А напоследок я скажу

Тонкие пальцы в белоснежных перчатках сливаются с клавишами рояля. Гостиную в стиле XVII века наполняет нежная мелодия. Он напряжен – видно по строгому профилю, по натянутой линии сведенных бровей. Он красив, еще более красив, чем тогда, дождливым вечером 1790 года, когда я впервые заглянул в его глаза. А сегодня, спустя столетия я вновь встретился с ним в пестрой толпе марокканского базара. Он не заметил моей радости, а я отметил про себя все, что нашел любопытным. Наконец-то, он научился играть со взглядом. Играть им, как единственным органом, подверженным старению у таких, как он, у таких, как я. Впервые он ощутил магию взгляда, повстречавшись с Арманом. Тогда его поразили глаза, нечаянно поднятые вечным юношей. Казалось, вся тяжесть древности сочеталась с безупречным лицом ребенка. Это было страшно и прекрасно одновременно. Он захмелел от нахлынувших эмоций. И, видимо, столетия размышлений над феноменом, принесли определенные плоды. Теперь он сам убивает взмахом ресниц удивленных прохожих, растерянно всматривающихся в его темнеющую фигуру на фоне алых марокканских сумерек. Каждый человек, всмотревшийся в его лицо, чувствует власть мрачной тайны, но не один из них не сможет объяснить причину природного страха. И это печалит его, старающегося быть человеком даже тогда, когда уже совсем не стоит. Как же я тобой дорожу, странный Луи. И как же больно мне порой дается убедить себя в обратном. Ты по-прежнему мой нежный предатель. Мое самое болезненное привыкание и мои самые злые мысли. Сколько бы я отдал, чтобы просто суметь простить тебе все, но я не могу позволить подобную роскошь. Как же я ненавижу тебя, сукин сын. Как же… Мои руки нежно охватывают твою шею. Ты вздрагиваешь так натурально, что я невольно восхищаюсь тобой. - Неужели, мсьё, каких-то столетий хватило, чтобы вы отвыкли от моих ладоней? А некогда вы клялись, что не забудете их. Руки в белых перчатках безвольно упали на клавиши, моментально ответившие вязким звуком. С его губ слетел глухой вздох. - Когда-нибудь мы должны были встретиться, мое дитя. Твой распахнутый балкон напомнил мне об этом весьма откровенно. Я усмехнулся. - Ты, как всегда, бульварно-вульгарен, – его голос прозвучал строго, но в то же время, обнадеживающе и как-то по-особенному ласково. - Мне долгие годы не хватало твоих нравоучений. Считай, я на социальном дне. - Неужто? – Луи медленно поднялся, предлагая мне вновь изучить его лицо. - Ты красив, Луи. - Уже было. - Я ненавижу тебя, Луи. Он стойко выдержал взгляд, широко улыбнулся, обнажив свои белоснежные клыки. - Это взаимно, Лестат. - Губы холодной мягкостью обожгли рот, пригубив меня, как бутылку дорого коньяка. Он отпрянул. - Чего ты добиваешься? Я прижал пальцы к губам, все еще улавливая до боли знакомый солоноватый привкус. - Я хочу тебя в мою жизнь. Он засмеялся. Он так редко это делал. Почти никогда. - Зачем? Ты придумал коварный план медленной мести? Знаешь, - его рука провела по моим волосам, - если ты и на дне, то на том самом, где всегда мечтал оказаться. Я читал это, – Он небрежно схватил с журнального столика мою биографию. - «Вампир Лестат», это чудесно и так невинно в своей дерзости, что, как там сейчас это говорится у твоих фанатов, «башню сносит»? – он не отрывал от меня взгляда. – Ты вполне справляешься один. Я улыбнулся, покачав головой. - Скажи, что тебе понравилось. - Нет. Но я узнал много нового. Например, то, что прожив столетия в одном мягком задрапированном темным бархатом гробу, мы не узнали друг о друге ровным счетом ничего, кроме имен. Совсем ничего, абсолютно, понимаешь, mon amour? - Вернись ко мне, и мы напишем совместную книгу, где будешь настоящий ты и настоящий я. Мы изменим прошлое! Если бы мое сердце могло биться, сейчас я бы чувствовал нечто сродни подростковому страху. Он приблизился ко мне вплотную. - Какая же нелепица этот твой возлюбленный XX век, – его пальцы разглаживали ворот моей рубашки. Поморщившись, он коснулся ширинки джинсов. – Кошмарные брюки. - Это джинсы, мой друг. - Ах, да. Знаешь, иногда мне абсолютно серьезно кажется, что я не переживу этот век. Я внимательно вгляделся в его лицо. Усталое, невыносимо бледное со впалыми щеками. Даже в волосах не было прежнего угля. Он был божественен и непомерно измучен. - Ты вновь голодаешь? - Я не маленький, Лестат. Наша война с кровью давно окончена. Кровь проиграла. - Ты не пьешь человеческую