Люди Той Стороны

Кальдмеер поставил свой стакан на подлокотник, слегка потянулся, поводя плечами, и с удовольствием огляделся. Мероприятие, по началу бывшее изрядно чопорным и скучным из-за присутствия недружелюбно настроенных друг к другу фракций командования Западного Флота, уже давно превратилось в нормальную офицерскую попойку. Хорошее вино и в хороших дозах, как то ни странно, смягчило характеры и настроило на мирный лад, благо на тему политики и назначений было наложено негласное вето. А тем, кто этого не понял, объяснили их ошибку уже за дверью Шнееталь и, к некоторому удивлению Кальдмеера, фок Хосс. Если Адольф прекрасно знал, как его друг относится к сварам и выяснениям отношений, и сделал все, чтобы Кальдмееру не испортили Дня Рождения, то миротворческий порыв фок Хосса остался загадкой. Так что после пары бокалов фракции оставили свою враждебность и перемешались, забыв на время о взаимных обидах и разных взглядах на этот мир, и сейчас уже, похоже, и не вспомнят, что их так не устраивало друг в друге. Во всяком случае, до тех пор пока окончательно не протрезвеют. Адмирала это вполне устраивало. Собственно говоря, он пригласил Бермессера и его людей как раз с тем расчетом, чтобы можно было пообщаться в неформальной обстановке и немного притереться друг к другу. Нравится-не нравится новоиспеченный адмирал цур зее, нравится-не нравится вице-адмирал Бермессер, а в море ходить вместе и берега кесарии прикрывать тоже вместе. А то, что адмирал и вице-адмирал друг друга, мягко выражаясь, недолюбливают, значения не имеет и влиять на несение службы как упомянутых адмиралов, так и их подчиненных, не должно. Тем более, что Бермессер, как убедился Кальдмеер, хоть и был бездарным моряком и еще более бездарным контрабандистом, с береговой частью адмиральских обязанностей справлялся неплохо. Во всяком случае такого кошмара, какой застал на Северном Флоте, Ледяной на Западном, приняв дела, не обнаружил. Кстати, о Бермессере. Кальдмеер огляделся еще раз, но вице-адмирала не нашел. Видимо, тот пошел проветриться. Ледяной и сам чувствовал, что стоило бы пойти охладить голову. В гостиной было жарко от хорошо натопленного камина, а выпитое вино добавило в кровь огня. Мундиры давно уже заняли место на спинках стульев и кресел, окончательно ставя крест на формализме. Главное, чтобы расходясь никто чужой китель случайно не надел, а то будет завтра потеха всему порту, если, скажем, Густав на службу явится в мундире Бюнца, который с учетом разницы в размерах ему заместо халата только и сойдет. Представив эту картинку, а так же то, как Отто с его плечами не во всякую дверь, будет пытаться втиснуться в китель худощавого, пожалуй, даже хрупкого Цвайера, Олаф невольно усмехнулся и поискал взглядом своего самого безрассудного капитана. Тот как раз весело рассказывал, как свистнул из-под самого носа у Альмейды новенький линеал. Прямо с верфи, еще не нареченный. Бюнцу, видите ли, показалось обидным, что всякие земноводные у них флагманы в море ловят, вот он и отомстил, правда, при этом нарушил прямой запрет Кальдмеера соваться к талигойцам, за что был отправлен на гауптвахту, едва сошел на берег. В прочем, свою честно заработанную награду капитан Бюнц тоже получил. А Ледяной, подписывая оба приказа, только мысленно поблагодарил Создателя за то, что какое-то подобие разума у Бюнца все же есть, и он не попытался угнать фрошерский флагман. «Франциска Великого» Альмейда бы не простил. Во всяком случае, сам Кальдмеер за свою «Ноордкроне» точно наведался бы на Марикьяре и спалил бы там все верфи ко всем кошкам, а не ограничился бы одним украденным корабликом. Даже если бы это и означало войну. Но вот о войне сейчас не надо. Да и вообще не надо. Кальдмеер нахмурился и тряхнул головой, потом решил, что ему необходимо проветриться, — дурные мысли лучше всего исчезают на морозе. Адмирал допил вино, поднялся, и прихватив китель, постарался покинуть гостиную как можно незаметней. Переживут господа офицеры пятнадцать минут без своего адмирала, не подерутся. После жаркой комнаты уличный воздух обжигал холодом дыхание, норовил забраться под небрежно накинутый на плечи мундир и дарил свежесть и ясность мыслям. Кальдмеер с наслаждением вдыхал ледяной, звенящий от мороза, воздух и прислушивался к ночному безмолвию. Эта ночь была на удивление ясной и спокойной. Мир будто замер, уютно устроившись под драгоценным белым покрывалом, вышитым серебром и бриллиантами. Олаф любил такие ночи, морозные, звонкие, ясные, чистые, с бесконечным черным небом, с крупными по-зимнему пушистыми звездами и свежим белым снегом. В памяти всплывали легенды о синих ледяных кострах, что горят на северном краю мира, о странных домах, что встречают путники на перепутье дорог, о прекрасной Белой Госпоже на серебряных санях, запряженных серыми оленями со звонкими колокольчиками на ветвистых рогах, и о Снежных Танцорах, которые приносят с собой снегопады и навсегда меняют жизни и характеры тех, кто рискнул станцевать с ними. Снег сверкал и искрился. Очертания домов расплывались и терялись в этом блеске, истаивали в длинных четких и вместе с тем изломанных тенях. Не было слышно ни лая собак, ни людской речи, ни шагов. Сейчас мир принадлежал тишине, морозу и ночи. Да еще, пожалуй, луне. Огромная молочно-белая, она залила своим призрачным неверным светом все вокруг, превратив обычную улицу в какой-то иной сказочный пейзаж. Чарующая застывшая красота. Словно переступив порог собственного дома, Кальдмеер оказался в другом, незнакомом, мире, в мире за зеркалом, о котором когда-то давно рассказывал бабушка, в котором живут странные ледяные существа, а о людях сочиняют сказки. И в этом мире удивительно уместно и правильно смотрелись распахнутые настежь ворота и стоящий за ними человек, угощающий хлебом длинногривую, коротконогую пятнистую кобылу. Человек улыбался и гладил чудовищную лошадь по носу, а та брала с его ладони хлеб и подставляла морду под