Последний оплот человечества

По вечерам они собирались в забегаловке Гиббса, чтобы пропустить пару пинт пива и поделиться своими историями. Иногда правдивыми, иногда нет — поди разбери, где вымысел, когда из сливного отверстия сортира на тебя таращится красный глаз, а под столом что-то шумно дышит и норовит схватить за ногу скользким щупальцем. Вы скажете, что забегаловка Гиббса не лучшее место в Аркхэме, а они спросят вас — где же тогда лучшее? Уж не «У Вельмы» ли, где каждый божий день можно встретить людей настолько странных, что иной раз подумаешь, где безопасней — рядом с ними или под мостом, в обнимку с какой-нибудь поганью? Или же в таверне у старого Джона, где воняет так, что даже монстры после этого запаха не выживают? Так что как ни крути, а забегаловка представлялась местом вполне неплохим. По крайней мере, здесь всегда было пиво, а монстры хоть и встречались, но под легким хмелем виделись уже не такой большой проблемой, как окружающий мир. Первым по негласной традиции начинал самый трезвый либо тот, кто лучше всех держался на ногах. Сегодня слово взял Пит. Он, против обыкновения, не был пьян, и за это ему простили даже то, что собаку свою он притащил с собой, усадив под столом. Пит почесался, сплюнул на пол и начал говорить. — Вы слышали уже, что случилось на вокзале? Ну конечно, слышали. Весь город слышал, черт бы его побрал. Что бы ни случилось, через час уже все слышали об этом как будто своими ушами. А спросишь кого, никто ничего не видел. Только слышали, но не видели, понимаете? А я видел. Сам видел, своими глазами. Верите? Вот как вас сейчас, так и это видел. Я был там, понимаете. С Дюком был, мы оба там были. Пит перевел дыхание и опустил руку под стол, чтобы потрепать пса по голове. Было видно, что такой длинный рассказ дается ему с трудом. Он отхлебнул пива, рыгнул и продолжил, нервно постукивая пальцами. — Я ведь не просто так там был. Мне сны снятся, понимаете? Сны. Но не обычные сны, не такие, как у всех. В них все самое страшное, что есть в мире, только еще страшнее. Мне иногда снится, что я стою такой маленький-маленький, будто ребенок, а ко мне идет оно, такое огромное, что все небо заслоняет. И не могу понять, оно живое или нет, но только очень страшно. И рты, представляете? Маленькие сморщенные рты, как у младенцев. Много ртов. На длинных тонких стебельках. И ноги, как у козла, только длинные-длинные, до самого неба. Страшно… Или бывает, снится мне, что я в доме, только дом этот не обычный дом, а что-то вроде комнат Ма, где люди живут. Только там люди не живут, понимаете? Там никто не живет. А все равно сплошные двери. Я пытаюсь выбраться, а за каждой дверью новая дверь, за ней еще дверь и в каждой комнате страшнее, чем в предыдущей. Как будто идет за мной кто-то и дышит прямо за спиной, как Дюк, когда мы долго идем, только громче и страшно так, будто у него пасть размером с меня. А еще иногда снится, что я вижу большое окно, только оно не в стене, а прямо в воздухе. Понимаете? Окно есть, а стены нет, и черт его подери знает, как оно там висит. Что говорите? При чем здесь вокзал? Пит растерянно моргнул, икнул и мотнул головой, приходя в себя. — Так я же почти подобрался к этому самому! Подождите немного, все расскажу как есть, ни слова не совру. Мне намедни тоже снился сон, поганый такой, знаете. Как будто зовет меня кто-то, а кто — понять не могу, но только говорит, что надо мне, значится, идти на вокзал. Будто встретит меня там кто-то или я кого-сь встречу. Я, значит, проснулся и думаю, брехня все это, просто сон поганый. А тут смотрю, Дюк мой как будто тоже сам не свой, головой вертит и все норовит убежать вперед, да прямиком по той улице, что до вокзала идет. Ну тут я, признаюсь, струхнул. Знаете, ведь как оно нынче бывает, сначала тебя кто-то зовет, а потом на улице находят твои косточки, обглоданные чисто что лоботрясам в институте показывать. Или вообще ничего не находят. Ворчливого Джона вон до сих пор никто не видел, а ведь он рассказал мне однажды, что слышит голоса прямо у себя в голове. А потом пропал, понимаете? Вот я и струсил, а кто бы не струсил. Хотел собрать вещи и бежать из города куда подальше, но не успел. Дюк совсем обезумел, с веревки сорвался и бросился куда звали, даром что хромает вторую неделю. Чуете, чем пахнет? Ну тут делать нечего, я следом за ним бросился, а как иначе? Мы ж с ним уже два года вместе везде, он мне жизнь не раз спасал. Это у вас, домашних пташек, понятия