верить в лучшее

Если влюбившийся в вас человек болен, то постарайтесь принять это достойно. Ваня смеётся и лезет целоваться, роняя тебя на кровать, думаешь когда же всё кончится, господи, у меня больше нет сил и запрокидываешь голову; Эля улыбалась и спрашивала домашнее задание после урока, а он стоял, обняв тебя за плечи, смотрел ей в глаза, и ты каменел, не смея скинуть его руку. Боишься, что однажды не найдёшь сил даже вот так обмякнуть, позволяя ему ловить моменты, пока может делать хоть что-то; ночью его рвало, ты лежал, уткнувшись носом в стену, делал вид, что спишь, и слёзы текли по щекам. Для начала следует точно удостовериться, что причина заключена именно в вас, иначе можно лишь ухудшить ситуацию. Если это подтвердится, постарайтесь найти в себе человечность и облегчить чужие страдания по мере возможности: проводить с больным как можно больше времени, поддерживать эмоционально и всячески показывать, что вы на его стороне. Ваня никогда тебя не обвиняет ни в чём, но оберегает ревностно, как-то случайно он бросил «твоя жена», и стало понятно: не рассчитывает вообще ни на что уже. Убеждаешь его сказать родителям, ложись под нож, Вань, он отшучивается. Каждое утро, просыпаясь, проклинаешь день, когда вы встретились. Ни в коем случае не относитесь снисходительно. Яна утром рассказывала, как это романтично — ханахаки, восточное такое название, вот если бы в неё кто-то так влюбился, она бы… — ты молчал, кусая губы, хотелось отвесить ей пощёчину, ты бы ничего не смогла, прекрати. Играете в ебаную фифу, учил тебя несколько часов, а ты вообще-то ненавидишь проводить время вот так, бессмысленно залипая в экран; касается тебя плечом (на самом деле это между локтем и местом, в котором рука крепится к телу, ты ахуел, когда узнал, всю жизнь думал: плечо — что-то в районе ключицы), делаешь вид, что всё в порядке; может, если не обращать внимание на слона, он сам уйдёт?, слон, конечно, не уходит. Помните — от ваших действий зависит чья-то жизнь. Честно говоришь обо всём с мамой Полиной (ну как обо всём, правды меньше половины, но ей хватает) — она падает в обморок, ты никогда не видел, как люди вот так стоят — и отрубаются, пугаешься до ужаса, но очухивается сама; Дань, Дань, кто эта девочка?  — пожимаешь плечами, кивает, начинает бегать и суетиться, кому-то звонит, постоянно косится на тебя, шёпотом говорит Эля? — тебя неопределённо потряхивает. Внутри скручивает, он умолял не рассказывать (дурак потому что), но смотреть, как человек копыта отбрасывает, ты точно не нанимался, неужели у людей, имеющих вертолёт, нет денег на ту разрекламированную клинику? У него теперь перманентно слегка расширены зрачки, Ваню пичкают таблетками, но ты почему-то уверен, что наркотой, или он сам объёбывается, когда ты не видишь; привыкаешь запирать дверь за вами на ключ; мама Лида плачет каждый вечер, если думает, что рядом никого нет (ты есть); ночью он грел твои ледяные ступни, а ты думал, как сложно, оказывается, просто полюбить кого-то, сложно и нихуя не романтично. Важно понимать, что в каждом человеке есть что-то особенное, некая вещь, которую вам нужно всего лишь позволить себе заметить. Когда он заглядывает через плечо, резко прижимаешь телефон к груди: навряд ли он оценит подобные книжки. — Что там? — Порно с лошадьми. Скалится, оценил шутку, ложится к тебе на колени, обдавая запахом дешёвых сигарет, усилием воли не морщишься. Супергерой на его футболке смотрит тебе в глаза осуждающе, у Питера Паркера таких проблем точно не было (он бы легко сумел полюбить кого угодно, наверное), но чувствовать осуждение Человека-паука намного легче, чем глядеть в чужие преданные глаза. Девушка, написавшая ту книгу, два года, как мертва, интересно, она мечтала подсунуть своё творчество тому, самому замечательному человеку её жизни? Если нет, то зачем вообще писала? — Бросай. — Кого? — Курить. Сил моих больше нет. Пугается, чувствуешь это всем телом и в качестве извинения кладёшь ему руку на грудь, мол, всё хорошо; он улыбается — а потом срывается, и его снова рвёт над унитазом (пахнет металлической сиренью, это как алюминевые огурцы, только фиолетовые цветочки, утопленные в крови), держишь чужие соломенные волосы; случайно задумавшись, осознаёшь, что он плачет. Ваня долго полощет рот, а потом смотрит на тебя. — Ты меня совсем-совсем не любишь? Хотя бы немного? На следующий день он ложится в больницу. Чтобы искренне полюбить