кровь. - Почему же. Раз в месяц, если могу – реже. - Ты до сих пор не смирился со своей участью? - Смирился. Уже смирился. Просто каждый раз, все равно, как первый. Та же адская боль при виде умирающего человека. Тебе, впрочем, это не казалось чем то, заслуживающим внимания. Ты просто никогда меня не слышал. Никогда. - Когда я обращал тебя, я и представить не мог, что создаю первого в мире блаженного вампира. Ты сумасшедший бриллиант, мой друг. Ты – су-мас-шед-ший. - Я выбрал этот путь… - И ты идешь по нему до конца – да да, знаю. Я ценю каждый твой шаг, Луи. Он недоверчиво посмотрел в мои глаза. - Присаживайся… Я кинул на него вопрошающий взгляд. - Хорошо. Ты можешь, как прежде. Торжествующе улыбнувшись, я забрался с ногами в кресло, уютно положил подбородок на его плечо… все повторялось, как в давно забытом романе. Его запах бередил старинные воспоминания. - Я не переживу это век вовсе не из-за достатка или нехватки крови. - Тогда… - Я долго смотрел на Армана. После тебя был он. И все, как прежде, одна крышка гроба на двоих, один бокал на две пары губ и долгие ночные разговоры… Ты все знаешь и без того. Рука крепко скомкала ткань его свитера. - Я понял, что не смогу, как он. Просто не хочу. Он слишком поглощен этой кровавой безысходностью. Каждый новый век все большей пощечиной бьет по нам. И мы одиноки. Каждый из нас одинок даже тогда, когда кажется, что лицо друга всегда будет рядом. Это самообман. Иллюзия. Мы одиноки, и иными нам не стать. Мы прокляты на бесконечность тоски. Руки предательски задрожали, я начал предчувствовать следующую фразу. Когда его губы вновь открылись, чтобы произнести звук, я был готов. - Я предпочитаю выйти из игры, Лестат. Согласись, я был достойным игроком. Но более не желаю, - он нежно прижался губами к моему виску. - Ты до сих пор ненавидишь меня? - Я не знаю. Да, пожалуй, еще сильнее. Ведь ты снова меня предаешь. Покидаешь. - Не обманывайся, моя любовь, я тебе вовсе не нужен, – его голос медово обволакивал слух. Я закрыл глаза. - Ты лжешь. - Нет. И ты сам это понимаешь. Во мне ты искал образ. Некий маяк спасения от одиночества. Только его. Меня тебе было не нужно. Я крепко зажмурил глаза. - Но я любил тебя… - Если тебе нужны будут поцелуи – найди Армана. Он падок на сладости – своего рода, древнейшее дитя порока. Он целует всех, поцелует и тебя. - Луи… - Но-но-но, - его палец прижался к моим губам, заставляя умолкнуть. - Во мне нет ни капли Николя. Память о нем бессмысленно воскрешать в моих объятьях. Все твои влюбленные беспамятства были лишь блеклыми тенями той любви, которая случилась в XVIII веке у человека Лестата. Не надо ничего говорить, ведь ты свершил два больших непростительных промаха. Он не должен был быть вампиром, ровно, как и я им быть не должен. Луи резко встал, позволяя мне разглядеть его со спины. Я растеряно считал секунды по маятнику старинных часов. Когда я в последний раз отсчитывал секунды? И я впервые не знал, что ответить. Мне казалось, он прав. - Знаешь, прежде, чем я уйду, и, наверное, уже навсегда, ты пообещаешь мне две вещи: ты отпустишь меня и никогда больше не будешь искать моих глаз в толпе. Это пустое, Лестат. Мы отпускаем прошлое. И второе… - он помедлил, привлекая меня в свои объятия, - ты простишь меня, Лестат, потому что я прошу это сделать. Я никогда не предавал тебя здесь, - он указал пальцем на сердце. - Просто порой мне было очень больно от твоего кажущегося непонимания, и тогда я бунтовал. Но никогда, слышишь, никогда, я бы даже не подумал предать тебя. Луи тяжело произносил слова, пальцы нервно сжимались в кулаки, ему было нелегко. Прижав его к себе – порывисто, почти яростно, я почувствовал, как он расслабился. Поцелуи «привычки» холодной дрожью ласкали его шею. Мою рубашку покрыли кровавые следы. Только не плачь… Но было поздно. - Прощай. – Он отпрянул. Его ладонь несмело коснулась моей щеки, дотрагиваясь до губ, я сжал ее, покрывая поцелуями. Луи вздрогнул, словно в первый раз познал мои прикосновения. -Пора, – он грустно улыбнулся, сделал пару медленных шагов в сторону двери и вновь развернулся. – И самое главное, – он держался красиво, почти величественно, - я заклинаю тебя больше не любить никого. Ты слишком больно любишь... Лестат. Он негромко произнес мое имя, словно готовясь отпустить его навсегда. И он отпустил. Больше я его не встретил. Так я закрыл книжку с самым человечным названием: "Луи"