Огненная напасть

Всё, что он чувствует – это только ненависть, верно? Тогда почему голова гудит набатом, а в висках стучит дикое желание? Желание подчинить, обладать, присвоить, пометить незанятую и будто самой природой предназначенную ему омегу? Бакуго, как обычно, шёл по полупустым коридорам академии. Звонки уже отзвенели, все ученики споро разбрелись по домам, но блондин задержался на отработке и теперь медленно брёл по безжизненной, казалось бы, академии. Он совершенно не ожидал, что кровь вскипит в его жилах, и недомогание, начавшееся с утра, выльется в нечто подобное. Зубы резко сжались, чуть длинноватые клыки заныли, тело полыхало, вскипало, по жилам бежал нитроглицерин, делая блондина похожим на бомбу с часовым механизмом, которая вот-вот рванёт, унося в разверзнувшийся Ад добрую половину Академии. Бакуго пришлось заново учиться думать, мучительно долго собирать разбившееся на осколки сознание, медленно возвращая себе контроль над телом, взбесившимся почти что за считанные мгновения. Раскалённый и сухой, будто пустынный, воздух отказывался наполнять горящие лёгкие, он застревал комом в горле, раздражая слизистую. Тупая боль в штанах и давление в груди сводили с ума, заставляли сжимать голову руками в попытках прийти в себя как можно быстрее. В висках в такт биению крови стучало настойчивое «ХОЧУ», взгляд неосознанно метался в поисках омеги, которой, конечно же, нигде поблизости не было, но остатки разума молили, чтобы чёртов долбаный Деку уже ушёл домой. Каждый шаг в направлении выхода давался с трудом, ноги отказывались подчиняться простейшим приказам взбесившегося пучка нервов. «Почему этот чёртов гон так не вовремя? Стоило лишь задержаться в долбаной Академии и…» Вдох-выдох. Вдох-выдох. Попытки вернуть хоть какие-нибудь жалкие, призрачные, почти несуществующие уже остатки самообладания, наконец, принесли плоды – привалившийся к стене, тяжело дышащий парень смог разогнуться и идти почти без опоры. Он очень надеялся, что не наткнётся ни на кого, кто бы мог опознать его состояние по медленно распространявшимся в воздухе феромонам. Из кармана брюк раздалась отвратительная резкая трель напоминалки, что со дня на день должен начаться гон. Очень вовремя, нереально, невероятно вовремя, чёрт подери! Животная суть подчиняла разум себе, рвалась из тесной клетки сознания, буйствовала и свирепствовала. С улицы доносились крики детей, играющих неподалёку, гудки автомобилей, но все эти звуки заглушались биением крови в висках. Необходимо было срочно прийти домой, запереться в своей комнате и не выходить оттуда ради безопасности всех окружающих. Выйти из академии было невероятно сложно, ещё сложнее было добраться до дома, шагая по улице, где ходили другие люди. Запахи смешивались, переплетались, били в голову, будто звонили погребальным колоколом разлетавшемуся на осколки самообладанию. Бакуго лишь сильнее сжимал зудящие зубы, дышал через них, дабы не свихнуться окончательно. Люди же, только почуяв исходящие от него животные теперь феромоны, старались сразу отойти подальше, чтоб не искушать лишний раз судьбу. Каждому со школьной скамьи было известно, что омеги в период течки и альфы в гон – жаждущие размножения звери, которые остро чувствуют всё, что происходит вокруг. Кровь стекала с прокушенной губы, ноги упорно несли Бакуго в сторону дома, туда, где безопасно для него самого и для окружающих. В ближайшее время дом он не покинет. Потом возьмёт конспекты, хотя учёба – это последнее, что занимало сейчас его размышления. В конце полупустынной тропинки виднелась крыша острова спасения, созерцание которой придавало сил, наполняло живительным стремлением, давало цель, которая сейчас затмила все остальные. Путь к таким желанным сейчас дверям почти не запомнился – всё было как в тумане, что застилал