ласковую руку. Лошадь доела хлеб, благодарно всхрапнула, потерлась носом о плечо человека и повернулась к нему боком, словно предлагая прокатиться. Лошадиное фырканье раскололо зазеркальную реальность. Кальдмеер вздрогнул, наконец осознал, что и кого видит, и мгновенно протрезвел. Все умиротворение и согласие с миром исчезли без следа. Глухо и быстро забилось сердце, а дыхание наоборот стало ровным и редким. Мир потерял те немногие краски, что оставили ему ночь и луна. Время, как всегда в таких ситуациях, замедлилось. Кальдмеер метнулся вперед, сквозь уплотнившийся и ставший вязким морозный воздух. Со стороны он, должно быть, выглядел как смутная тень, скользнувшая по двору и оказавшаяся за воротами раньше, чем коснулся досок крыльца оброненный мундир. Тварь, почуявшая угрозу, заржала. Вернер фок Бермессер начал оборачиваться, но медленно, очень медленно. Кальдмеер схватил его за плечо и отшвырнул себе за спину, отчаянно надеясь, что удача приведет этого высокородного идиота за спасительную черту ворот. Пегая Кобыла снова заржала, на этот раз гневно, и повернулась. Зубы клацнули в воздухе у самого лица. Кальдмеер отшатнулся и с радостью почувствовал, как знакомо раскаляется простое стальное кольцо, которое он всегда носил на среднем пальце правой руки. Древний семейный оберег не подвел. Теперь оставалось только надеяться, что у самого хватит сил все сделать правильно. Пегая Кобыла снова заржала и поднялась на дыбы. Тяжелые копыта мелькнули перед глазами и ударили в снег в том месте, где только что стоял Ледяной. Тварь всхрапнула и мотнула головой, стремясь укусить ускользающего противника. На этот раз Кальдмееру не повезло, и не по-лошадиному острые зубы впились в плечо. Разом стало больно и очень холодно, запахло могильной гнилью. Тело инстинктивно дернулось прочь от боли и холода. Но Кальдмеер заставил себя замереть, не вырываться. Глубоко вдохнул смрадный воздух и ударил тварь по морде раскрытой ладонью, шепча древние, уже давно забытые большинством людей слова то ли молитвы, то ли заговора, то ли заклинания. Пегая Кобыла взвизгнула, отпуская свою добычу, отпрыгнула в сторону, как кошка спружинив всеми четырьмя ногами, и понеслась прочь по улице, прижав уши и вскидывая задом. И исчезла у последнего дома. И время снова потекло нормально. Кальдмеер еще с полминуты стоял, глядя на отпечаток слепой подковы на снегу, слушая отчаянный вой и лай всполошившихся окрестных собак и восстанавливая сбитое дыхание, а потом обернулся, разыскивая взглядом несостоявшегося выходца. Как выяснилось удача у Бермессера была такая же кривая, как и его навыки в морском деле, и привела господина вице-адмирала не за ворота, а в ближайший сугроб, из которого Вернер только что выбрался. Взглянул Ледяному в лицо и чуть не сел обратно. Впрочем, Кальдмеер не мог его винить. Он хорошо знал, как сейчас выглядит, — покойники и то краше бывают, а глаза у них, как правило, ледяной коркой не затянуты. Но это скоро пройдет. С волос и кожи сойдет иней, а глаза обретут человеческий вид. И лучше бы до этого времени добраться до какого-нибудь места, где можно хотя бы сесть, а в идеале и лечь. Кальдмеер молча шагнул к Бермесеру, крепко взял его за локоть, готовый к тому, что тот сейчас будет вырываться, и повел в ворота, в безопасность. Сомнительно, что сегодня выползет еще какая-нибудь тварь, — закатная мерзость в большинстве своем боится Пегой Кобылы едва ли не больше чем люди, — но проверять Ледяному не хотелось. Совсем не хотелось. Вернер на удивление не сопротивлялся, не порывался вырываться или орать, а послушно позволил довести себя до дома и только на крыльце аккуратно, без резких движений, высвободил локоть и обернулся к своему спасителю. — Кальдмеер, какого… Олаф поднял руку, останавливая намечающийся словесный поток и очень спокойно, даже ласково спросил: — Господин вице-адмирал, вы хоть в курсе, кого сейчас хлебушком угощали и на ком верхом покататься собрались? — Я… Что хотел сказать Бермессер осталось не выясненным, потому что именно в этот момент мир стремительно начал обретать краски, а вместе с ними пришла слабость и прокушенное плечо словно обожгло огнем. Кальдмеер пошатнулся и тут же почувствовал, как сильная рука обнимает его за пояс, не давая упасть. Несколько мгновений спустя, когда зрение перестало быть слишком резким и ярким, Кальдмеер обнаружил, что его поддерживает Бермессер и не просто поддерживает, а с неподдельной тревогой вглядывается в лицо. — Вам нужно в тепло, — даже не констатация факта — приказ, отданный тихим спокойным голосом. Кальдмеер с интересом узнал собственные интонации. Такой Вернер фок Бермессер несколько выбивался из привычной картины мира. Но выяснять подробности не было ни сил, ни желания. Тот, кто сейчас поддерживал Ледяного, был человеком и был живым, в этом Олаф не ошибался, а остальное могло подождать. Поэтому Кальдмеер просто кивнул и сделал осторожный шаг к двери, не рискуя, впрочем, расставаться со своей неожиданной и неожиданно надежной опорой. Вернер отпускать его тоже не собирался. Дом окутал вошедших теплом и мягким запахом свежего хлеба и сушеных трав. После таких происшествий Кальдмеер всегда острее воспринимал самые привычные и незначительные вещи, свидетельствующие о присутствии живых людей. Из-за неплотно прикрытой двери в гостиную слышался смех. Вернер направился было туда, но Ледяной его удержал и указал на другую дверь. Только полупьяного бардака ему сейчас и не хватало, а именно бардак и начнется, когда, будучи хорошо навеселе, офицеры увидят своего адмирала без мундира, в окровавленной рубашке, да еще и в обнимку с вице-адмиралом. Ведь как минимум решат, что они подрались, а как максимум, что на город напали фрошеры. А объяснять, что на самом деле случилось, Ледяной не хотел, не потому что не поверят, — поверят, благо в море уже всякого навидались, — просто не нужны его офицерам такие знание, и без них хватает, из-за чего ночью плохо спится. Указанная