как никто другой насколько может открыться этот мальчик, и как он выглядит в таком состоянии. И это приносило не меньшее удовольствие. — Я думал, что романтику в наше время романтизируют, — не отрываясь от созерцания небосвода, промолвил Юра, кажется, лишь одними губами, а голос доносился будто откуда-то из другого места, измерения. — Но оказывается, что это реально так прекрасно, как говорят, — он отвёл взгляд и нервно усмехнулся. — Наверняка какую-то недоромантическую херь смолол. В кого я превращаюсь, о Боже мой. Мне стыдно, — Жан заглянул в опущенные глаза подростка, заставляя их так же посмотреть на себя и увидел смешинки в зелёной радужке. Расширенные зрачки устремились куда-то в непроглядную даль. Жан улыбнулся. — Глупенький, — сказал он, лёгким движением руки поправляя чужие волосы. — Не надо стыдиться себя, — замолчал, переводя взгляд на дорогу. — Особенно, когда ты такой. Юра не успел вникнуть в сказанное, как вдали послышался стук колёс приближающегося поезда. Он посмотрел на своего спутника и, почувствовав такой же взгляд на себе, быстро отвернулся, пытаясь не вызвать подозрений. Внутри него после минутного спокойствия и уединения снова зарождалась новая тревога. Кажется, пришёл тот самый момент, когда он сможет решить для себя много важных вещей. За один раз. За один двадцатевагонный состав. Вдруг он почувствовал, что его взяли за руку. Он повернул голову и увидел Жана. Сердце непроизвольно сделало кульбит. «По-пидорски как-то,» — подумал он, не дёргая руки. — Это ли важно? Просто наслаждайся, Юр, — будто прочитав мысли собеседника, сказал Жан. И после этих слов послышался предупреждающий о своём прибытии поезд, и через секунду перед глазами с неимоверной скоростью пролетел первый вагон. Юра будто выпал из реальности. Вагоны разных грязных цветов сменяли друг друга так быстро, что смешивались в один большой звук. А подросток м распахнутыми глазами смотрел на это и с каждым проезжающим вагоном отпускал обиды и боль, принесённые за это время. Он смотрел, как все переживания и страхи уносятся в даль, оставляя за собой лишь стук колёс. А фон — необъятное небо, уволочённое фиолетовыми, розовыми и персиковыми клочками облаков — то, что всегда было рядом с ним, даже в минуты отчаяния, когда было совсем плохо, своим присутствием помогало двигаться дальше, помогало не бросить себя. Юра за своё будущее, за то, чтобы в этом будущем быть собой, за то, чтобы этим самым самим ему помогли стать. Он выбрал отпустить и простить. Он выбрал быть здесь и сейчас с тем, кого так долго отвергал, хоть и влёкся, ведь только один этот человек смог пробудить в нём того самого человека, которым Юра являлся. И ему это нравится.***
— Никогда не задумывался насчёт детей? — спросил Юра, идя по рельсу, пытаясь сохранить баланс выставленными в разные стороны руками, дабы не свалиться. Джей Джей же, шедший ближе к обочине и собирающий придорожные маленькие цветочки в букет, непонимающе посмотрел на Плисецкого. — Что-то рановато ты задался этим вопросом, — усмехнулся Жан. Юра закатил глаза аля «не притворяйся, что не понял» из-за чего немного покачнулся, но всё-таки умудрился не упасть. — Ну вообще здорово, когда знаешь, что по свету бегают твои маленькие копии, такие же красивые и превосходные как ты сам. Только представь, откатываешь ты программу, а к тебе подлетают твои дети и начинают лепетать что-то о том, какой ты прекрасный, — Жак подошёл к Плисецкому, вплёл ему в волосы венок и как ни в чём не бывало продолжил. — Тот цветок я оставлю, он ещё не завял, — Юра чуть не шарахнулся с рельса, чему помешал сам Жан, схватив парня за руку. — Вот скажи мне, Жоп-Жоп, как ты можешь быть таким пидорским и таким супер натуральным в одно и то же время? — Жан лишь засмеялся, но открыть свой секрет не захотел. Юра кивнул. — Понимаю. Это же целая наука. Нам русским головам не понять, — Жак глянул на Юрку с наигранным сожалением. — Вы же все тут поголовно натуральные натуралы, не выносящие этого нашего гейского разврата. — Конечно! — крикнул Плисецкий, освобождая руку из крепкой хватки и кладя Жану на плечо. — И вообще я терплю тебя таким только потому что ты мой друг, не обольщайся, — Жак улыбнулся и продолжил путь под предводительством своего маленького господина. Они шли как в конце лучших романтических мелодрам — в закат. Только то была реальность. Реальность принятия и осознание, реальность понимания и радости, реальность хорошего исхода их конфликта, реальность правильного решения. И в этой реальности были только они вдвоём. Ничто и никто не могло разрушить их уединение с друг другом. Уединение, кажется, таких разных во всём и вся людей, но таких похожих внутренне. Только со стороны кажется, что это два обкурившихся парня идут по рельсам, пародируя окончание фильма, на который они по фану сгоняли в кино. На самом деле они просто шли в закат. Без пафоса, без предубеждений. Просто шли, потому что могли, потому что как никто иной этого заслужили. Просто шли, больше ни в чём не нуждаясь. Бывает такое, что не хочется находиться в обществе человека. Просто неприятно быть рядом с ним и всё тут. Противно. Полная неприязнь, отторжение. А потом, дав ему шанс раскрыться больше, нежели позволял раньше, понимаешь, что он именно тот, с кем хочешь просто ни о чём не думать, болтать на дурацкие темы, смеяться с тупых шуток и просто идти. Не важно куда. Важно, что именно с ним. И этого никак не отнять. Даже если он твой потенциальный соперник, флорист с иногда пугающей улыбкой.