Самолётики

Курить на балконе с самого начала казалось плохой идеей; потому что холодно и потому что Слава, вообще-то, не курит. Вот только всё, что оставалось Карелину теперь — это стоять босыми ногами на холодном камне, ощущая как тысяча острых иголочек прямо сейчас вгоняются в его пятки, и задыхаться горьким дымом, что слезит глаза. Сигареты, как говорили, могут помочь успокоиться и привести мысли в порядок, да вот только сейчас Славе хотелось вдохнуть разом весь никотин из этой жалкой палочки в его пальцах, лишь бы не кричать о том, как он заебался. Сигареты нихуя не успокаивали, лишь заполняли пустоту, что внутри образовалась, да и то, до первого выдоха. Зато успокаивало бухло. Там уже не нужно стирать слезы с лица, если ветер не так подует, теперь их нужно стирать потому, что думаешь о том, на что никогда не решился бы трезвым. Теперь не нужно мерзнуть на балконе, вытерпивая покалывание и онемение пальцев, теперь внутри горел огонь, что в трезвом Славе давно потух. Поэтому Слава радостно посылает нахуй сигареты, пачка которых лежала на подоконнике наполовину пустой, и начинает знакомиться с пивом. Пиво не против, потому теперь ходит за Славой везде, куда его пускают. Горький вкус пива уже не кажется таким неприятным как раньше, уже нет такого чувства, что убиваешь себя с каждым новым глотком. Теперь ты просто пьешь, чтобы жить. И это совсем не то, что хотелось Славе сейчас. Поэтому он берет из рук небольшую конфетку в форме сердечка, как мило, думает Слава и кладет ее под язык. Не чувствовать своих рук оказывается круче, чем ощущать огонь внутри, и намного круче — чем кашлять от неудачной затяжки. Мир вокруг преображается, появляются те краски, о которых наверняка никто раньше не подозревал. И Слава спешит рассказать об этом каждому, но хочет только Мирону. Мирону, который уже несколько месяцев не берет трубку и не отвечает на сообщения. Мирону, который, похоже, решил разорвать со Славой нахуй все связи. Мирону, которого Слава бы сам послал нахуй, но только тот вообще нигде не появляется, отчего Славе остается только локти кусать и отправлять бумажные самолетики, в которых он описывает всю ненависть к Мирону. Эйфория постепенно проходит, и теперь конечности, что, казалось, оторвало к хуям взрывом гранаты, сейчас лежали мертвым и очень тяжелым грузом. Одной таблетки уже не хватало, как и двух. Слава догадывался что где-то на второй недели своего угара все пустил по пизде. А то, что сам пустился по рукам, по маленьким, мягким женским ручкам — догадывается только сейчас. Лежать в обнимку с миловидной девушкой Славе доставляет. Почти как пиво: так же горько во рту и приятно в животе. Каждый раз, встречаясь с кем-то из них, казалось вот-вот, и произойдет то, что вытянет его из этого болота. Нальет чаю теплого, да пледом укроет. Но тонкая ручка наливает только очередную стопку и вливает водку в содранную на концерте глотку. Славе кажется, что дело в девушках. И ищет руки посильнее. Сильные руки помогают держаться, но не на плаву, как хотелось, а у стены. Возле засраной параши, на которую Слава старался просто не смотреть, его держат достаточно сильные руки, чтобы можно было на них положиться. Руки опускаются так же, как Слава. И когда дверь в кабинку закрывается, Слава блюют в ту самую парашу и все-таки смотрит в нее, видя только свою желчь и, кажется, ярко-красную кровь. Он надеется что до него тут была какая-нибудь дама. Слава теперь сидит дома и пьет чай, укутавшись в мягкий плед. Ему тепло, ему почти хорошо. Только страшно, когда изо рта кровь с рвотой выходит. У Славы болит живот, он чувствует, как в пустой желудок вливается желчь, но есть боится. Слава вообще стал всего бояться. Теперь даже друзьям дверь не открывает, и на звонки не отвечает — потому что он труп, и не хочет этим никого грузить. И потому что боится их реакции. Слава боится, что у него рак. Осознание того, что у него дурацкая язва желудка приходит многим позже, и Слава уже успел себя похоронить, превратившись белую тростинку, через которую проходят голубые выпирающие корни. Теплый душ не смывает липкое чувство страха, мятная зубная паста не помогает перебить мерзкий вкус минувшей смерти. Но таблетки помогают перестать ненавидеть красный цвет. Слава больше не боится открыть дверь Андрею, и попросить вернуть Коху. С кошкой жизнь становится лучше. Слава порозовел, и теперь часто выходит на улицу, видится со своими друзьями, пишет треки и играется с Кохой. Самолетики со своего балкона Слава не пускал уже месяц. И это хорошо, думает он. Последний его самолетик был переполнен любовью и горечью. Эту любовь он старался теперь отдать другим. Первые попытки были неловкими и странными, но друзья оценили. Оценила и Коха. Но это не то, чего хотел Слава. Любовь у него была другая, ни для друзей неподходящая, ни для кошки. Поэтому Слава перестал ходить по рукам, теперь сам эти руки подставляя. Брать оказалось легче, чем отдавать. От этого понимания Слава впервые не напивается, а плачет навзрыд.