дверь вела на кухню. Хлебом и травами здесь пахло отчетливей, а неяркое пламя затухающего очага не раздражало все еще чувствительные глаза. Вернер помог Кальдмееру дойти до скамьи у большого, чисто выскобленного стола и сесть. Ледяной с облегчением оперся спиной о столешницу и от души порадовался, что отпустил кухарку на сегодняшний вечер. — Я благодарю вас, господин Бермессер. Не могли бы вы позвать сюда Шнееталя? Но Вернер словно не услышал. Вместо этого он, не спрашивая, зажег канделябры, стоящие на столе, подбросил в очаг дров и быстро огляделся. — У вас есть касера и то, что можно использовать вместо бинтов? — Господин Бермессер, это точно вы? И если вы, то когда вы успели со Снежными Танцорами повстречаться? — Касера и бинты, господин адмирал, — в голове Бермессера появились знакомые раздраженно-капризные нотки. — Пока Шнееталь протрезвеет и сообразит, что от него требуется, вы истечете кровью. — Шкафчик за моей спиной, крайняя дверца справа, нижняя полка. Там все, что нужно, — спорить не было сил. Вернер быстро нашел все, что требовалось, разложил на столе, сбросил на другую скамью мундир, закатал рукава рубашки, так же, не спрашивая, позаимствовал из кухонного оборудования таз и наполнил его водой. Кальдмеер следил за ним сквозь полуопущенные веки и откровенно не понимал, что происходит. Человек, который сейчас с грацией опытного фехтовальщика — впрочем, Вернер действительно хорошо умел драться на шпагах, много лучше самого Кальдмеера, которому были ближе пистолеты и ножи, — двигался по кухне, имел лицо и фигуру вице-адмирала Бермессера, но вел себя совершенно иначе. Но угрозы от него Ледяной не чувствовал. Вернер тем временем закончил приготовления и обернулся. — Рубашку сможете снять? Я помогу. Или придется резать? Ледяной попробовал двинуть прокушенным плечом и покачал головой: — Резать. Вернер кивнул и достал кортик. Несколько точных движений — и окровавленные тряпки полетели к помойному ведру. Потом кожи Кальдмеера коснулась ткань, смоченная водой. Олаф вздрогнул и спрятал улыбку — вода была очень холодная, просто ледяная. Гадость вполне в духе господина вице-адмирала. Смыв кровь вокруг раны, Вернер начал обрабатывать сам укус. И вот это уже было больно. Кальдмеер старался дышать ровно, но дыхание все равно срывалось при каждом прикосновении, хотя Бермессер и действовал удивительно бережно и очень умело. А Вернер молчал и делал вид, что не замечает ни прикрытых от боли глаз, ни вздохов сквозь сжатые зубы, ни стиснутого кулака здоровой руки. И Ледяной был ему за это благодарен. А еще Кальдмееру было интересно, где и когда Вернер научился так профессионально оказывать медицинскую помощь. Наконец, экзекуция закончилась. Плечо было плотно забинтовано. Вернер вытирал руки полотенцем, откровенно любуясь своей работай. А Кальдмеер с усталостью думал о том, что стоит вернуться к гостям. Но для этого нужно как минимум забрать свой мундир с крыльца, а еще сходить наверх за новой рубашкой. Подниматься по крутой лестнице не было сил и по зрелому размышлению проделать такой путь, не слетев со ступеней, у Кальдмеера вряд ли бы получилось. — Господин Бермессер, раз уж вы столь любезно взялись оказывать мне помощь, могу я попросить вас еще об одном одолжении? — Каком именно? — голос вице-адмирала приобрел вкрадчивые нотки. — Принести мне рубашку. Я сам сейчас наверх не поднимусь. — Где? — Первая дверь направо. Вторая полка в шкафу. И… — Кальдмееер мгновение поколебался, но все же решился, — на столбике кровати у изголовья висит фляжка. Ее тоже прихватите, пожалуйста. Вернер кивнул — серые глаза сверкнули, как у кошки, — и исчез за дверью. Кальдмеер позволил себе поддаться слабости — снова оперся спиной о стол и откинул назад голову, прикрывая глаза. Плечо словно бы онемело и начала неметь рука. Это было нормально — разум стремился не допустить к себе боль. Голова чуть кружилась — сказывались кровопотеря и чудовищный перерасход сил. О том, как он будет чувствовать себя завтра, адмирал предпочитал не думать. Он не знал, как долго просидел так, пока за дверью не послышались быстрые четкие шаги, шаги военного, но не моряка. Кальдмеер припомнил, что Бермессер за все время, проведенное на море, так и не освоил метод хождения по палубе, и при сильной качке его вечно болтало от борта к борту. «Надо будет научить его, » мелькнула смутная мысль. Едва слышно скрипнула дверь. Кальдмеер заставил себя выпрямиться. Как выяснилось, Бермессер принес не только рубашку и фляжку, он подобрал и мундир, оставленный на ступенях крыльца. Одеваться с чужой помощью Кальдмеер не привык. Но Бермессер и почти уже не работающая, отзывающаяся болью при каждом движении рука не оставили ему выбора, хотя роль камердинера явно была знакома Вернеру много хуже роли лекаря. — Олаф, тебя… Кальдмеер вздохнул. Другого момента чтобы заглянуть на кухню в поисках своего адмирала Шнееталь, разумеется, выбрать не мог. В принципе это было неудивительно. Их давно уже должны были хватиться. Адольф на мгновение застыл на пороге, оценив открывшуюся картину, шагнул в кухню и плотно прикрыл за собой дверь. — Олаф? — С Пегой Кобылой повстречался, — коротко пояснил Кальдмеер. Адольф бросил быстрый взгляд на Бермессера, который только и соизволил, что оглянуться через плечо, и кивнул, принимая объяснение. Шнееталь знал о своем друге почти все, в том числе и об особых отношениях Кальдмеера с холодными тварями, поэтому и поверил безоговорочно. — В прошлый раз это был Старый Йохан, — невпопад заметил он, разглядывая окровавленные тряпки на столе. Кальдмеер уловил, как при этих словах передернуло Бермессера. — Господа, вы отсутствуете уже более получаса. Еще немного и тебя, Олаф, пошел бы искать не только я, — в светлых глазах капитана «Ноордкроне» не осталась и следа хмеля. — Ты в состоянии сейчас вернуться к гостям? Кальдмеер осторожно попробовал подняться. Получилось не слишком хорошо — кружилась голова. Шнееталь и Бермессер дружно