дождь.

Караванами проплывали облака над её головой, над раскинутыми руками, над ладонями, по которым упрямой паутинкой разошлись линии судьбы. Плавные очертания облаков отражались в недвижно застывших глазах, хранивших будто след недавнего сильного удивления. Последний день лета, кипевшего под ногами, в раскалённом воздухе, проникавшего под кожу горячими струйками, казалось, был ужаснее всех минувших и восхитительнее их во сто крат. Восхитительнее своей окончательностью, финальным аккордом, который должен будет оборвать духовые партии машинных выхлопов, медный звон листвы, флейты птичьих голосов и дробный стук сухих подошв о разогретые тротуары. И эта прелесть перекрывала весь ужас летнего зноя, тягостное ожидание заката, ложно обещавшего прохладу. И посреди этого безумия шедшей на убыль поры она лежала под изорванной тенью лип, раскинув руки, прямо на горячем асфальте, безучастно устремив взор к небу. Лежала так уже несколько долгих недель, и ни разу за это время не было дождей. Мимо проходили усталые, выжатые по капле пота в секунду люди. Всё лето они хранили вид безнадежно больных, а сегодня, будто почуяв близость избавления, расправили плечи и дали блеска глазам. Их шаг стал твёрже, и в нём неизбежно проскальзывали прохладные нотки, предвещавшие осенние влажные тротуары, налипшую на подошвы листву и прогулки по лужам. А она лежала и ждала. Люди уже перестали замечать её, видимо, привыкнув, что её взор недвижно вперился в небо, давно не видавшее дождевых туч. Что руки её с тонкими линиями на ладонях безучастно раскинуты, а лёгкое голубое платье запылилось. И все пробегали мимо, украдкой бросив взгляд, в котором было и немного тоски, и капля жалости, и малая толика желания помочь. Но эта часть была уж совсем мала. Но помочь ей, в самом деле, мог лишь он. Он, который приходил каждый день её молчаливого рассматривания небесной глубины. Который садился рядом и подолгу смотрел на самую длинную из линий на её ладони, видно, линию жизни. И в душе сожалел, что она столь длинна. Нет, он не желал ей смерти. Он хотел, чтобы она стала свободной. И теперь, в последний день лета, он снова спешил под липы, и в его не успевшем ещё очерстветь сердце зрело чувство скорого избавления. Он был молод и больше мечтал, чем размышлял. И порой его мечты зло насмехались над ним, хотя почти всегда исполнялись. Сейчас он мечтал лишь о том, чтобы пошёл дождь. Ливень, настоящий шторм! Запылённая листва деревьев станет трепещущим океаном, и свежие волны понесутся по улицам, смывая все пережитки душного лета. Потоки будут нестись со всех концов города и за его пределами сольются в один бурлящий столп, и настоящий солёный океан встретит его, раскинув волны, и всё это страшное лето исчезнет в бесконечной свободной пучине. «Конец, конец...», - думал он, издали завидев её силуэт. Солнце уже клонилось к закату, и во взгляде её отражались розоватые облака, налитые до краёв жаром. Сколько раз он приходил и хотел дать ей свободу, но не мог решиться. Рука его не поднялась, чтобы лишить её всех тонких линий на ладонях, удивлённого внимательного взгляда... Но теперь он знал, что это всё исчезнет. Необходимо будет пожертвовать этим ради свободы. Он просидел с ней рядом весь вечер, и когда опустилась ночь, его обеспокоенный взгляд всё еще скользил по её чертам, улавливая последние тонкости, запечатлевая их в сознании. Ему нужно было запомнить её настолько, чтобы потом не пожелать возродить. Оглушающая жара дня сменилась на липкую душную предночь, время шло к полуночи, и он уже ёрзал от нетерпения, сидя на горячем асфальте. Оставалось совсем немного до того момента, когда свобода прольётся с небес и положит начало новой поре. В которой он снова будет одинок. Она, пролежавшая без движения столько дней, смотрела в небо, и вдруг взгляд её, бывший неизменным, стал теряться, путаться, будто туман заклубился в глубине зрачков. Он заметил это и вскинул голову вверх. Над их головами клубились тучи, становясь всё тяжелее и всё ниже опускаясь к земле. В вершинах лип послышался медный ропот, и всё вокруг стало приходить в движение. Когда он снова взглянул на неё, по её щеке уже пролегла влажная дорожка первой слезы, оживившей все черты лица. Она ждала финала так же горячо, как и он. Только теперь ему стало понятно, насколько безумен он был, позволив себе возродить то, что однажды уже исчезло. Но она уже не слышала его мыслей, и даже когда он стал кричать сквозь нараставший ветер слова прощения, она не услышала его, утопая в потоке слёз, лившихся всё обильнее. Казалось, асфальт шипел, как раскалённая плита под каплями влаги, остывая и впитывая долгожданные мокрые шаги, с радостью променяв на них весь летний стук рассохшихся подошв. Осень вступила в город, улицы которого текли теперь нескончаемыми реками, приближаясь к тому месту, где всё еще сидел он, наблюдая за исчезновением последних очертаний, смытых чистыми слезами. Когда место под липами стало непривычно пустым, он вскочил и побежал сквозь потоки, навстречу ливню, дальше и дальше отсюда. Она так же стремительно уносилась от него в сторону окраины города, в объятия свободного океана, и лишь по замутнённым струям воды теперь можно было угадать её присутствие. Шторм бушевал в городе, сметая с деревьев листву, рвал и стегал струями воды липы, выбивая из их памяти всякие следы пребывания той, что теперь была уже далеко. Наутро люди, шедшие мимо лип, удивлялись, что за одну только ночь листва с них полностью облетела, обнажив стыдливые ветви. И что асфальт под ними теперь чист. Исчезли удивительные глаза, прорисованные мелом до последней тонкой морщинки, настолько живые, что в них отражались облака. Изгиб шеи. Пряди волос, раскиданные в таком естественном беспорядке. Руки, ладони с меловыми линиями судьбы, жизни. Голубое платье, складками лежавшее на асфальте.... Людям было жаль, что исчез труд того, кто за одну лишь ночь создал творение, так похожее на реальность.... Но теперь уже стояла осень, и бодрые шаги шлёпали по лужам, притаптывали влажную листву, спешили наполнить новое время года делами, смыслом, первыми воспоминаниями.... А он спрятался в своей комнате и рвал, рвал фотографии, рисунки, упиваясь осознанием того, что слишком хорошо запомнил её. Слишком хорошо, чтобы позволить себе снова опуститься на колени и начертать на асфальте тонкие линии, наполненные острой жаждой возвращения. Он не знал, простила ли она его, но был уверен, что теперь она уже и не помнит зла, упиваясь свободой вдали от места своего душного заточения. Липы зазеленели спустя год. Лето тогда выдалось дождливым и пролетело совсем быстро...