другие, а у нас, бродяг, свои законы, мы друг друга в беде не оставляем. В общем, покидал я вещи как есть, да и рванул следом. Дюк бежит, словно ног не чует, следом я бегу, а сверху слышу, как будто летит за нами кто-то, крылья хлопают. Наверняка из той погани, что в последнее время развелась на улицах, не раз ее слышал, да вот лично сталкиваться не приходилось. Бог миловал. Хотя есть ли он еще, тот бог, а? Пит снова шумно отхлебнул и посмотрел по сторонам. Лица собеседников выражали вежливое участие и местами даже заинтересованность. Это его вполне устроило. — Бегу я и думаю, если не добежим, то, может, оно и к лучшему. Всем известно, нельзя приходить, когда зовут, даже если совсем плох. Но не могу же я бросить Дюка, понимаете? Вот потому бегу и молюсь, чтобы нас по пути кто-нибудь съел, лишь бы быстро и чтобы не мучиться. Но добежали мы наконец, когда я уже совсем из сил выбился, шутка ли, полгорода разом. Смотрю, Дюк остановился как вкопанный и даже как будто назад стал сдавать, ну тут и я скорость сбавил. Он стоит, шерсть дыбом, уши к голове прижаты, пасть ощерена что у того волка, но не рычит, а только скулит тихо, жалобно так. Ну нагнал я его наконец, встал рядом, смотрю — а вокзала-то и нет. Вместо него окно огромное, как из того сна, только круглое и какое-то сплюснутое, и светится все, что аж глазам больно. А в окне том, верите ли, будто что-то живое шевелится, будто люди там или твари какие ходят, руки к нам тянут и зовут так тоскливо-тоскливо, будто с того света. А может, и правда на тот свет звали. Ну тут уж я не выдержал, Дюка на руки схватил и наутек бросился. А кто бы не бросился? Слышал только за спиной, как они все громче и громче зовут, и вроде как будто уже даже и не зовут, а воют, словно погань, что слов не разобрать. А потом разом замолкли, и только крик напоследок раздался, но будто бы и не их вовсе, обычный такой, человеческий крик. Но тут уж я точно оборачиваться не стал, ходу прибавил да так и драпал до самых окраин. Питу подлили пива и сочувственно похлопали по плечу. Таких историй с каждым днем становилось все больше. Цена им, конечно, была невелика, но это все же было какое-никакое, а развлечение. Из дальнего угла, того, в котором никогда толком не работало освещение, и поэтому казалось, что он всегда находится в тени, раздался сухой надсадный кашель, а потом негромкий стук, такой отчетливый, будто кто-то барабанил по полу тростью с металлическим наконечником. Это пройдоха Декстер привлекал к себе внимание. Декстера Дрейка в этом городе знали совсем недолго, но достаточно, чтобы всякий познакомившийся с ним старался второй раз на его пути не попадаться. Это был в высшей степени интеллигентный, приятный в общении и внешне плут, из тех, что на ярмарке способны обчистить ваши карманы так, что вы сами этого не заметите. Декстер Дрейк был магом, или, по крайней мере, называл себя им, а это, как известно, накладывало определенный отпечаток на репутацию. Декстер выждал, пока все взгляды обратятся исключительно на него, и заговорил. Его голос звучал тихо, но достигал даже дальних уголков закусочной, и это тоже было своего рода магией, хоть и без волшебства. — Я знаю, о чем идет речь. Мне доводилось сталкиваться с подобным явлением. Это было, дайте подумать, года три с половиной назад, поздней осенью, в городе, которого больше нет ни на одной карте мира. Очень верно схвачена сама суть этого явления — окно. Оно, конечно, не является окном в том смысле, в каком мы привыкли представлять, но все же выполняет его функцию между нашим миром и тем. Сказав это, Декстер махнул свободной рукой в сторону темного угла, словно объясняя таким образом, какой именно "тот" мир имеется в виду. — Мы называем это вратами. Они открываются порой в самых неожиданных местах. Пока еще никому не удавалось предсказать, где и когда откроются следующие врата. Единственное, что мы знаем более-менее достоверно, это то, что они появляются, когда нечто, прорывающееся в наш мир, становится слишком активным. — Это как сейчас, что ли? — спросил кто-то за столиком, громко хохотнув. — Хуже, намного хуже. Считайте, что первые врата были лишь началом. В городе, откуда я прибыл и которого больше не найти ни на одной карте, врат когда-то было гораздо больше. Сначала одни, потом вторые, третьи... Мы пытались их закрывать, но это требует времени, сил и в некотором роде склонности к самопожертвованию, что существенно сокращало количество тех, кто