шагнули его поддержать, неприязненно посмотрели друг на друга, но шаг назад не сделал ни один. Олаф заставил себя забыть о боли, расправил плечи и мягко высвободился из поддерживающих рук. Забрал со стола принесенную Вернером фляжку, открыл и сделал глоток, мысленно поблагодарив сестру за подарок. Горькая вязкая жидкость наполнила рот и обожгла горло, но несколько секунд спустя тело наполнила сила, сознание прояснилось и больше не чувствовалось боли. — В состоянии. Шнееталь и Бермессер вновь проявили редкое согласие, с сомнением оглядев бледного, под цвет рубашки, адмирала, но спорить не стали. Следующий час запомнился Кальдмееру обилием света и шума. Шнееталь, входя в гостиную, громогласно объявил, что пресек попытку дезертирства со стороны высшего командования Западного Флота, которое вознамерилось провести остаток вечера за игрой в шахматы. Это заявление было встречено дружным хохотом, но зато дальнейших расспросов не последовало. Правда, несостоявшимся дезертирам налили по штрафной, но это Ледяного волновало мало. Хуже от касеры ему вряд ли будет. Кальдмеер занял свое кресло, Адольф устроился рядом, а Бермессер ушел на другой конец комнаты, оставив Олафа размышлять, показалась ли ему тревога в коротком быстром взгляде Вернера, когда им поднесли стаканы, или нет? Впрочем, вечер после возвращения в гостиную закончился довольно быстро. После того как проводили последних гостей, Шнееталь, для которого в доме Кальдмеера, всегда была комната, помог другу добраться до постели и лечь. Измученный адмирал заснул, едва голова коснулась подушки. Следующее утро, на удивление, особенно кошмарным не стало. Была слабость, был небольшой жар, была тупая ноющая боль в плече и неработающая рука, но в целом — Кальдмеер это знал по опыту — могло быть хуже. Во всяком случае, с кровати Ледяной поднялся без посторонней помощи и ходил не по стеночке. Хотя одеваться пришлось с помощью Адольфа, который неодобрительно качал головой, но убедить Ледяного остаться в постели не пытался — слишком хорошо знал. В принципе, Кальдмеер и сам понимал, что следовало бы отлежаться, но адмирал цур зее не может просто сдать вахту и быть свободным до следующей, поэтому пришлось отправляться в Адмиралтейство в сопровождении недовольного наплевательским отношением друга к собственному здоровью Шнееталя. А кроме того, хоть Кальдмееру и было все равно, что говорят о его происхождении, но возможность сплетен о том, что адмирал доотмечался до того, что на следующий день не смог появиться на службе, ему категорически не нравилась. Уже к середине дня Кальдмеер понял, что переоценил свою выносливость. Слабость усилилась до того, что начали дрожать руки. Слабый жар, что был утром, превратился в полноценную лихорадку. Олафа знобило и вместе с тем было душно. Хотелось завернуться в плед и одновременно напиться ледяной воды. Кабинет мерно и неторопливо вращался, а строчки на бумагах расплывались. Когда адъютант доложил о приходе вице-адмирала Бермессера, первым порывом Кальдмеера было сослаться на дела и избавить себя от этого визита. Представать перед вероятным противником в таком состоянии было несколько нецелесообразно. Но с другой стороны поговорить с Вернером и прояснить ситуацию с Пегой Кобылой было необходимо. Слишком уж спокойным Бермессер был вчера. Ледяной хорошо знал, как реагируют на встречи с нечистью неподготовленные люди, — обычно поджилки трясутся даже у самых смелых, — но Бермессер испуганным не просто не выглядел, он таковым и не ощущался. Удивленным, озадаченным — да, но не испуганным. Это было непонятно, а Кальдмеер не любил чего-то не понимать. Откладывать важные разговоры в долгий ящик он тоже не любил, поэтому все же пригласил вице-адмирала войти. Бермессер был бодр, свеж и сиял приторно вежливой улыбкой. Кальдмеер тяжело поднялся ему на встречу, поздоровался, предложил сесть и сам почти рухнул обратно в кресло. От небольшого напряжения голова закружилась сильнее. Пришлось на мгновение зажмуриться, пережидая дурноту. Но когда Ледяной снова открыл глаза, то обнаружил, что Вернер, вместо того, чтобы занять предложенное кресло, обошел стол и теперь стоит рядом, пристально вглядываясь в лицо Кальдмеера. А потом на лоб Ледяному легла ладонь, прохладная мозолистая ладонь. Это было настолько неожиданно, что Кальдмеер растерялся, а потом отпрянул, едва не свалившись вместе с креслом. — Господин вице-адмирал, что вы себе позволяете?! — рык вопреки ожиданиям все же получился вполне грозным, но на Бермессера не подействовал. Более того, оказалось, что Вернер тоже умеет рычать в ответ. — Что я себе позволяю?! Всего лишь забочусь о Флоте Его Величества, а конкретно об адмирале этого флота! — в голосе Бермессера звучала злость, не то манерное тщательно выверенное и отшлифованное чувство, которое демонстрируют обычно паркетные шаркуны, а самая настоящая грозная и тяжелая, как девятый вал, та, на которую, как считал Ледяной, Бермессер не способен. — Какого Леворукого, Кальдмеер?! У вас жар и вам надо лежать дома в постели, а не перебирать здесь бумажки! Не развалилось бы Адмиралтейство за пару дней без вашего присмотра! И снова, как вчера, появилось странное ощущение, что человек рядом, так похожий на Вернера фок Бермессера, им не является. И вместе с тем Кальдмеер был абсолютно уверен в обратном. — Рана воспалилась? — скорее утверждение, чем вопрос. Да и ответа Вернер дожидаться не стал, вместо этого наклонился над Кальдмеером, расстегнул на нем мундир, открывая красные пятна на рубашке. Обозрев безобразие, Бермессер быстрым шагом пересек комнату, выглянул в приемную и велел адъютанту немедленно разыскать шаутбенахта фок Шнееталя. Адольфа нашли быстро. Но к моменту его прихода Ледяной узнал о себе много нового. Не то чтобы это было совсем новое, но конкретно от Бермессера Кальдмеер раньше такого в свой адрес не слышал. Обычно Вернер тонко и не очень проходился по родословной Ледяного, что того ни как не задевало, — своего