Месть и высокие шпильки

Репортеры в Хвосте феи были не новы. Гильдия считалась одной из сильнейших, славилась не только разрушениями целых городов, но и могуществом. И всем было интересно послушать из первых уст, как же они всего этого добились. Но когда из Волшебника прислали худощавого Джейсона, Рэдфокс не стал даже соваться. Сопливые интервью были не про него. Его жизнь была вечным боем, противостоянием, и у него было одно неизменное правило. В бою для любви места не было. Он смотрит на свою бывшую напарницу Локсар, хвостом ходящую за объектом ее воздыханий, и корчит такую неприятную рожу, что самому хочется ударить себя по лицу. Все влюбленные были не от мира сего. Сумасшедшие. Все эти розовые сопли, любовь-морковь, Гажилу даже от одного слова становилось тошно. Все в мире было не во имя любви, а из-за. Войны, поражения, распады сообществ, помутнение у людей рассудка. И он сторонился этого, как огня. Гажилу было уже давно не пятнадцать, он все-таки был парнем и все замечал. Он замечал, как сменяются откровенные сводящие с ума наряды Хартфилии. Он замечал вечно крутящуюся рядом МакГарден, которая заботилась о бесчувственном куске железа так, словно это не он напал на ее команду во время войны между гильдиями. Замечал ластящуюся словно кот Альберону под градусом, которую всегда приходилось передавать Конбольту, иначе бы она засыпала прямо за барной стойкой. Он замечал все. В гильдии было до безумия много девушек: красивых и не очень, сильных и тех, кто никогда не участвует в драках, веселых, безбашенных, которые всегда выделяются из толпы, и тех, кого едва замечают. Но Рэдфокс морщил нос и старался обходить каждую стороной. — Дура, — шипит парень, когда Хартфилия в очередной раз пролетает мимо него. Наступает шпилькой ему на ногу, поправляет спущенные лямки очередного откровенного топа и будто специально толкает его плечом в грудь. Рэдфокс чувствует ее презрительный взгляд и лишь усмехается. Такое происходит, кажется, уже в четвертый раз. Хартфилия с МакГарден были чем-то похожи. Слабые, хрупкие, с глупым девчачьим мировоззрением и желанием найти того единственного. На то они и подруги, таскаются вместе, шепчутся заговорчески и каждый день делятся очередным интересным романом. Только вот Леви была зажатой серой мышью, а формы и глубокие вырезы маек Хартфилии не замечал разве что Саламандер. И МакГарден казалась в разы умнее. Гажил долго смотрит, как настойчиво Люси липнет к словно специально не замечающему ее присутствие журналюге, и думает, что скоро он ей все-таки отомстит. Но не так глупо, как это делает она. Он пытается вспомнить, как вообще зовут этого репортера — Джерри? Мейсон? Винсент? — и усмехается еще более ехидно. Странно, что Хартфилия не пришла сегодня в одних трусах, ведь она так давно хотела попасть на обложку Волшебника. Но так ей и надо, нечего на рожон лезть. — Найди Мираджейн, её какой-то репортёришка ищет. Убийца драконов морщит нос, стараясь перебить этот терпкий запах дешевого алкоголя, и пытается вспомнить, где последний раз видел Демонессу. Искать ее по всей гильдии у него не было никакого желания. На плечах все еще чувствуется прикосновение ладоней Альбероны, и Гажил сдавленно рычит. Он уважал Альберону. Он уважал каждого, кто состоял в этой гильдии, кто хоть все еще не принял его, но все равно старался помогать. Но он не любил пьяниц. Перед глазами сразу появлялся образ Жозе, который в прошлом так любил по пьяни издеваться над малышом Рэдфоксом. Гажил не знал, что такое любовь. Он уважал Металликану, уважал Макарова, Белно, уважал Локсар, Драгнила и еще очень многих. Но любить он не умел. Он знал сексуальное влечение, животный азарт, знал похоть, но не знал ни привязанности, ни симпатии, ни всего этого трепета и бабочек в животе. Он считал, что боец не поддается всем этим сопливым чувствам, его