кого-то определённого, постарайтесь вспомнить все его положительные поступки, направленные как на вас, так и на других людей. Важно зацикливаться не на личных качествах, а на действиях этого человека. В классе все спрашивают, две недели — это срок, ты отмахиваешься — всё хорошо, ребята, приболел; Эля пронзительно вглядывается в твоё лицо и садится рядом, но внезапно испытываешь к ней только отвращение. — Что с Ваней, ты честно мне скажи сейчас, пожалуйста, я же волнуюсь, Дань, что-то случилось, да? — Он осознал, что целью всей его жизни было спасение карликовых кенгуру, и улетел в Австралию на деньги, полученные с продажи барабанов. Но не могу же я это всем сказать, слишком тупая ситуация. Поджимает губы, обиделась, ты должен испытывать муки совести, а испытываешь раздражение, милая кареглазая Эля сейчас настолько не в тему, что выть хочется. Представляешь, как хорошо бы вышло, если бы вы встретились где-нибудь в другом мире, и обязательно бы поженились, и даже наделали бы гипотетических детей, о которых любили спрашивать родственники; но Элю трахает красивый мальчик не из вашей школы, а у тебя засос под воротником и предательские мысли о том, что будет через полгода. Клялся, что не оставишь его (и не оставил ведь), потому что иначе совсем мразотно получается. Предложите больному вместе посмотреть ваш любимый фильм или почитайте вслух приятную вам книгу — положительные эмоции, связанные с произведением, распространятся и на человека. После школы торчишь у него в больнице и заставляешь решать задачи по физике, ты не должен отстать от программы, смотрит на тебя, типа серьёзно?, он обвешан проводками и капельницей и уже ни во что не верит, но позволяет делать с собой всё, что угодно людям в белых халатах. Ощущаешь ненависть: единственное, чего они хотят — это выкачать побольше денег из твоих биологических родителей (но верить в это отчаянно не хочется), касаешься губами его лба — я ещё не умер, чтобы меня так целовали, ты где-то слышал эту фразу, но тактично не комментируешь. Думайте о хорошем и заставляйте влюблённого также придерживаться позитивной точки зрения. Его волосы отрастают как-то совсем уж неприлично, спутываются и торчат, как у ведьмы из телевизора; долго расчёсываешь его (на самом деле, необходимости в этом нет, большую часть времени просто бездумно водишь расчёской вверх-вниз (он ничего не вякает)); скинул кроссы и залез с ногами на больничную койку, это максимально неудобно, но в больнице почему-то холодно, а он — тёплый, и если закрыть глаза, то можно представить, что вы дома, и ничего этого нет (главное — не повредить сложную систему медицинской аппаратуры). Кладёшь голову ему на грудь. Пронзает ужасом — кажется, что услышал, как э т о растёт у него внутри, тихое такое шуршание, будто что-то неповоротливое шевелится в тоннелях из песка; удивительным усилием воли убеждаешь себя не дёрнуться (впрочем, с силой воли за эти полгода у тебя стало очень хорошо), а потом осознаёшь: это он так дышит. Господи. Переплетаешь свои пальцы с его. Следует понимать, что иногда, в особенно запущенных случаях единственное, что вам остаётся — это проводить человека. Придя домой, позволяешь себе первую за всё время истерику, воешь, забившись в угол, ударяешься локтем о ванин скейт, отдаёт в шею; мама Лида гладит тебя по голове и заставляет пить чай, рассказывает про экспериментальные лекарства и немецкие технологии, про девочку, которая, возможно, всё осознает, и про удивительную силу человеческого организма, говорит, как вы вместе поедете в Беларусь, когда всё закончится. Утром Катя пихает тебе успокоительное (или что там кладут в синие капсулы в полупрозрачных коричневых баночках), спасибо, блять, именно этого мне не хватает; проглатываешь двойную дозу и начинаешь психовать похуистично (ничего не меняется). … однако медицина знает случаи, когда болезнь исчезала в момент, когда все родные уже успевали в мыслях похоронить человека. Не теряйте надежду. С каждым днём выглядит всё хуже, он скинул килограмм десять и обзавёлся ужасными синяками под глазами; сухо просит тебя «не приходи больше», типа не хочет, чтобы видел его в таком состоянии, обижаешься и засыпаешь в его койке, Полина и Антон заплатили столько, что выгонять тебя ни одна медсестра не решается (а ещё ты уже знаешь каждую по именам, порядок смен и какие именно лекарства ему колют (его руки похожи на руки бывалого героинщика, Ване вводят обычный