прохождения Кальдмеер не стыдился никогда. Но вот предложение изменить свой герб и поместить на него вместо маяка осла было до некоторой степени неожиданным и почему-то показалось Кальдмееру своеобразным комплиментом. А появившийся на пороге Шнееталь, услышавший данное предложение, только согласно хмыкнул и окинул друга тяжелым внимательным взглядом. — Рана воспалилась? — А куда ей деваться? — ответил вместо Кальдмеера Бермессер, раздраженно фыркнув. — Она еще и кровоточить снова начала. Его нужно уложить и показать лекарю. Шнееталь внимательно посмотрел на вице-адмирала, тот ответил ему нечитаемым взглядом, после чего оба устремили взоры на начальство. Кампания по водворению господина адмирала цур зее в кровать была проведена быстро, тактически верно и удивительно слажено. Тем более что сил сопротивляться у Ледяного все равно не было. Так что его со всей аккуратностью и бережностью, на которые способны старшие офицеры дриксенского флота, оттранспортировали к экипажу Вернера, доставили домой, проводили до спальни и помогли лечь. Появившийся вслед за этим пожилой лекаря осмотрел и заново перевязал раненое плечо, велел не геройствовать и полежать хотя бы три дня, и в довершении напоил адмирала какой-то гадостью, от которой Кальдмеер практически сразу заснул. Проснулся он, когда за окном уже во всю светило солнце. Судя по ощущениям, было далеко за полдень. Чья-то заботливая рука прикрыла тяжелые шторы так, чтобы солнечные лучи не падали на постель и не тревожили больного, хотя большая часть комнаты была залита ярким светом. В кресле у кровати сидел мужчина и читал увесистый том. Кальдмеер прислушался к собственным ощущениям. В теле чувствовалась слабость, но ни головокружение, ни лихорадки не наблюдалось. Укус слегка ныл, но особо не беспокоил. Поэтому Ледяной счел свое состояние удовлетворительным и рискнул приподняться. Вернер фок Бермессер немедленно вскинул голову, потом отложил книгу и встал. — Добрый день, господин адмирал. Как вы себя чувствуете? — на лоб Ледяного опять легла мозолистая прохладная ладонь. — Жара нет. Хорошо. Кальдмеер чуть отодвинулся, уклоняясь от прикосновения. Прокушенное плечо напомнило о себе глухой, но быстро пошедшей болью. — Сколько я…? — Ледяной снова попытался приподняться. Сильная рука скользнула под спину, поддерживая. Бермессер помог Олафу принять сидящее положение и заботливо поправил одеяло. — Почти сутки, — Вернер подошел к двери и, выглянув в коридор, сказал кому-то несколько слов. — И вы все это время просидели около меня, господин Бермессер? Вернер рассмеялся, прикрыл дверь и вернулся в кресло. — Что вы, господин адмирал! Я приехал совсем недавно. Шаутбенахт фок Шнееталь не рискнул бы оставить меня с вами на более длительный срок, пока вы в таком состоянии. Мне и так посулили килевание, если с вами что-нибудь случится за то время, что я здесь. Кальдмеер окинул внимательным взглядом Бермессера. Кресло стояло так, что освещенная часть комнаты находилась за спиной сидящего и это мешало его рассмотреть. Но Вернер не учел, а точнее просто не знал о некоторых особенностях зрения Кальдмеера. Тихий стук в дверь не дал разговору продолжиться. На пороге появились Адольф и давешний лекарь, и Бермессер деликатно покинул комнату. Вернулся он уже после того, как и лекарь, и Адольф ушли, один — осмотрев пациента и подтвердив свои рекомендации, другой — проследив, чтобы Кальдмеер поел, отчитавшись об отсутствии происшествий за минувший день и сообщив, что в Адмиралтействе с посильной помощью самого Шнееталя и Бермессера решили, что у адмирала воспалилась старая рана. Снова устроившись в кресле, Бермессер не торопился начинать разговор — то ли сомневался, то ли предоставлял Кальдмееру это право. А Ледяной не любил тянуть кота за хвост, но и давить тоже не хотел, поэтому вместо прямого вопроса поинтересовался совсем другим: — Значит, килевание? Адольф никогда не изменится. — Так эта угроза реальна? — удивился Бермессер. — Отчасти, — Олаф усмехнулся. — А его не смутит, что я дворянин и офицер? — Скажем так, ему это не помешает. — Приму к сведению. За что он вам так предан? Кальдмеер коснулся шрама на щеке. О некоторых вещах он вспоминать не любил. — Я спас жизнь ему и его жене. Тогда Анна еще была его невестой. — Так же как позавчера спасли мне? — Примерно. Только я не думаю, что позавчера спас вам жизнь, господин Бермессер, — у Ледяного было время обдумать происшествие, и вывод был однозначен. — Вам ведь ничего не грозило на самом деле, так? Бермессер медленно наклонил голову, соглашаясь. Кальдмеер видел, как побелели костяшки пальцев, сжавших подлокотник кресла. Он по собственному опыту знал, как нелегко говорить о таком. И как хочется порой рассказать — тоже знал. Поэтому сейчас он не торопил Вернера, вместо этого попросил: — Вы не могли бы дать мне воды? Мне самому не дотянуться до кувшина. Бермессер помог ему напиться, отставил стакан, но сам не вернулся в кресло, оставшись сидеть на краю кровати. — Знаете, я с самого детства видел их. Всех тех, о ком рассказывала моя нянька в сказках, я встречал наяву. Пегая Кобыла. Снежные Танцоры. Мармалюка. Белая Госпожа. Выходцы. Лис-призрак. Шваны. Я быстро выяснил, что могу не просто их видеть, но и общаться с ними. И мне это ни чем не грозит. — И вы их не боитесь? — Не боюсь. Нет смысла бояться того, кто не может навредить. А они не могут. Ни навредить мне, ни помочь. А я в свою очередь не могу ни прогнать их, ни призвать. — А пытались? В смысле призвать? — поинтересовался Кальдмеер. Бермессер смущенно улыбнулся и попустил взгляд. — Пытался по молодости. Не получилось. Кальдмеер только покачал головой. — Ваше счастье, что не получилось. Вернер поднялся и подошел к креслу. — Почему? — Потому что за все на свете нужно платить. А в данном случае хорошо, если платить придется своей собственной жизнью и своей собственной душой. — Вы говорите так, будто пробовали, господин Кальдмеер. Олаф снова тронул шрам. — Нет, не