глаза, обволакивал тело, сковывал движения. Ключ попал в замочную скважину чёрте-с-какого раза – Бакуго тысячу раз успел потерять терпение и пнуть злосчастную преграду. Только ввалившись в дверной проём, он заметил мать, которая теперь стояла напротив, скрестив руки на груди, но прошла всего секунда и недовольное выражение её лица сменилось на раздосадованное. – Я вернулся, – раздражённо бросил Бакуго, снимая обувь и вихрем уносясь подальше, вглубь дома. Его догнали неторопливые тихие шаги, а затем мать, прислонившись к двери запертой комнаты, громко и с усмешкой произнесла: – Я тут собиралась заехать погостить к подруге. Ты не скучай, я вернусь дня через три. Нечего тут сильно буйствовать, ясно? – смешливые указания лишь раздражали, заставляли Катсуки злиться и желать что-нибудь разнести, чтоб снять жгучее напряжение, унять полыхающее желание горячего тела под собой, утихомирить пляшущие безумным пламенем мысли, стучащие навязчивые слова. «Хочу, хочу, хочу, чёрт подери, этого никчёмного Деку!» Громкий яростный рык вырывается из горла, но Бакуго-сан лишь усмехается и уходит собирать вещи для поездки. Проходит всего час, бесконечный и короткий час, прежде чем она выходит из дома, возвещая об этом громким хлопком входной двери. Бакуго остаётся предоставлен сам себе на эти нереально долгие три дня, за которые он успеет ещё тысячу раз пожалеть, что до сих пор не нашёл себе кого-нибудь. Всё, что он может сейчас – это сидеть на кровати и тихо сходить с ума от жгучего желания, что распирает тело, наполняет его энергией, которую некуда направить. Возбуждение накатывало волнами, заставляя периодически запираться в ванной комнате, чтобы с жалкими стонами, за которые он потом себя люто ненавидел, сбрасывать скопившееся напряжение, закусывая при этом до крови собственную ладонь, чтобы не казаться самому себе ещё более жалким, чем до этого. Первый день прошёл, как в тумане – бесконечные приливные волны, яростное желание того, чтоб всё это быстрее закончилось, мозг, плавящийся от возбуждения и буквально вытекающий через все естественные отверстия в голове, пожар внизу живота, куда стекались абсолютно все мысли и стремления. К вечеру Бакуго хотел было поужинать, но и кусок в горло не лез, еда лишь вызывала какое-то иррациональное отвращение. Вся его жизнь раз в полгода катилась ко всем чертям, что неимоверно выводило из себя, но ничего с этим поделать было нельзя. Ночь прошла, как в бреду – жар, что ломил все мышцы и кости, пот скатывался по лбу, а футболка неприятно липла к спине. Хотелось снять с себя всю одежду вместе с кожей, чтобы не было так жарко, чтобы приятная прохлада коснулась объятого пламенем тела. Половину второго дня Бакуго провёл в ванной, медленно сгорая от желания и иногда с нажимом проводя ладонью по невероятно чувствительному сейчас члену и смывая белёсые потёки. Часы текли то мучительно долго, то проскакивали почти незамеченными. Но ближе к вечеру в тишине дома разнёсся робкий неуверенный стук. Злость нахлынула с новой силой на измученный разум, вырывая из груди тихий рык сквозь плотно сжатые челюсти. С улицы доносился приятный запах яблок с корицей, который дурманил голову, заставлял во рту скапливаться слюну, а зубы невыносимо ныть. Бакуго с трудом заставил себя подойти к двери и отворить её, мгновенно отшатываясь от гостя, как от прокажённого. Этим гостем оказался чёртов Деку, который теперь с поражённым лицом стоял в дверях, и аккуратно, почти незаметно водил носом и краснел, осознавая, в какой ситуации оказался. Бакуго мысленно чертыхнулся, поняв, что так и не предупредил никого о том, что он «болеет», и конспекты приносить не нужно. Теперь последние остатки и без того не самого крепкого самообладания плавились, медленно стекая вниз, туда, где колом стоял напряжённый до тупой ноющей