Плевать.

«стану тихо тебя просить простить будет больно, но что ж, плевать разобьюсь на куски и пыль, буду тихо в углу горевать»       Он тихо выводит эти строки, зная, что буквально через пару секунд они ему перестанут нравиться. Он смотрит на них и не спешит удалять, тщательно выжигая их в памяти. Просто потому что они ему пока нравятся. Просто потому что они отражают его жизнь. Не так сильно, как могли бы, но это лучшее, что он написал. За всю свою жизнь.        Он уже не плачет, он давно не плачет, он запретил себе делать это. Но это не значит, что ему не больно. Он знает, что не до него, что надоел, что бесит, что не проявляет должного внимания. Но он просто устал и не может больше быть идеальным и смешным. Таким, каким его любил он. Куплинов.       Одно имя — и сколько воспоминаний, касаний, улыбок и смеха. Все впустую. И все было бы идеально, если бы он, Джесус, имел совесть, не забывал, писал вовремя, звонил, отвечал бы на звонки, на сообщения. Но он просто устал, ему иногда не хватает денег, чтобы оплатить счета, но это его не так волнует. Больше его волнует тот холод со стороны его любимого человека. И вроде как-то нехорошо звучит, но именно так и есть: он любит, а его нет. И это больнее всего. Больнее даже той боли, которую он причинял себе раньше. Забыли про него, про этого надоедливого негодяя, который не звонит, не пишет, не спрашивает про здоровье. Но веселее всего были эти нелепые, ненужные признания. В том, что он причинял себе боль, в том, что, на самом деле, он немного не в ту сторону в своей ориентации. Но самой обидной была фраза Куплинова. Что, если (когда) он, Куплинов, умрет, Джесус не будет по нему долго скучать. Это было невероятно больно. Словно ножом по сердцу, вскрывая его, ржавым лезвием вырисовывая узоры, которые никогда не заживут. Обидно, и это еще мягко сказано. Это, можно сказать, совсем мягко сказано. И это сказано тому, кто заботился о Куплинове больше всех! Тому, кто переживал даже тогда, когда не показывал этого! Тому, кто знал все минусы и любил их, а плюсы — тем более. И услышать такое сродни самоубийству. Но разве Куплинова это волнует? Не-а. Он сказал, ему полегчало, он выговорился. А Джесус… А что Джесус? А он сидит, что-то строчит, стирает и матерится. И плачет, хотя обещал не делать этого. Он вытирает лицо, смотрит в экран компьютера, пытает клавиатуру, вспоминает эту фразу, молча издевается над собой морально и физически, морит себя голодом и… улыбается? Он что, счастлив? Нет, ему просто уже плевать.