Ах, как божественен был тот цветок, коим он заманил ее. Его ярко-голубые лепестки, отдающие по краям легким нежным светом, звали, шептали соблазнительным, томным голосом имя, данное ей при рождении.
Περσεφόνη
Она всегда улыбалась и удивлялась этому чудесному миру и природе. Всегда вольна в действиях, богиня оставалась счастливой, находясь среди полей и лугов, бушующего ветра и легких облаков, так походивших на дивных зверей из рассказов нимф. Вся жизнь казалась ей сказкой, весь мир был до боли в груди красив. И ничего больше. Мать и природа, окружающая их сутками напролет. Персефона не любила Олимп, все казалось там каким-то несбыточным. Слишком много богов, а соответственно, лицемерия и лжи, что не раз раздирала на клоки это божественное место, но самое главное - так далеко от людского мира: диковинных цветов, узорных листьев на деревьях, теплых порывов ветерка и мягкой, нет, шелковой, травки, приятно щекочущей нежную кожу стоп. На Олимпе было одиноко. Конечно, дочь Зевса всегда была в центре внимания, окруженная заинтересованными взглядами и любовью со стороны каждого. Даже самый прекрасный из существующих богов - Аполлон - предложил ей замужество, не устояв перед этой невинностью и поражающей красотой. Но именно здесь Кора заметила кого-то таинственного и холодного, того, чье появление сопровождал мнимый гул погибших душ, которые находятся в поиске утешения. И впервые услышала имя, заставляющее сжиматься от необъяснимого страха.ᾍδης
Они впервые пересеклись быстрым взглядом - Он лишь на секунду заглянул в ее большие глаза, но за эти несколько мгновений смог прочитать ее душу, забраться в самые дальние уголки и выведать тайны юной девы. Заставил бояться.Заставил отстраниться.
Заставил сбежать.
Но Она не дала даже возможности опомниться. Гадес отныне понял, что Персефона - та, кто будет принадлежать ему любой ценой.Настолько прекрасна, что при виде ее сердце рассыпается на миллионы осколков. Настолько красива, что Он был готов отдать хоть тысячу душ, лишь бы она осталась рядом еще немного.
Знали бы вы, как нудно щемило в груди изо дня в день, заглянув в эти ясные, словно насыщенные ангельским светом и теплом, глаза. Знали бы вы, как металось что-то в груди, разбиваясь вновь и вновь о стены одиночества, каждый раз, когда Он вспоминал ее легкую улыбку. Но снова и снова Он оставался один в этой чертовой темнице заточенных мертвых душ. В этом проклятом месте. Аид не привык жаловаться на мир, который достался ему во правление. Что ж, он даже смирился с этим вечным стоном мертвых среди огромных пещер, эхом отдающимся в водах Стикса. Править лишь душами - вот его удел. Но почему-то стало одиноко. Это чувство накатывало каждый миг с новой силой, будто желая изничтожить Бога подземного царства изнутри. Даже великий Аид не мог противостоять неизбежности любви; даже Афродита не могла представить, какое пламя разгорелось в Его сердце. Глаза. Губы. Руки. Он жаждел Ее всю. Он хотел, чтобы Она навечно принадлежала лишь Подземному Царству. И явился Гадес пред девой юной на колеснице, запряженной четырьмя черными жеребцами, прямиком из Подземного Царства на Сицилию, где красавица беззаботно собирала алые маки, которые могли затмить красоту любой из женщин. Но только не Персефону. Даже среди сотни цветов она оставалась самой прекрасной из всех, кого ему довелось встречать. На лоне этой природы Персефона была великолепнее обычного в миллионы раз. Казалось, что сейчас она воистину распустилась, словно самый редкий в мире цветок, уязвимый и неповторимый.Ах, как божественен был тот цветок, коим он заманил ее. Для Гадеса он казался самым прекрасным творением здешнего мира. Нет. Это Персефона была Его самым первым и необходимым для жизни чудом.
Ах, как тяжело смотреть на эту белую одинокую луну в ее последнюю ночь, ощущая его холодные большие руки на плечах и обжигающие онемевшую кожу поцелуи. Ах, как тяжело было чувствовать этот холод, замораживающий и опустошающий душу, и не иметь сил сказать хоть слово. Ах, как тяжело было осознавать тот факт, что это не дождь заставляет щеки полыхать, а слезы, которые невозможно было сдержать. Отныне она в ловушке, которая никогда не отпустит ее и будет преследовать спустя вечность, из года в год.