боли член, который почти что полностью скрывали широкие домашние штаны. Деку не знал, что ему следует предпринять, хотя вбитое в голову воспитание не говорило, а просто кричало, что следует немедленно уходить, бежать как можно дальше, но запах, этот горячий запах альфы, находящегося на грани, дурманил разум омеги, заставлял ноги подгибаться, а кожу гореть и зудеть от желания. Давно, с самого детства подавляемые чувства к этому взрывному типу теперь рвались наружу, заставляя голову туманиться возбуждением, которое усиливало собственный яблочный аромат. Тонкий, горьковатый запах граната ударял по рецепторам, сковывал тело. Повисшая напряжённая тишина была угнетающей, давящей, но только не для тех двоих, что сейчас стояли и смотрели друг на друга так, будто видели впервые. В глазах Бакуго мелькнуло что-то, заставившее Изуку понять, что бежать уже поздно. Секунда – и он был прижат к горячему, почти раскалённому телу руками, которые уже забирались под школьную форму самым наглым и непотребным образом. Ещё секунда, искра разума в оранжевых глазах, и Бакуго взвалил омегу на плечо, как мешок, занёс в дом, громко хлопнув дверью, и тут же потащил в собственную комнату, с грацией хищника обходя все углы и косяки, дабы вопящий сейчас что-то Деку не ударился и не свернул себе свою тонкую куриную шею. Дорога до комнаты, пара шагов до кровати, сброшенная на мягкие простыни ноша и обессиленное жаром тело, требующее порции ласки. Бакуго навалился на Деку, прижимая собой к кровати, уперся руками по обе стороны от зелёной головы и теперь сверлил злобным взглядом глаза напротив, тяжело дышал куда-то в плечо однокласснику, наполняя собственные лёгкие пряным ароматом омежки, что так удачно появилась в его доме. В голове Катсуки что-то перманентно взрывалось, лопалось, как мыльные пузыри, крошилось и ломалось, а яростное желание лишь побуждало к действиям. – Каччан, отпусти, ты не в себе! – трепыхание тела распаляло, заставляло проявиться потребности укротить, подчинить, присвоить и никуда не отпускать. Глаза зло сверкали, но Бакуго прятал своё лицо в приятно пахнущих зелёных волосах, в которые просто-напросто зарывался носом, утопая в аромате яблок, что становился всё более густым и манящим по мере того, как Деку распалялся от будоражащих прикосновений горячих губ к шее и ямке между ключиц. Мятая форма быстро и небрежно расстёгивалась, давая подрагивающим рукам больше свободы действий, пуговицы резкими движениями вырывались с мясом, позволяя голодному и жадному взгляду полыхающих глаз вдоволь насладиться видом светлой кожи и лёгкой испарины, подтянутого и стройного тела, запахом, исходившим, казалось, отовсюду. Даже потрошащий мозг жар чуть утих, успокоенный близостью желанного омеги, который никуда не пытался убежать. Губы Бакуго, переместившиеся на живот, стали для зажмурившегося Деку абсолютной неожиданностью, и он судорожно вцепился в светлые жёсткие волосы Катсуки, попытался оттянуть его голову от своего живота и свести вместе практически бесстыдно расставленные ноги. Ему было жутко стыдно, что он с такой лёгкостью смог позволить себе сдаться. Мысли метались, не желали никак собираться вместе, тяжёлое горячее дыхание, которое он ощущал чувствительной кожей пресса, сильно отвлекало, а широкое и влажное касание языка вообще выбило из головы последние мало-мальски связные мысли, оставляя только чувство эйфории и радости, что на него наконец обратили внимание, что, возможно, его чувства были взаимны, что этот взрывной упрямец просто никак не желал признавать свою постыдную зависимость от такого, как он. Какое-то светлое и тёплое чувство белёсым туманом расползалось в груди, расслабляя, успокаивая, позволяя чуть ослабить хватку на светлых прядях. Бакуго довольно заурчал, как нализавшийся валерьянки большой кот, и