позолотой отливало

Когда в комнате невозможно стало находиться из-за плотной концентрации сигаретного дыма, Слава окно приоткрыл — широко не вышло, мешал горшок с уродливым цветком. Цветок загибался и почти издох; Мирон говорил, он очищает воздух. Переставив его на пол, Слава за ручку снова дернул, подставляя лицо под влетевший резко в кухню порыв ветра — он растрепал волосы и пепел сдул с кончика сигареты прямо на щеку, обжигая мелко. Спасибо, что без дождя. На улице было тихо и светло. Город спал, опаленный сухими лучами восходящего солнца, тонул в плотном мареве и прел: днем было невероятно жарко, сейчас — не так сильно. Сейчас, когда на улице едва ли можно было встретить человека, погода располагала к прогулкам. Была бы его, Славы, воля — он бы прямо так, ноги в кроссовки, в огромных шортах и футболке мятой — на улицу, только вот веская причина торчать дома что-то выясняла по телефону, театрально возмущаясь и бормоча на непонятном ему языке долбоебов, которые посреди ночи просыпаются, чтобы с менеджером пообщаться. Покурить даже нормально не дали — отчитали за то, что квартира никотином пропахнет и выписали персональный подзатыльник за парашу, потому что взял бы хотя бы мои, Слава, мои лучше, а еще я тут бросил, вроде как, а это так, для профилактики пачка осталась, на всякий случай… В итоге, высунувшись в широкое кухонное окно и стряхивая пепел куда-то вниз, к далекому асфальту, курили оба. — Я думаю, нам стоит завязать, — предложил Мирон, телефон в сторону откладывая — в пизду его, надоело. — В смысле… Совсем. Без вот таких вот рецидивов. — А я думаю, что тебе стоит завязать пиздеть, — отозвался ему в тон Слава, недовольно морщась. Настроение было слегка подпорчено недовольным бухтением соседа по квартире. — Ты либо бросаешь и выебываешься на меня, потому что бросил, либо молчишь. — Не злись. — Не злюсь. Ну, почти. Молчание — золото: отражалось от обшарпанных кухонных стен, играло на обоях в цветочек, совковых таких, блестело в холодильнике и глаза слепило. Слава от того жмурился, а Мирон снова улыбался, несдержанно рот открывая. — Вот тут твои солнечные очки пригодились бы. — А тебе вот тут пригодилось бы заткнуться, — прозвучало не зло — нейтрально, потому что чем ближе к фильтру, тем меньше раздраженность и больше чилла. — Какая по счету? — поинтересовался Мирон, расслабленно затягиваясь и кашляя громко — его крепче, чем Славины. — Третья, — отозвался лениво, голову к окну снова поворачивая. — Как волк из «Ну, погоди!», а. Волки пугали. Ляжешь ты на бочок — а такой большой серый подойдет и укусит. Страшное зрелище. Разливалась по полу позолота, заглядывая потихоньку и в чужие окна; на столе стояла пустая пепельница, а рядом валялась пачка — полупустая, синие Бонд, а другая — какая-то-непонятная-хуйня-Мирона-Яновича; лениво после докуренной сигареты по телу расходилось тепло, пока окурок летел вниз, шлепаясь о землю. — А ты проглотишь мое солнце? — спросил он, опираясь поясницей о подоконник и в сторону куда-то шаг делая, ногой задевая ущербный цветочный горшок и чуть ли не опрокидывая, но в последний момент успевая удержать на грани — пусть живет, раз Мирону хочется. — Оно плохо усваивается, — постарался отшутиться мужчина, на что получил только тихое неодобрительное мычание со стороны Славы — хуевый ответ вышел, ладно. — Как и твои ночные скитания по квартире. Пойдем спать? И снова солнце мигнуло, лучами яркими обнимая, тепло и крепко, на кухне прокуренной удерживая; свежий воздух запах никотина выветривал — жаль, что не смолы из легких, хотя ему похуй было, по большому счету-то. — А утро уже. Зачем?