Не отводи взгляд

Не отводи взгляд. Смотри на меня. Таким ты представляешь себе творца? Так получилось, что у Вани нет уважения к подавляющему большинству и нет разницы, перед кем прикидываться искусно-искусственным. Поэтому он третий день ночует у этого рыжего в кровати, ссылаясь на то, что дед, видимо, разлил водку на его простыню или сердечные капли, теперь там невозможно дышать, спать, находиться или ещё «сто и одна причина, чтобы разделять кровать и по утрам смеяться до слез от стояка этого рыжего чудилы, попутно закрывая рукой свой на того самого рыжего чудилу». А Даня и не сопротивляется, не спрашивает, почему мать не постирает, почему он сам не сменит белье, а просто вскидывает брови и выводит в воздухе: «Как хочешь», этим своим манерным тоном, этим тяжеловесным слогом. Влюбиться в этого конченного нетрудно, особенно, если вам нравится мазохизм, если вам хочется быть предметом извечных споров. Этот рыжий, блядь, с ним даже во снах, в тех грязных и неприличных, с которыми даже не делятся с приятелями в пабе под звуки аккордеона. В которых ты боишься признаться даже себе. Ваня не спит уже четвертую ночь подряд, пытаясь сократить между ними расстояние в вытянутую руку, что сейчас кажется нереально большим. На пятый - сочиняет считалку, похожую на ту, где считают баранов, только баран один, а минусов дохуя: «Эй, рыжий, прическу твою ненавижу, и то, как говоришь со мной, и взгляд, еще твои дурацкие ботинки и то, что не могу тебя не любить». Теперь каждая ночь, как новая версия игры "Ведьмак", ради него не стыдно и ноги раздвинуть. Иван судорожно считает часы на уроках под настойчивым взглядом Татьяны Владимировны и негласной игры в гляделки между Даней и Элей, минуты, когда этот рыжий доделывает домашку, чтобы потом вечером утыкаться в этот неродивый затылок, сокращая это чертово расстояние до минимума. На шестой день, когда одеяло улетает в дальний угол, не создавая препятствий, желание берет верх над парнем и он обнимает своими руками Даню, проводит носом по непослушным волосам, что неизменно пахнут каким-то несмываемым запахом нафталина и понимает, что сходит с ума. Он– собрание всех возможных болевых ощущений. Он– конструктор, разобранный по частям. А этот рыжий придурок лишь поворачивается, смотрит своим привычно тупым взглядом, и спрашивается, читается по губам: "На-ху-я?". Ваня и без того спятил, сломался еще в той маленькой комнате, где думал, что целовал девчонку с пухлыми губами, со вторым размером груди, а потом оказалось, что это его девственный братик с невнятными объяснениями. И он никогда бы в жизни не повторил бы это снова, если бы спал, мог трезво рассуждать. Просто поверь, рыжий. А хуй там, не верь, потому что в эту секунду он вновь прикасается к знакомым губам, которые не больше, чем линия из геометрии, и прикрывает глаза. Ваня касается лица Данилы, проводит линию от щеки до искусанных губ этого рыжего парня, который так любит забирать у него все: родителей, эту соседскую девчонку, которую хочет трахнуть каждый второй из этого немногочисленного круга под названием «знакомые», эту блядскую жажду полного обладания. Ежесекундно в нем меняется биоритм: ему хорошо. Нет, плохо. Ему тепло. Нет, холодно. А Даня позволяет себя целовать, позволяет дотрагиваться до своего тела, оттягивать эту бледную кожу длинными пальцами, чтобы на ней появились алые пятна, спускаться ниже со своими горячими поцелуями, оставляя засосы на всем периметре и без того худого тела. Вседозволенность, смиренность. Проводить холодной рукой по разгоряченному члену, путаясь в его вьющихся волосах на паху, оставлять свое имя на губах, когда он выгибается дикой рысью, когда кончает, чтобы потом сказать отрывисто, тихо, задыхаясь от собственных слов, что любит Элю. Вероятно, что всегда будет любить. И Ваня улыбается, укрывая их одеялом, бесмолвно прося: "Так вот, отведи взгляд. не смотри на меня. мне хуево. хуево. хуево".