ничто не ограничивает. И Хартфилия со своими жизненными устоями казалась ему слишком наивной. И даже когда он ловит малышку Мираджейн в кладовке, пока она что-то старательно раскладывает по полкам, он готов поклясться — это лишь похоть. Она на первый взгляд едва выделялась из толпы: тихая, скромная, с одной и той же милой улыбкой на лице и желанием помочь своим согильдийцам. Прекрасные внешние данные, карьера модели в этом известном Волшебнике и способности, которые он мог сравнить с силами демона. Не то, что эта блондиночка, которая так и норовит всем показать свои «внешние данные». Он уже и не помнит, как Штраус оказывается прикованная к стене, дрожа от непонятного страха перед грозно нависающим над ней смеющимся дьяволом. Дверь захлопывается с тихим стуком, и Рэдфокс забирается из рук девушки коробку с ненужными вещами, отправляя в дальний угол. Мираджейн пахнет чем-то необычным, до боли родным, Гажил отвлеченно водит носом по холодной коже ее шеи и пытается понять, почему запахи так сильно манят и заводят. Девушка смотрит так вызывающе, с долей надежды вперемешку со страстью, вжимается в стену и с таким видом загнанной в угол овечки сжимает ноги, что у Рэдфокса пересыхает во рту. Вот тебе и тихая барменша, которая в отличие от него никогда не влезает ни в какие передряги. Он никогда не церемонился. Он резко скрывает зачем-то натянутую ранее тряпку, представляющую роль кляпа, и сминает ее губы в грубом поцелуе. Беспардонно царапает кожу ее бедер, задирая и без того короткое платье выше, кусает ключицу, вырисовывает на оголенной спине непонятные фигуры одними пальцами и чувствует, как сильно бьется ее сердце. Чувствует, как она приглушенно стонет ему в рот сквозь поцелуй, поддаваясь навстречу прикосновениям, чувствует, с каким желанием она хочет избавиться от металлических пут и притянуть его сильнее. И чувствует, что сам уже на пределе, жадно втягивая такой нужный воздух и кусая ее губы до крови. Мир перестает существовать. Остаются только ее манящие губы, ее глухие стоны, ее жаждущие продолжения глаза, и Гажил уже тянется освободить Мираджейн от оков. — Мира! — слышится сначала где-то вдалеке, потом еще раз уже более громко и третий раз уже практически за дверью. Он ведь не запер ее. И он совершенно не удивлен. Рэдфокс помнил, что Хартфилия любила все портить. Помнил, как часто она переходила ему дорогу, думая, что он ничего не видит и не понимает. Но он взрослый парень. Он не школьник, который будет краснеть в трудной, подобной этой ситуации, он не будет убегать, пряча свой стыд. Хартфилия краснеет первая, презрительно и в то же время удивленно дырявя Рэдфокса взглядом. Следом вспыхивает Демонесса, и Гажил замирает на месте, в ответ уставившись на ворвавшуюся в самый неудачный момент девушку. — Я выступлю и без вашего разрешения! Он мгновенно забывает о прикованной к стене Штраус, которая успевает только пискнуть прежде, чем за Гажилом закрывается дверь. Слух никогда не подводил убийц драконов. Он шагает вслед за разъяренной блондинкой, которая почему-то была одета в костюм развратного кролика, и на ходу хватает с полки старую гитару и потертую шляпу. Это будет весело. Он выходит на сцену практически за ней и отпихивает в сторону. Зал на мгновение затихает, и первый аплодисментами взрывается тот, из-за кого был весь сыр бор. Репортер подлетает к сцене так быстро, что Люси от неожиданности чуть не теряет равновесие на своих высоких шпильках. Плакала твоя обложка журнала. Правда, Гажил совсем не умел петь. Не одарили его в детстве божественным голосом, да и из текста первое, что пришло на ум, была баллада о друзьях. Он разгромил эту гильдию в пух и прах, а теперь будет петь о некровных узах. Пусть думают, что хотят. Зато сколько негодования было на заплаканном лице Хартфилии. А Мираджейн подождет. — Трам-пам-пам, засранцы.