мог помочь. Врат становилось слишком много, и в конечном итоге единственное, что мы могли сделать, это просто сбежать. Нас было трое, если вам интересно, а теперь перед вами лишь один я. Последний из спасшихся оттуда. На Декстера смотрели с недоверием, словно прикидывая в уме, сколько в его словах правды, если она вообще там есть. Никогда не доверяйте магам, это все знают. Не проведут, так обманут. — Ну и что же случилось с остальными? — подал голос Пит, уже порядком захмелевший и оттого казавшийся себе храбрее, чем он есть. — Когда мы покидали город, со мной было двое спутников. Полицейский-неудачник Томми Малдун и шаманка из какого-то дикого племени по имени Акачи. Спустя два месяца Томми сел за стол и написал длинное письмо, в котором рассказал, что его не покидают кошмары, в которых все повторяется заново. Он говорил, что Аркхэм ждет судьба тех мест, что мы покинули, и что будущее неминуемо. По его мнению, спастись от этого было невозможно, и побег был лишь отсрочкой неизбежного. Судя по всему, он видел что-то, что заставило его так думать. В то время как раз начались все эти странности с пропадающими людьми. Бедный парень, глуповат конечно, но совершенно безобидный. Он был очень напуган, боялся, что Аркхэм тоже будет стерт с лица земли вместо со всеми, кто в нем находится. В тот же вечер он сходил на почту и отправил письмо на мой адрес, потом вернулся домой, прибрался, сжег все бумаги, что были в кабинете, достал ружье, приставил дуло ко рту и спустил курок. Бедняга, он просто не видел иного выхода. Повисла тишина, из тех, что сопровождают любой рассказ о смерти, особенно если это смерть хорошего человека. Потом кто-то кашлянул и робко спросил. — А девчонка? — О, с ней все вышло гораздо лучше. Вы все еще можете встретиться с ней, если очень повезет. Подозреваю, теперь она будет ошиваться где-нибудь неподалеку от врат. Но не советую вам подходить к ней слишком близко и пытаться познакомиться. Видите ли, с тех пор она малость обезумела, и болезнь только прогрессирует. Когда я видел ее в последний раз, она набросилась на меня с ножом. Снова помолчали. Разлили пиво, в тишине опрокинули его в себя, размышляя каждый о своем. Декстера здесь не любили и словам его не очень доверяли, но уж очень выбивалась его история из ряда того, что обычно рассказывают посетители закусочной. Обычно здесь говорили об очередной клыкастой твари из самой преисподней, что пыталась сожрать очередного удачливого смельчака, который выпустил в нее очередной разряд дроби (бросил ржавый нож, ударил кухонным табуретом, придавил толстой книгой на латыни) и одержал над ней очередную победу. Иногда рассказывали о странностях, происходящих на улицах города (конечно же, встречи с клыкастыми тварями странностями никоим образом не являлись, а были делом давно привычным, как, скажем, встреча с комарами в лесу в середине лета), или о том, что привело их в Аркхэм, ведь всем известно, что по своей воле сюда давно уже никто не приезжает. Но истории, подобные той, что рассказал Декстер, были здесь не в чести. Они были слишком сложными для простых любителей выпить и надрать зад какой-нибудь погани, потому что заставляли задумываться о таких вещах, о каких не стоит думать, даже если ты сильно пьян, и уж тем более — если ты трезв. Эти мысли опасней, чем самый страшный яд, потому что отравляют тебя не сразу, но медленно и мучительно, выгрызая изнутри. Кем бы кто ни был из случайных слушателей, собравшихся сегодня в закусочной, каждый из них все равно этим вечером хоть раз да подумает о том, что случится, если врата начнут открываться тут и там. Самым впечатлительным, возможно, даже приснится тот город, которого больше нет ни на одной карте мира, обезлюдевший, но не опустевший, заселенный поганью, которая днем и ночью бродит по его улицам, потому что день и ночь в нем теперь означают одно и то же. На следующий день Декстер не пришел в Гиббса. И через день не пришел. А на третий день все уже и забыли думать о нем и его истории, и в этом не было его вины: такова была реальность Аркхэма. Все вокруг менялось слишком быстро, и либо ты принимал правила игры, либо очень быстро из нее вылетал. Первым и базовым правилом выживания в Аркхэме было не привязываться. Тот, кого ты звал другом сегодня, завтра мог в лучшем случае погибнуть, в худшем сойти с ума или перейти на сторону тех, кто призывал в город погань и молился ее темным прародителям, не имевшим ничего общего с богами.