пробовал. Но встречал тех, кто пробовал и у кого получилось. Поверьте, они не были счастливы. Бермессер не ответил. Он прошелся по комнате, остановился у окна, обозрел улицу и тихо, словно бы невпопад, заметил: — Говорят, что остановить и прогнать без заговоров Пегую Кобылу может только Ракан, — Вернер обернулся и в упор посмотрел на адмирала. Кальдмеер усмехнулся. — Вы считаете меня потомком талигойских королей? Уж не знаю оскорбиться ли на такое заявление или счесть себя польщенным. — А это не так? — Не так. Ракан действительно может остановить или прогнать Пегую Кобылу. И он не будет ни чем рисковать при этом. В отличии от меня. Будь я Раканом, я бы не валялся сейчас в постели с прокушенным плечом. И заговор я все-таки читал. — Тогда кто вы? — Вернер снова подошел к кровати и снова присел на край. — Вам известно кто такие скалди? — Так называли варитских шаманов. Есть легенда, что они могли управлять стихиями, отводить и насылать беды, противостоять разной нечисти, исцелять. — Почти так, только стихиями они управлять не могли, не Повелители все же, но чувствовали их проявления. — Но когда вариты покинули Седые Земли, их шаманы не пошил с ними. Остались на умирающей земле, чтобы собою выкупить жизни ушедших. — Не все. Некоторые ушли вместе со всеми. Потому что нельзя было допустить, чтобы знание, которое они хранили, пропало. Но Золотым Землям это знание было на тот момент уже не нужно. Более того, оно было опасно для своих носителей. Скалди это быстро поняли и спрятались, растворились среди своих соплеменников. И тем самым сберегли себя и свои сокровища — знания. И свою силу. — Так вы потомок скалди? Кальдмеер кивнул. — По отцу. А моя мать из рода ведьм. Бермессер замер и недоверчиво посмотрел на собеседника. — Настоящих? — Самых настоящих, — подтвердил Кальдмеер. — У их брака с моим отцом вообще могло не быть детей, но вместо этого смешение двух противоположных кровей дало вот такой результат. Надо мной, над моими братьями и сестрой холодные твари не властны, нас не могут проклясть, заморочить нам головы, не могут питаться нашими страхами, наслать на нас болезни и беды, нас не могут увести за собой выходцы, по нашим следам нельзя пустить мармалюку. Наша кровь и плоть для нечисти — смертельный яд. Но убить нас холодные твари могут. Просто убить. И большинству этого достаточно. Ну, а мы… Мы можем или прогнать их или уничтожить, разумеется, тех, кого вообще можно уничтожить. — Позавчера, когда вы встали между мной и Пегой Кобылой, вы были… другим. — Это проявление смешанной крови. В таком состоянии я двигаюсь быстрее и неплохо вижу в темноте. Правда, цвета не различаю. — Вас Ледяным из-за глаз прозвали? — Отчасти. Еще одно проявление ведьминой крови состоит в том, что у меня кожа иногда бывает холоднее, чем у нормального человека. И я не мерзну. А вы где со Старым Йоханом познакомиться умудрились? — Откуда вы…? — Вас передернуло, когда Адольф его упомянул. Бермессер поморщился. — На семейном кладбище. Только я с ним не знакомился. Просто увидел, а близко подойти не решился. Он мне ничего не смог бы сделать, но… Кальдмеер понимающе кивнул. Даже среди холодных тварей вторую такую мерзость, как этот кладбищенский обитатель, еще поискать нужно, да и то не сразу найдешь. — А вы? — В Киршенбаумане, два года назад, когда ездил верфи инспектировать. Там люди пропадать начали, а потом их иногда находили, точнее то, что от них осталось, — при этих словах Бермессера снова передернуло. Видимо, хорошо представлял, что могло остаться после трапезы умертвия. — Пришлось вмешаться. Правда, потом ходил с рукой на перевязи. Хорошо, что раны, нанесенные нечистью, на мне быстро заживают. — А поговаривали, что вы тогда с лошади упали, — во взгляде Бермессера появилось лукавство. Кальдмеер улыбнулся, ничуть не обидевшись. — Надо же было как-то объяснить руку на перевязи. Наездник из меня так себе, поэтому никто не удивлялся. — И часто приходиться придумывать объяснения? — Для ран — нечасто, а вот для своего отсутствия — регулярно. Особенно трудно было в навигацкой школе. Ну, а вы, господин Бермессер? Откуда у вас такая защита от холодных тварей? Вернер только пожал плечами: — Не знаю. Я пытался узнать. Копался в семейном архиве, расспрашивал родственников. Аккуратно, разумеется. Но ничего не нашел. — Вы избрали неверный путь, — Кальдмеер покачал головой. — Надо было не тратить время на архива, — в них редко такое найдешь, — и говорить не с родственниками, а с теми, кто живет на вышей земле. Люди многое помнят, хотя иногда их память принимает причудливые формы. Говорить с Вернером о другой, обычно скрываемой, стороне своей жизни было удивительно легко и просто. Бермессер не боялся прикоснуться к тому, что лежит за гранью понимания и восприятия большинства людей. Тот же Адольф, хоть и не боялся самого Олафа, все же старался не иметь ничего общего с миром, к которому частично принадлежит его друг. А Вернеру было интересно. И поэтому говорить с ним было легко и приятно. И, насколько мог чувствовать Кальдмеер, безопасно. Все, что было и будет сказано здесь и сейчас, никогда не будет использовано как оружие и не покинет стен этой комнаты. Они проговорили довольно долго. Вернер ушел уже, когда за окном спустились сумерки, а самого Кальдмеера начало клонить в сон. Разговор с ним оставил странное чувство недосказанности, что-то важное так и не было произнесено. И Ледяной пообещал себе исправить это при первой же возможности. Три с половиной года спустя Кальдмеер стоял посреди зала суда, ждал, когда мир вернет свои краски, и пытался восстановить сбитое дыхание. У его ног в луже зеленоватой крови лежало обезглавленное тело, еще недавно бывшее живым существом. Второе, тоже обезглавленное, валялось у судейского стола. В воздухе висел тяжелый липкий запах страха. Люди в ужасе жались к стенам. Ледяной отчетливо чувствовал, что его сейчас боялись едва ли не больше, чем мертвых чудовищ. Впрочем, это можно было