яд, который должен потравить то проросшее дерьмо, а травит только самого Ваню)). Операция назначена на среду. В воскресенье осознаёшь, что не был дома два с лишним дня. Сваливаешь буквально на несколько часов, из которых минут тридцать мокнешь в ванной под околокипятком, двадцать — открыв нараспашку окно в вашей комнате, очень стараешься простудиться, сорок — слушаешь маму Полину. Ей тоже, наверное, тяжело. Эля бросается у калитки, плачет и бьёт кулаками в грудь, караулила тебя весь день (враньё, пропустила же, когда шёл внутрь); умоляет сказать правду, но не даёт раскрыть рта, а ты медленно осознаёшь, что она, вообще-то, всё знает, что не поверит, даже если ты скажешь. Смотришь на неё устало, гладишь по плечам; суёт тебе в руки крестик, сорванный с шеи, тонкая цепочка порвалась совсем легко, как твоя жизнь. — На удачу. — Бога нет. Она сглатывает и затихает, взаимно молчите некоторое время. — Пойдём со мной в больницу? Ужас в её глазах — хороший ответ, медленно качает головой. Продумывайте каждое своё действие, но старайтесь оставаться непринуждённым. Плетёшь ему ломкие косички и собираешь губами слёзы с лица, а Ваня рассказывает твою воображаемую будущую жизнь, в которой у тебя всё хорошо, а о нём как-то не упоминается; он сам себя похоронил уже, и ты понятия не имеешь, что с этим делать. Аппаратуры на нём стало заметно меньше (можешь ворочаться, раньше ногой шевельнуть боялся) — и ты почему-то уверен, что это очень, очень плохой знак. Господи, когда всё закончится-то? Ходишь по пятам за лечащим врачом, повторяя один вопрос: какие шансы, какие шансы, какие, блять, шансы у операции?.. Смотрит на тебя с тихой ненавистью, но похуй уже окончательно, если он сейчас промолчит — ответ додумает твоё сознание, а ни о чём хорошем ты не способен думать уже целую вечность. У него очки круглые, как у винишко-тян. Отчётливо слышишь их хруст. — Молодой человек, ну что вы хотите, чтобы я сказал? Один из пяти — благополучный, давайте с вами так договоримся. Это статистика, вот, но в случае Ивана расклад может быть абсолютно иным, всё зависит от индивидуальных… Всё зависит только от вас. Вечером вторника тебя выгоняют из палаты ссаными тряпками, угрожая родителями, милицией и горячим кофе на твоём лице, а потом тощая девушка с серыми волосами в пучке убеждает съездить домой, чтобы привезти какие-то вещи, а там за тебя берётся хмурая мама Лида. Что в чае было снотворное, узнаёшь только на следующий день. Верьте. Дома никого не оказывается, а у Эли каникулы, и ты бросаешься ей в ноги, она говорит, что ты окончательно ебанулся, но машину у отца выпрашивает и за руль садится; а у тебя в голове мысли, что обязательно должен быть там, когда он отойдёт от анестезии. А потом, в любом случае, будет месяц, хороший месяц, в который он не будет кашлять и задыхаться по ночам, а о том, чем этот месяц кончится, лучше не думать. Вообще лучше не думать, конечно, ни о чём. Один из пяти. Двадцать процентов. Немного больше, чем получить шестёрку на игральном кубике с одного броска. Эля ведёт так, что начинаешь всерьёз опасаться за свою жизнь, а чего ты ожидал-то?, дважды она чуть не «целует» носом впередистоящего, но в целом вы добираетесь живыми, и это, наверное, главное (если не считать, разумеется, операции, но это мелочи жизни). В клинике не горит каждая вторая лампа — т у т экономят на электричестве? В месте, куда сливаются миллионы? Бросаешься к автомату с кофе, привычно проводишь по отколовшемуся уголку кнопки и выворачиваешь сахар на максимум; тощая девушка с пучком, увидев тебя, немедленно отступает в ординаторскую, но мстить не хочется: всё равно вы сюда ещё не раз заглянете. В любом случае. Замечаешь того, с очками винишко-тян, он долго обсуждает что-то с родителями и постоянно оглядывается на палату, а потом тебе говорят: всё хорошо. Тебе говорят: операция не понадобилась. Эта мерзость подохла и истлела за одну ночь, а значит, всё, иммунка справилась, и оно не вернётся никогда, всё, всё, победили. Эля осторожно обнимает со спины, а у тебя в голове — как он возвращается домой, и как здорово проспать целую ночь (последняя не считается, тебя накачали) в тишине, не просыпаясь, и не пускать в свой мир медсестёр, терзающих чужие вены дорогими шприцами с, судя по ценам, золотой жидкостью внутри, и слушать спокойное ванино дыхание. Оказывается, полюбить другого человека легче, чем может показаться. По крайней мере, ты справился.