продолжил свои исследования мягкого и приятного на ощупь тела. Пальцы его резко расстегнули ремень и ширинку брюк, медленно зарылись под резинку нижнего белья, проходясь по тёмному пуху волос, и обхватили небольшой член с влажной, сочащейся головкой. Хищная ухмылка озарила лицо Бакуго, ощутившего чужое возбуждение, а омега лишь немного затравленно отвёл взгляд, закусывая губу и отчаянно краснея. Жгучий стыд пробежался по венам, смешался с растущим возбуждением и разливающимся по телу удовольствием от откровенных прикосновений к тонкой и чувствительной коже. Сильные, чуть подрагивающие руки приподняли Деку за бёдра, стягивая мешающие элементы одежды, отбрасывая их подальше, абсолютно не замечая, что что-то упало на пол с тихим стуком – шум в ушах заглушил все звуки, загнанное дыхание терялось между ног Изуку, где сейчас орудовал язык Бакуго, что мягко обводил самым кончиком каждую венку, каждую складочку нежной кожи. Альфа вдыхал концентрированный аромат корицы, зарывался кончиком носа в промежность, разводя ноги Деку шире и давая себе больший доступ к сжавшемуся входу в мягкое нутро, откуда сейчас вытекала просто божественно пахнущая смазка, выдававшая готовность омеги к проникновению. Рот непроизвольно наполнился слюной, и Бакуго не мог не позволить себе широко и влажно лизнуть промежность, собирая капли вязкого нектара. В голове что-то замкнуло, всё спокойствие резко, моментально испарилось, как тонкий слой спирта на ветру, в висках вновь бились штормовые волны возбуждения, сносящие всякие зачатки прежнего самоконтроля. Шальные, абсолютно пьяные, полыхающие глаза видели всё сквозь мутную пелену, а тело уже не руководствовалось велениями разума. Бакуго приспустил широкие штаны вместе с бельём, приподнял хрупкое на вид тело за разведённые в стороны бёдра и толкнулся вглубь горячо желаемого тела, застонав как-то обречённо сквозь прокушенную уже губу. Из горла Деку вырвался тихий вскрик, пальцы судорожно цеплялись за простынь, а мышцы инстинктивно сжимались от неожиданного проникновения, вызывая боль и непрошенные бисеринки слёз, что собирались в самых уголках широко распахнутых зелёных глаз. Первые несмелые толчки, вырывающие из груди всхлипы, быстро сменились быстрыми, безудержными, приносящими не только боль, но и мутно-яркое удовольствие, похожее на разводы бензина в воде. Деку сильнее, до побеления костяшек, сжимал пальцами простыни, пытаясь найти опору, чтобы подаваться навстречу каждому толчку, чтобы принимать Бакуго в себя как можно глубже, больше, сильнее, дольше удерживать его в себе. Комната наполнилась громким, чуть хриплым дыханием, звуками звонких шлепков кожи о кожу, тихими хлюпающими звуками естественной смазки при каждом движении и смешанными стонами, чередующимися с быстрыми и влажными касаниями губ. С каждым толчком сознание Бакуго постепенно возвращалось в пустующую голову, позволяя с чуть большей ясностью разглядеть податливое сильное тело Деку, что будто в лихорадке метался под ним, извиваясь, подаваясь навстречу и отчаянно краснея от своей бесстыдности. Это зрелище хотелось запечатлеть на всю жизнь, сохранить в памяти, как самое дорогое, хранить долго и бережно, изредка возвращая себя в эти полные счастья и страсти мгновения. Сохранить в памяти каждую капельку пота, катящуюся по пылающему лицу, лихорадочный блеск в подёрнутых пеленой наслаждения глазах, каждую черточку желанного тела, каждый звук, сорвавшийся с припухших губ. Деку отдавался со всей страстью, на которую только был способен, несмотря на смущение, которое всё ещё сковывало его разум. Узел в основании члена медленно набухал от притока крови, но был ещё мягким, податливым, мягко массировал стенки узкого прохода. Острое удовольствие иглами проносилось по позвоночнику, ударяя в голову волнами, которые вскоре