понять, — когда безоружный и закованный в кандалы человек, голыми руками отрывает головы двум холодным тварям, то вопрос, кто в данном случае опасней, обычно не ставится вообще. Так что рассчитывать на понимание и помощь вряд ли было разумно. Скорее уж Кальдмеера ждало еще одно обвинение, на этот раз в колдовстве, и, пожалуй, все же костер, а не веревка. Возможно, следовало уйти из зала, пока еще страх удерживает всех на месте, его бы сейчас никто не остановил, но Кальдмеер прекрасно понимал, что далеко не уйдет, — просто не хватит сил, — да и убивать ни в чем неповинных гвардейцев Ледяной не хотел. Окружающая действительность в этот раз наливалась цветом очень медленно — холодная кровь успокаивалась и засыпала очень неохотно. И так же медленно, и так же неотвратимо наваливалась слабость. Усталое истерзанное тело начало напоминать о себе. Кальдмеер поднял руку и провел по лицу. Глухо звякнули кандалы на руках. А вот за них Кальдмеер был откровенно благодарен Фридриху. Прочная недлинная цепь стала идеальным оружием. Послышался шорох одежды — кто-то осмелился шевельнуться, — но Кальдмеер не стал оборачиваться на звук. Фридрих очень медленно и плавно отлепился от стены, в которую вжимался всем телом, и сделал шаг вперед — все же в некоторой храбрости принцу отказать было нельзя. Стражники наконец пришли в себя и стали осторожно, словно опасную ядовитую тварь, обходить Кальдмеера. В этот момент с грохотом распахнулись большие дубовые двери и в зал ворвались люди в иссиня-черных морских мундирах. И Кальдмеер с удивившим его самого безразличием подумал о том, что ничем хорошим такое явление не закончится ни для него самого, ни для всех, кто к этому причастен. Впрочем, эта мысль скользнула исчезла, вытесненная удивлением, потому что моряки, — явно абордажная команда с какого-то судна, уже больно слажено действуют, — между тем, быстро и аккуратно оттеснили стражу от адмирала и разоружили ее, а потом те, кто остался у двери, расступились и склонили головы, пропуская в зал… кесаря Готфрида. Живого и здорового. Разве что чуть более бледного, чем тогда, когда Кальдмеер видел его в последний раз. А следом за кесарем шел донельзя довольный Вернер фок Бермессер. Готфрид прошел в середину зала, внимательно, но без удивления, огляделся, задержав взгляд на мертвых тварях и на кандалах на руках Кальдмеера, жестом остановил шагнувшего было вперед Фридриха и повернулся к Ледяному. — А вас опасно злить, господин Кальдмеер. Надо будет запомнить на будущее, — сказал он вместо приветствия и чуть улыбнулся. — Ваше величество, — Кальдмеер хотел, как подобает, опуститься на колено, но кесарь удержал его за локоть, пришлось ограничиться коротким военным поклоном. И, наверное, это было к лучшему. Ледяной не был уверен, что не упадет в процессе или сможет подняться потом. — Что это за твари? — кесарь кивнул на трупы, бывшие жуткой помесью человека, крысы и чего-то чешуйчатого. Он не выглядел ни удивленным, ни напуганным, только во взгляде мелькнуло отвращение. Впрочем, и у самого Кальдмеера вид тварей, сбрасывающих человеческую личину, тоже вызывал тошноту. Но ему нечего было ответить на вопрос Готфрида. — Я не знаю, ваше величество. Я с такими сталкиваюсь впервые. Почувствовал их сразу, как прибыл в Эйнрехт. Но увидел только сейчас. И… — Ледяной сделал паузу, пытаясь подобрать наиболее точное определение. — И приняли меры, — закончил за него Готфрид. Его взгляд стал жестким и тяжелым. — Во дворце на днях убили еще одну такую же. Она носила обличье монаха из Ордена Истины. А здесь у нас, — кесарь вновь присмотрелся к сутанам на трупах, — кардинал и магнус истинников. Очаровательно. У Кальдмеера было странное ощущение повторения, только три года назад так же без удивления и страха говорил о холодных тварях Вернер фок Бермессер, сейчас стоявший за плечом кесаря. Готфрид, между тем, обернулся к сопровождавшему его адъютанту. — Всех членов Ордена Истины, что находятся сейчас в столице, — под замок. Будут сопротивляться — убивать на месте. Обвинение — попытка устроить переворот. — Но, ваше величество, … — попытался влезть в разговор Фридрих. — Молчать, — оборвал его кесарь и добавил уже для адъютанта, — исполняйте. Тот коротко поклонился и умчался выполнять поручение, а Готфрид снова перенес свое внимание на Кальдмеера. — Хочу, чтобы вы, когда немного придете в себя, посмотрели на них. — Ваше величество, — Ледяной опустил голову, а потом снова посмотрел в глаза кесарю, — при всем моем уважение, вы так просто поверите моему слову? Готфрид усмехнулся, но взгляд его был абсолютно серьезен. — Я знаю, кому подписываю приказы о назначении. И поэтому я знаю, кто вы, господин Кальдмеер. А еще я знаю, почему пришлось затопить Марагону, и не хочу того же для своей столицы. И я поэтому поверю вам. Точнее, приму ваше мнение в расчет. Кальдмеер несколько мгновений смотрел в глаза своему кесарю и видел в них понимание и знание, те, что дает не эсператизм, а древнее наследие варитов. Готфрид не был скалди, но он знал о них. Солнечный свет, просачивающийся сквозь большие витражные окна, вдруг почему-то мигнул и погас. А пол вообразил себя палубой и начал вставать дыбом. — Господин Кальдмеер! Олаф! Кто-то схватил Ледяного за плечо, словно специально выбрав именно больное. Но, как ни странно, боль от чужих пальцев вернула свет. А пол перестал уходить из-под ног. И Кальдмеер обнаружил, что по-прежнему стоит посреди зала суда, но теперь с одной стороны его поддерживает, обнимая за пояс, Бермессер, а кесарь держит за плечо, и понял, что только что чуть не потерял сознание. Он попытался высвободиться из неожиданно крепкой хватки Готфрида, и тот немедленно разжал пальцы. — Прошу меня простить, господин Кальдмеер. Я забыл, что вы были ранены и еще не оправились до конца. — «Печальные Лебеди» выздоровлению не способствуют, — это вырвалось почти против воли. — Прошу прощения, ваше величество. Но кесарь словно не заметил ни грубости, ни