Pure

Ступни Грэма определенным образом задевали ноги Деймона, давая тому понять, даже в его полусонном состоянии, что рядом с ним лежит именно он, а не кто-то другой. Таким же определенным образом длинные пальцы Грэма касались чужого затылка, большой палец бессознательно и легко поглаживал растущие там короткие волоски, заставляя Деймона почувствовать себя достаточно свободно, чтобы прижаться к теплому телу рядом сильнее. Рука Деймона была перекинута через чужой живот, осязала выступающие тазобедренные косточки. Ему даже не нужно было открывать глаза, чтобы понять, как именно ранним утром выглядит грудь Грэма. Просвечивающая, прозрачная, невидимая, чистая, белоснежная. Его рука поднялась чуть выше, чтобы пересчитать ребра, одно за другим. Свет, туманный, неясный, ниспал на квартиру, задевая парней своими длинными серыми тенями. Деймон подобрался к Грэму еще ближе. Порой он был буквально сражен количеством чувств, которые испытывал к человеку, лежащему рядом. Ему бы хотелось быть максимально близко, чтобы их тела слились воедино, карие глаза стали голубыми, голубые – карими, грубые руки стали нежнее, жестокие слова – добрее; они смогли бы стать новым человеком, лучшие части каждого из них соединились бы в один идеальный образ. Все еще спящий Грэм повернул голову, но свет неожиданно настиг его лицо, и он открыл глаза. Карие, ореховые, с крапинками золота. На мгновение Деймон задержал на нем взгляд, а затем убрал руку. Почесывая голову и дотягиваясь до очков, Грэм принял вертикальное положение, подтягивая одеяло к груди (кажется, не совсем уместное время для стеснительности; до этого момента они оба уже успели повидать гораздо больше). *** – Сходи в душ здесь, пахнешь ужасно. – Но мне пора… а то совсем опоздаю. – Ох, боже мой, оставайся уже. Моешься и остаешься. Прямо как в Колчестере, дурачок. Улыбка. – Уверен? – Ну, выгоды в этом больше для меня, если честно. Если не помоешься, именно я буду страдать от твоего «аромата». Ухмылка. – Пф, это все мои соседи по комнате. Чертовы психи. Люди не должны быть настолько сильно одержимы металом, он же полное дерьмо. Никогда при них не разденусь. А вдруг они сделают меня жертвой какого-нибудь ритуала? – А еще говоришь, что я драматизирую, – еще одна ухмылка. – О, и, значит, у меня ты голым ходить не боишься, так выходит? Смех. – Черт возьми, что за грязные мысли! Давай уже сюда полотенце, придурок. *** Пока Грэм искал очки, уже вставший и натянувший штаны Деймон поинтересовался: – Чаю? Грэм выпутался из валяющейся на ковре одежды, надел брюки и застегнул ремень. – Было бы неплохо, – мягко ответил он. Они неловко (какой контраст прошлой ночи!) стояли и ждали, пока засвистит чайник; казалось, вода закипала слишком медленно. Пара глотков, и чашка уже стоит на опасном месте – шаткой стопке книг. Грэм куснул себя за палец и промямлил что-то насчет того, что ему нужно идти… в художественную студию. Закончить картину для предстоящих занятий, знаете ли. Деймон вцепился в свою чашку и кивнул; из-за поднимающегося ввысь пара Грэму, который наконец-то решился взглянуть на парня, рядом с которым спал (за которого держался и в плечо которого стонал…), его лицо было видно не так четко. *** – Надень мои штаны, твои стоит постирать. – Но… проще будет, если я надену свои, – проговорил Грэм, пятясь назад и практически врезаясь в дверь ванной. – Грэм, это отвратительно. Только помылся, и теперь снова наденешь грязное? В чем смысл-то, блять? Вот, держи. Штаны и довольно изношенная футболка. На лицо Грэма упала тень сомнения. – Ладно, не хочешь надевать мое – не надевай вообще ничего. В грязных вещах я тебе спать рядом со мной не позволю. – С каких это пор ты у нас такой чистоплотный? – забирая вещи из рук Деймона, он пнул последнего по голени. – Отвернись и не подглядывай. Извращенец. Ухмылка. – Моя квартира, так что буду подглядывать, если захочу. – Деймон! – Ладно, ладно… – ухмыльнулся он сам себе. Спустя некоторое время. – Ну вот и все, – с более мягкой интонацией отозвался Грэм. Деймон развернулся, наблюдая за тем, как Грэм натягивает футболку – слишком большую для его худощавого телосложения. – Тебе бы побольше есть. – И побольше спать… Деймон засмеялся. – Ну