whiplash

— Такая хуйня, — хрипло произносит Слава. Глаза у него — синюшные, волоокие, как у коровы, и Мирону кажется, будто он смотрит ими прямо в душу. Выворачивая ненужные легкие, ломая кости, пробираясь в самое нутро, буквально гнездясь там, как птицы. Слава ни разу не птица, его и человеком-то бывает назвать сложно. — Такая хуйня, — вторит ему Мирон, откровенно не понимающий, когда и как, он успел вывести у себя такую зависимость от вечно пьяного торчка, с фантастической идеей фанатизма им самим же. Когда и как он начал отвечать на твиты, когда и как ехал в абсолютно неудобоваримые притоны, где Славик бухал, торчал и предавался самокопаниям, а потом долго и совсем нехарактерно признавался Окси в любви, размазывая слёзы вперемешку с соплями по рукавам антихайповского мерча, когда и как впервые оказался в его квартире с абсолютно приятной кошкой и абсолютно Гнойным Славой. «Когда и как жизнь пошла по пизде?» Слава смотрит на Мирона и кривит лицо — то ли улыбка, то ли судорога, и нервно сжимает кружку с чаем в руках: его собственная одержимость, фантастическая идея и навязчивая мысль в одном флаконе наглаживают Коху на его кухне, и нет ничего прекраснее этого во всём мире. Слава старается не думать обо всём отвратительном, потому что самое отвратительное уже произошло — это он сам, во все свои два метра, нескладный, несимпатичный, несимметричный, со ртом полным насмешек и сарказма. Самое отвратительное всегда нервничает, сидя на кухне с самым прекрасным и смотрит на него так, будто у будущего открылась брешь. Как-то отдаленно, он думает о том, что болен — не должен человек так любить, н е д о л ж е н, а потом на секунду отпускает, когда Мирон предельно ласково ерошит его волосы, касается губами скул и Слава готов дурным голосом орать, петь, да даже записать еще один альбом говно-диссов, или теперь уже говно-од во славу гребаному Окси. Окси проклинает Славу с этим своим коровьим взглядом, когда ему старательно отсасывают. Проклинает, но не может не смотреть на узкие скулы, на дебильную прическу, на рабочий рот, не может не тянуть руку к волосам и гладить по щеке, не может не спустить в скулящего от удовольствия Славу от одной мысли о том, что он собственник и это тупое недоразумение принадлежит ему. Слава готов кончить от одного движения, но он лишь облизывается, собирая остатки спермы с губ, глядя в глаза Мирона. — Такая хуйня, — шипят они в унисон, когда в самый разгар ебучего веселья, Коха роняет со стола чашку с недопитым чаем.