New world coming.

      Знаете, ему всегда хотелось сказать ей, что ее любовь к простому грифельному карандашу и крепкому кофе из автомата в столовой порой перерастает в безумство.       За окном пошел снег, мягко касаясь оконного стекла, за которым горел болезненно яркий, неприятный свет.       Он хотел бы изучить все книги, которые стоят у нее на верхней полке у шкафа, потому что в книгах знаменитых авторов можно найти описание человека, которому ты готов отдать свою жизнь.       А как он смотрел на нее на выпускном балу, знаете? Он просто не мог до сих пор не может поверить, что девушка носит платья. Пусть это и случается нечасто.       Когда он влюбился?       Сложно сказать, но если возвратиться чуть назад, можно предположить.       Это случилось месяц назад, наверное. Может, и раньше, но признался он себе в своих чувствах только месяц назад.       Она сидела под липой, что раскинула крону на заднем дворе школы, с раскрытым на коленях блокнотом и вертела в тонких пальцах карандаш, глядя куда-то в сторону. Он только тогда заметил, что вместо привычного хвоста волосы ее лежали на плечах беспорядочными, но милыми кудряшками. Он завороженно проследил взглядом плавный поворот тонкой шеи, высокие скулы, бросающие тень на смуглую кожу, прищуренные глаза и пышные ресницы. Солнечные лучи, проглядывающие сквозь листву, падали на ее лицо красивыми бликами и блестели в карих, почти черных, глазах, раскладывали причудливые тени на руках, открытых взору острых ключицах и узких плечах.       И как-то само вышло. Не насильно, не по принуждению, не как вирус, а так, как должно быть.       Она была другой, и именно ее непохожесть стала для него ориентиром в собственных запутанных чувствах. Он не переставал хранить в себе все интересные замечания, которые невольно видел в ней.       Он хотел бы узнать ее всю, от кончиков темных, кудрявых волос и до глубины души, выучить ритм ее сердца, когда она спит и когда рисует, когда радуется и когда грустит. Он хотел наблюдать за ней, когда она читает, когда решает задачу по физике, когда подтанцовывает под любимую музыку (а он уверен, она так делает), когда смеется, когда едва сдерживает слезы от грустной мелодрамы (в этом он тоже не сомневается), когда сосредоточенно наносит на холст первый мазок светло-голубой краски и когда тихо шепчет выученный совершенно случайно стих.       Так неужели этому не суждено случиться? Неужели ей не суждено прожить все эти мгновения, разве она этого не заслужила?       Он бы все что угодно отдал, лишь бы только перекроить последние два часа, лишь бы только вырвать у судьбы еще хотя бы две секунды, еще мгновение, чтобы успеть ее спасти и не дать ей оказать перед лицом опасности.       Но у Жизни со Смертью свои счеты и свои долги, которые они отдают человеческими жертвами, словно бы люди – своеобразная валюта где-то там, в другом измерении. Там, где свои законы и свои правила, в своды которых не вписываются лишние секунды.       И только лишь поэтому он сейчас сидит у палаты №317, что именуется операционной, запустив руку в волосы и роняя на ледяной пол одинокую слезу. Плевать, что говорят люди о мальчишечьих слезах, все это чушь.       «Я во всем виноват. Я.» Единственная мысль, что бродит в голове.       Потому что нужно было вовремя обернуться и обратить внимание на нее, а не на отморозков, которых уже бы через два часа поймала полиция. Нужно было уберечь ее от опасности, спрятать от колес автомобиля такую хрупкую на самом деле Мишель, какой бы стойкой она не старалась быть.       Было, было, было!       И не вернуть.       Когда аппараты жизнеобеспечения издали пронзительный, монотонный и скрипучий, мертвенно-жуткий писк, Паркер вдруг понял, что все внутри опустело и замерло, как будто бы после удара ножом.       А ведь даже признаться не успел. Ни слова ей не сказал.       Под ребрами что-то беззвучно, но неприятно сломалось.       Это сердце сбилось с ритма, а душа развалилась на части, потухая, словно уголек, в черном пламени пропавшей надежды.       Он просил ее вернуться. Он просил ее стараться. Будто боролся вместе с врачами за ее жизнь, тянул всеми силами с того света.       Он молился, чтобы у него не забрали еще и ее. Он просто надеялся, что трагедия обойдет их стороной.       Не обошла.       С настенного календаря тихо упал листок. 24 декабря закончилось.       Это самый жуткий Сочельник в его жизни. Он сравнится разве что с первым Сочельником без родителей.       – Неужели чудес не бывает?       Слова сами собой слетели с губ, он даже не успел ничего понять. Просто как будто бы кто-то сверху на секунду захватил его разум.       Видимо, не бывает.       По полу пробежал ветерок, что ворвался в пустой пока что коридор сквозь открытое окно. Пара снежинок блеснула в воздухе и растворилась. Или это сверкает пелена в глазах?       Барахлящее радио, работающее через раз, вновь заиграло, и Питер уловил строчки из полузабытой песни.

There's a new world coming Грядёт новый мир, And it's just around the bend Он уже за поворотом There's a new world coming Грядёт новый мир, This one's coming to an end. А этот подходит к концу.