ладно. Ты спишь здесь, – указывая на левую сторону небольшой двуспальной кровати. – И остаешься на своей стороне всю ночь. – Это еще что значит?! – со смешком спросил Грэм. – Не делай вид, что не понимаешь, Коксон. Ты меня со своей кровати спихнул в прошлый раз, думаешь, я забыл? – Потому что ты издавал странные звуки. Бесило. – Ты мне чуть голову не разбил! – Но не разбил ведь? – Грэм самодовольно улыбнулся и забрался на кровать. Деймон покачал головой и указал на рядом стоящую лампу. – Не выключишь ли?.. *** – Мм, ну вот, порядок, – Грэм подошел к двери поближе, ладонь уже лежала на ее ручке. – Порядок, – легко отозвался Деймон, отхлебывая чай и придерживая чашку уже двумя руками. Теперь все было в порядке. Спасибо, пока, увидимся. Но по какой-то причине Грэм, захотев загладить вину (но зачем? разве не им обоим хотелось этого? почему Грэм чувствовал себя так, словно ему нужно за что-то извиняться?), сказал: – Я ведь правда увижу тебя позже? – В студии? – Ну да, – он улыбнулся, тем самым пытаясь вызвать улыбку и у Деймона. Парень в ответ смог выдать только «Мм». Пауза. – С Алексом, – ровным тоном продолжил Деймон. Он неохотно сделал еще один глоток чая (довольно долго пробывшего в чашке и успевшего стать холодным). Грэм довольно быстро заметил, как во время произнесения имени басиста его голубые глаза приобрели кристально-холодный оттенок. Сказать в свое оправдание больше особо было нечего (такого больше не повторится, точно нет, даже пускай они целовались раньше, трогали друг друга, такого больше не повторится), поэтому он просто ответил: – Ну да, чтобы поработать над… демо. Грэм уже стоял на пороге, когда Деймон успел выплюнуть: – Конечно. Особенно если в этот раз не залажаешь свою гитарную партию, дружок. Когда дверь за ним захлопнулась, Грэм еще какое-то время неподвижно стоял в коридоре. Деймон попытался опустить последнюю циничную ремарку и вместо этого попытался вспомнить лицо Грэма, нависшее над ним посреди ночи, его руку, с силой прижимающую его к кровати, открытый и желающий большего рот. Практически клубок из конечностей; они бессознательно обнимались, прижимались и цеплялись друг за друга руками. Грэм даже не осознавал то, насколько близко они были друг к другу, пока не раскрыл глаза и не увидел лицо Деймона в паре сантиметров от своего. Глаза последнего тоже неожиданно открылись, и теперь, в такой-то ситуации, что еще им оставалось делать? Заимствованная футболка задрана, заимствованные штаны спущены. Небольшой, но ловкий язык облизывает ключицу Деймона, а грубоватый большой палец вырисовывает круги на его загорелой груди. Стоны. Толчки. Деймон оказывается сверху, Грэм совсем недоволен таким раскладом дел. Но после одного движения бедрами, удивленно-восторженного стона, языка в его рту, он, словно, уже готов к чему угодно. Деймон знал, что делать (он делал это и раньше, но никогда с тем, кто ему нравился… кого он любил… кто ему нравился), и от этого Грэм сходил с ума. Сильный толчок, пара неосознанных ругательств («Что за… блять… ох, блять»), и вот он нашел то самое место. Несмотря на то, что Деймон вошел довольно медленно, Грэм заметил, как горят его глаза, насколько сильно он старается не потерять контроль. Поэтому он притянул его ближе, поцеловал, едва касаясь губами его губ. Но этого оказалось достаточно для того, чтобы дать Деймону толкнуться сильнее, заставляя их имена вырваться из ртов друг друга. А после все закончилось, после они примкнули друг к другу. После был утренний свет, чай, прощание и студия. И такого больше не будет, полагал Деймон. Поэтому он решил зацепиться за этот момент… навсегда, навечно. А после, гораздо позже, когда такое случалось еще много раз, Деймон возвращался и цеплялся за тот первый раз все чаще, уже без того стыда, но зато с большей горечью на душе. Порой его разум застилала пелена ностальгии, заставляя думать, что начало их отношений не всегда было таким запутанным, пропитанным страхом и разрушением. Но затем он приходил в себя и вспоминал: так было всегда. Единственным истинным и непорочным моментом был тот утренний свет, задевающий их своими серыми тенями, и грубые от струн пальцы, выводившие линии на его спине, нежно и бессознательно.