извинений. Он нахмурился и внимательно вгляделся в лицо Ледяного. — Вам нужен врач. — Ваше величество, … — Не спорьте! Господин Бермессер, отвезите господина адмирала цур зее, — Готфрид с видимым удовольствием выделил звание голосом, — во дворец и позаботьтесь о нем. — Да, ваше величество, — склонил голову Бермессер, а потом мягко потянул Кальдмеер к дверям. Но тот все-таки помедлил — был вопрос, который необходимо было решить в обязательном порядке здесь и сейчас: — Мой кесарь, трупы нужно сжечь. И все, на что попала кровь тоже. Готфрид кивнул. — Не беспокойтесь. Это будет сделано, — и кесарь повернулся к Фридриху, давая понять, что разговор окончен. И Ледяной позволил себя увести из зала, услышав напоследок за спиной слова Готфрида, обращенные к непутевому племяннику: — Ты меня очень разочаровал, Фридрих. За дверьми уже ждал кузнец, и с рук Кальдмеера сбили кандалы. А затем Бермессер, все так же бережно поддерживая, повел его прочь из здания. А у Кальдмеер не хватало сил отказаться от его помощи. На улице их ждала карета. Бермессер помог сесть Ледяному и, дав указания кучеру и конвою, забрался следом. — Вовремя мы успели, — сказал он и, оглядев Кальдмеера, спросил, — ты как? — Терпимо, — Кальдмеер устало откинулся на спинку сидения. — Что с флотом, Вернер? Бермессер расплылся в улыбке. — Цел твой флот, цел. Потрепало нас хорошо, но большинство кораблей до Поэля дошли. Не поверишь, но некоторые особо отчаянные даже призы прихватили. Кальдмеер на миг прикрыл глаза, чувствуя, как уходит напряжение. Почти год он не знал, что с его флотом. Почти год с того страшного дня, он запрещал себе думать, что Западного Флота больше нет. Даже когда ему сказали, что в Метхенберг вернулась только «Звезда веры», Кальдмеер все еще продолжал отчаянно надеяться, хотя с каждым днем это было все труднее и труднее. И теперь, когда надежда, слепая и отчаянная, все же оправдалась, от облегчения кружилась голова. — Почему решили, что Западный Флот погиб? Вернер покачал головой. — Не знаю. Когда я сошел на берег, об этом уже говорили. И Фридрих этому так радовался, что я побоялся возвращать корабли в порты. Боялся, что он их просто сожжет. Фридрих совсем обезумел. Ему не нужен был уцелевший Западный Флот. И потом, это странное несчастье с кесарем… В общем я решил оставить все, как есть, и посмотреть что из этого получится. И… я считал, что ты погиб с «Ноордкроне», и слишком поздно узнал, что это не так, отыграть назад уже было нельзя. Ледяной кивнул. Карету тряхнуло на ухабе. В глазах у Ледяного опять потемнело, и его чуть повело вперед, но упасть ему не дали. — Олаф! — Вернер пересел к нему и мягко обнял, заставляя откинуться на себя, чтобы уберечь от дальнейшей тряски. — Ну, прости. Прости. Знаю, надо было раньше дать тебе знать, но до тебя было невозможно добраться. Фридрих никого к тебе не подпускал. Пришлось окольными путями действовать, хотя честно говоря была мысль взять «Печальные Лебеди» штурмом. Я уже даже прикидывал кого к этому интересному делу привлечь. Кальдмеер чуть улыбнулся. — Ты у Бюнца безрассудством заразился? — Не заразился, как видишь, — в голосе Вернера тоже послышалась улыбка. — Я все же нашел другой путь. Хотя и едва не опоздал. Знал бы, что ты жив, отозвал бы флот с Поэля сразу, как только навигация открылась. И ты бы в «Печальные лебеди» не угодил. Кальдмеер нашел его ладонь и сжал. — Ты все сделал правильно. Флот важнее моей жизни. — Ледяной, ты..! — Взвился Бермессер. — Вернер, не начинай, пожалуйста, — мягко прервал его Кальдмеер. — Лучше обрисуй вкратце состояние дел. Чувствовалось, что Бермессеру хотелось не о делах говорить, а высказать все, что он думает о своем начальстве, но все же он проглотил все возражения и подчинился желанию Кальдмеера. Остаток пути Ледяной заставлял себя слушать и самым тщательным образом вникать во все сказанное Бермессером, но многое уплывало от измученного сознания. Кальдмеер все же слишком устал и отдавал себе отчет в этом. Во дворце их проводили в выделенные апартаменты, где уже ждал пожилой лейб-медик. Вдвоем с Бермессером они помогли Кальдмееру раздеться — Вернер только зубами скрипнул, увидев красные пятна на рубашке, в нескольких местах присохшие к ранам. А врач покачал головой, оценив в каком состоянии адмирал. Обработав и перевязав раны Кальдмеера, он напоил его мерзкой на вкус настойкой, велел отдыхать и ушел, предварительно взяв с Бермессера слово не докучать пациенту и не задерживаться в комнате дольше десяти минут, — хотел выгнать сразу, но вице-адмирал умел был очень упрямым и несговорчивым, когда ему это было нужно. Когда за врачом закрылась дверь, Вернер подошел к кровати и присел на край. — Знаешь, Ледяной, мне давно следовало сделать одну вещь, — сказал он. — Какую? — спросил Кальдмеер, наблюдая за тем, как исчезает, облетает с Вернера все наносное и притворное, и он снова, как и три года назад, становится тем, кто кормил с рук Пегую Кобылу и рассказывал Ледяному о встречах с холодными тварями. А Бермессер вместо ответа взял лицо Олафа в ладони и поцеловал. Несколько мгновений Кальдмеер наслаждался мягкими и настойчивыми касаниями губ, но потом все же отвернулся. — Не стоит, Вернер. Лицо Бермессера заледенело. Он резким движением поднялся и коротко поклонился. — Как пожелаете, — и сделал шаг к двери. — Вернер, — мягко позвал Ледяной. — Не стоит, потому что, во-первых, кесарский дворец — не место для подобных откровений, а во-вторых, я сейчас не в том состоянии, чтобы достойно ответить на них. Взгляд Вернера потеплел. — Олаф, твой прагматизм… -… вполне себя оправдывает, — закончил Кальдмеер. — Как скажешь, — улыбнулся Бермессер. — Хотя кесарский дворец еще и не такое видел. Он опять подошел к кровати, наклонился и снова мягко коснулся губами губ Ледяного. — Отдыхайте, мой адмирал. С этими словами Бермессер вышел, тихо прикрыв за собой дверь. А Кальдмеер закрыл глаза и впервые за много дней заснул абсолютно спокойно.

Июнь 2015 года.