      Если бы это было правдой. Наверное, только чудо сейчас может вытащить его из пучины тьмы, в которой он оказался.       Он поднял голову, стиснул зубы, зажмурился и попытался не закричать. Крик рвал легкие, ломал кости, дрожал внутри всеми не сказанными словами и был живым доказательством его беспомощности. Супергерой, дружелюбный сосед, спасший всех от безумца-Стервятника, но не уберегший дорогого человека от темноты.       И что он теперь может? Кто он?       Никто, который может ничего.       Открывшаяся дверь громким скрипом раздалась в голове и сотрясла ее, заставляя поднять красные глаза на человека в белом.       – Мне жаль, – проговорил он.       Да ничерта вам не жаль, вы все пустые, никогда вы не поймете этого, пока не испытаете на своей шкуре. Вы все ненастоящие.       – Мы сделали все, что могли.       Уйдите, уйдите, не приближайтесь, не говорите ничего, не режьте и без того искромсанное вдоль и поперек сердце.       – Держись, парень.       Шаги, что раздавались в коридоре, становились все тише и тише.       Уходите, не возвращайтесь. Не просите держаться, ничем вы не поможете.       Он сам не в силах себе помочь. Ругающий себя последними словами, но беспомощный, словно морская черепашка, угодившая в рыбацкие сети.       Снова скрип двери. Удар. Стук каблуков.       – Мистер Найт, вернитесь! – голос был на грани истерики. Медсестра-интерн, весь вид которой говорил о пережитом ею ужасе и удивлении, стояла в дверях, зовя практически ушедшего доктора назад.       Если бы Питер мог понимать хоть что-нибудь, он бы увидел врача, что со всех ног, спотыкаясь и едва ли не падая, бежит обратно в операционную. Он увидел бы, как на приборах зеленая полоска, ровная, словно линия на бумаге, превращалась в зигзаги. Питер бы заметил, как смотрит на него медсестра.       – Не сдавайся, парень, – тихо, почти неслышно говорит она, но именно этот шепот отрезвил его. Показалось или нет? Бред или реальность?       Рывком поднявшись на ноги, он прильнул к узкому окну в полотнище двери, мысленно моля всех известных ему богов о шансе жить для его Мишель. – Еще раз! Запускайте!       – Ну, ты же сильная девочка!       – Ну-ну-ну!       – Есть!       – Умница, еще чуть-чуть!       Он замер у дверей, наблюдая, словно через пелену, как ее пышные ресницы задрожали, давая ему возможность посмотреть в подернутые полудремой кофейные глаза. Он видел, как шевельнулась тонкая рука, слабо нащупывая опору под собой. Он заметил, как она чуть-чуть повернула голову, инстинктивно отворачиваясь от маски.       И у него земля из-под ног ушла.       Все погрузилось в плотный туман забвения. Так бывает, когда избавляешься от ноши, что тяжким камнем лежала на душе.       Радио снова подало признаки жизни, скрипуче пропевая строки все той же песни.

There’s a brand new morning, Это совершенно новое утро, Rising clear and sweet and free! Рассветает так чисто, нежно и свободно! There’s a new day dawning, Это пробуждение нового дня, What belongs to you and me. Что принадлежит тебе и мне.

      Тебе и мне.       Неужели справились?

***

      – А вы слышали? – щебетала медсестра, что прибежала раньше всех на рабочее место только для того, чтобы сообщить последние вести.       – Что слышали? – переспросили ее подруги, которые только-только приехали и даже не успели допить кофе из придорожной забегаловки.       – Вы что же, не в курсе? Ой, вы не поверите! – продолжала тараторить болтушка, вызывая усмешку у двоих подруг. – К нам вчера привезли девушку, шестнадцати лет, такая милая, под машину толкнули, – веснушчатое лицо рассказчицы исказилось печалью. – А с ней парень был еще, в смерть перепуганный. Два часа мы ее откачать пытались, да все без толку было, – сестра приостановилась, переводя дух и отводя влажные глаза. – Тут приборы показывают, что все… Парень за голову хватается, чуть не плачет, кричит на врача, срывается, убегает, сел под дверью и головы не поднимал. Мы все так перепугались, плачем всей бригадой и так грустно, так страшно! Они ведь молодые совсем, такая пара красивая... Наверное, что пара, уж не знаю. А тут окно открылось, ветер холодный подул, снег залетел в палату. Я говорю, мол, закройте, чего уж тут… И вдруг приборы как запищат! Девчонка все пытается, сердце слабо-слабо бьется. Я вылетаю, зову Найта, говорю, очнулась. Он чуть не в слезы, и я… В общем, вытащили ее. Положили в палату, вы бы видели парня! Ни на минуту от нее не отходил, ночь ночевал в больнице, есть, пить отказывался, только с ней разговаривал. Много говорил, а она как будто все слышит, сердцебиение ровное-ровное, ни на миг не сбилось, представляете? И это после такого! Уснул, правда, парнишка потом, я видела. Сейчас девочка глаза открыла, но будить его не стала, только по волосам его гладит, улыбается. Шепотом сказала, что чуствует себя нормально. И вот говори теперь, что чудес не бывает, – закончила она, на секунду умолкнув и беря со стола шоколад. – Так переволновалась, дайте хоть что-нибудь съесть, с ночи ни росинки…       Слушательницы лишь переглянулись, отстраненно улыбаясь.       – Да уж… Бывают чудеса. Кстати, С Рождеством вас, сегодня же двадцать пятое!... Ай, что это, радио барахлит, что ли...

Yes a new world's coming Да, грядёт новый мир, Yes a new world's coming Тот самый, из наших видений, Coming in peace Грядёт в спокойствии, Coming in joy Грядёт в радости, Coming in joy Грядёт в радости, Coming in love. Грядёт в любви.