полностью затопили сознание. Бакуго несколько раз особенно глубоко толкнулся в горячее сжавшееся нутро и кончил с тихим загнанным стоном, борясь с практически непреодолимым желанием вцепиться зудящими зубами в доверчиво подставленную шею. Деку под ним замер следом, утопая в удовольствии, и излился на собственный живот небольшими жемчужными каплями. С сознания постепенно спадала пелена безумия, Бакуго начинала одолевать злость на себя, на собственное тело, которое его предало, поддавшись сиюминутному порыву. Рыжие, как пламя, глаза полыхали гневом, и Изуку съёжился, потерялся, растерялся, не зная, куда себя деть, чтобы ярость одноклассника схлынула без следа. В груди Деку разливалась боль, ноющая, тупая, ничем не заглушаемая, которая обуяла и разум, твердящий, что здесь нечего было ловить, что такой, как Каччан, никогда не полюбит его, не примет, как своего омегу, и от этого становилось горько и тоскливо настолько, что хотелось выть, стонать и царапать грудь в бессильной попытке справиться с накатившими эмоциями. В зелёных глазах застыли слёзы, которые там и остались, не в силах скатиться по веснушчатым щекам. Ещё немного и спадёт узел. Ещё немного и Деку уйдёт отсюда, чтобы никогда больше не узнать, каково это, когда сильные и немного грубые руки даруют мягкие и нежные ласки. Ещё немного, и он уйдёт, чтобы запереться в собственной комнате, и, дав волю горьким жгучим слезам, пытаться склеить разбитое на мириады осколков сердце. Ещё немного… совсем чуть-чуть… Почему-то именно сейчас сверкающие слезами зелёные глаза не вызывали в душе Бакуго слепую ярость, а наоборот - глушили её. Он с какой-то робкой нежностью и неуверенностью коснулся лица Деку, задумчиво обвёл пальцем линию скул, губ, подбородка. Чувство лёгкости и эйфории никуда не делось, былая ненависть больше не казалась сплошной – она будто пошла рябью, являя то, что было скрыто от глаз – привязанность, болезненную зависимость, затаённую нежность, которая никак не могла вырваться на поверхность до этого дня. Узел, наконец, спал. Только почувствовав это, Изуку, чуть шатаясь, отстранился, поднялся и начал в полутьме шарить руками в поисках вещей. Он собирался уйти отсюда. Уйти от собственных чувств, уйти от себя самого, оставив своё израненное сердце здесь, на полу, вместе с капельками спермы, стекающей по внутренней стороне бёдер. В голове Бакуго снова что-то замкнулось, и он с непередаваемой ясностью осознал, что сейчас может потерять что-то очень дорогое, почти что бесценное для него. Но что конкретно – он не знал. Зато его собственное тело знало. Бакуго бесшумной тенью соскользнул с кровати, заключая Изуку в крепкие объятия, и прижался щекой к чуть влажной спине. «Чёртов бесполезный Деку. Каким бы идиотом, слабаком ты ни был – я тебя не отпущу». Новый всплеск ярости, берущей верх над рациональным, влажный блеск острых зубов и резкая боль в шее заставили Изуку замереть без движения, застыть, пытаться лихорадочно осознать то, что происходит. Его пометили. Каччан его пометил. Он теперь полностью принадлежит Каччану. Слёзы всё-таки хлынули из его глаз и скатились по щекам сияющими дорожками. Однако то были больше не слёзы отчаяния, но слёзы облегчения и счастья, которые затопили всю израненную душу Изуку. Впервые Бакуго был уверен, что поступил абсолютно правильно, что пресловутые инстинкты, на которые он всегда опирался, действительно могут помочь не только в бою. Альфа внутри него довольно урчал, сворачиваясь калачиком и засыпая ненадолго, чтоб потом снова и снова брать бразды правления в свои когтистые лапы. Да, им будет непросто в этой жизни. Бакуго был слишком вспыльчивым, агрессивным, запальчивым и высокомерным, но Деку в тайне надеялся, что сможет справиться с той взрывной и огненной напастью, что теперь навсегда поселилась в его сердце…