Ошибка

***

− Вы должны понять, что это совершенно невозможно, − сказал он. − И нам лучше забыть весь этот разговор. − Холмс. Его имя прозвучало, как погребальный звон, как стон безысходности. Он мог бы выкрикнуть что-то яростное или даже всхлипнуть от наворачивающихся на глаза слёз отчаяния, если бы его характер позволял такие эксцессы. Как непростительно глупо. Ему было давно известно, конечно, о степени привязанности Уотсона − ещё до того, как тот сам осознал и определил эту степень. Это никогда его не беспокоило: он был в высшей степени уверен, что Уотсон никогда не захочет испортить их дружбу. События подтвердили его суждение по данному пункту. То, что он сам может быть причиной собственной катастрофы, никогда не приходило ему в голову. Момент слабости, небрежно задержавшийся взгляд, оговорки − такие мелочи могли привести его к гибели. И привели. На его плече сейчас лежала рука Уотсона, и он сомневался, сможет ли устоять на ногах, если попытается встать и уйти. − Как же нам вести себя как раньше, если каждое слово теперь притворство? − тихо спросил Уотсон. − Это полностью вне моей власти. Да. Он знал это очень хорошо. Он принял решение помешать этой непреодолимой правде встретиться с кристальной честностью, которая была основой характера Уотсона, и потерпел в этом неудачу. Все усилия теперь были тщетны. − Как пожелаете, − бесстрастным тоном произнёс он, прилагая все силы, чтобы голос не дрогнул. − Тогда я должен попросить, чтобы вы сняли другую квартиру в этом доме. Я бы предложил вам переехать, но боюсь, что ваша литературная деятельность привязана к этому адресу... Уотсон заставил его замолчать не силой, а простым прикосновением руки к шее, обняв его затылок. − Нет, − тихо и неумолимо сказал Уотсон. Он вздрогнул от этого прикосновения. Он не смог сделать ничего, чтобы предотвратить поцелуй. Когда губы Уотсона, мягкие и тёплые, прижались к его губам, его чувства пришли в такое смятение, что он не был уверен, боролся ли он или сразу сдался, когда его подвели к дивану. Сбросив вышитые подушки миссис Хадсон на пол, Уотсон обнял его и уложил на подушки. Он порывался встать и отбросить руки Уотсона, но тот уверено предотвращал все его судорожные попытки побега. − Шшш, − успокаивал его Уотсон, нежно гладя по щеке, как будто он был испуганной лошадью, и его тело повиновалось: паника прекратилась, уступив место выжидающей расслабленности. Так странно было находиться очень близко к Уотсону и чувствовать отклик своего тела на эту близость. Уотсон не стал раздевать его полностью, а только так, чтобы обеспечить для себя доступ, и он был за это благодарен: ему было бы трудно чувствовать себя сейчас полностью открытым. Он послушно перевернулся под направляющими прикосновениями, положил руки под голову и глубоко задышал, когда Уотсон к нему прижался. Он ошибался: это не невозможно.