Я знаю

Я знаю, что будет в конце нашей встречи. Ванде трудно дышать, но она упрямо смотрит в глаза отцу и слушает, что именно он ей говорит. Его голос монотонен и проникает в сознание не хуже потоков ее собственной магии в чужие головы. Эрик не хочет причинить ей боль — никогда не хотел, ведь она его дочь, его плоть и кровь. Он просто не умеет уже по-другому, не применяя физическую и металллокинетическую силы. Ей уже даже не хочется кричать и просить остановиться: ожерелье, которое подарил отец, пусть и отдаленно напоминает ошейник, определенную форму мгновенного контроля, но… он также дает чувство извращенной нужности и сопричастности. Эрик касается подушечками пальцев ее щеки и скупо улыбается, хвалит за проделанную работу и ослабляет хватку украшения на шее, давая наконец начать нормально дышать. Ванда не знает наверняка — любит ли ее отец или же просто использует в своих целях. Откровенно говоря, это не важно: ведь она нужна, она приносит пользу и помогает в меру собственных сил. Ее ломают слишком долго, методично и тщательно, чтобы сейчас она своенравно взбрыкивала и показывала остатки былого характера. Ей кажется, что сейчас она на своем месте. Я знаю куда заведет этот вечер. Между пальцев беснуются искры магии, но Ванда не обращает на них особого внимания: сейчас все ее существо сосредоточено на мягких и ласковых — таких редких от отца — прикосновениях. Ей странно их ощущать, потому что это же Эрик Леншерр, Магнето, для которого проще свернуть кому-нибудь шею, чем проявить себя обычным человеком, а не демонстрировать миру слетевшего с катушек злодея-мутанта. Но иногда — очень и очень редко — когда у него добродушное настроение и он более чем в хорошем расположении духа, отец позволяет себе позаботиться о Ванде. Тогда Эрик берет в руки широкий гребень и начинает мягкими движениями водить от самых корней до кончиков волос, расчесывая каждую прядь в отдельности. Сначала это казалось странным — ведь где ее отец и забота о дочкиной прическе, в самом деле! Но потом это входит в привычку, и Ванда наслаждается каждым мгновением: происходящее приятно до мурашек по коже, ведь именно в такие моменты приходит понимание, что она не просто орудие, не инструмент для достижения цели, а кто-то… более близкий и важный. Смутно вспоминается детство, когда подобным занималась мама, но у Эрика почему-то выходит лучше. Он не напрягается, даже когда магия Ванды оплетает его, принимает за своего и не пытается проникнуть в сознание. — Твоя сила удивительна, — говорит он, вновь и вновь проводя гребнем по волосам, а Ванде чудится другая, чужая интонация, никак не подходящая ее отцу. — Интересно, что у твоего брата она была совсем иной… Внутри осколками льда тянет короткое мгновение боль, но через несколько вдохов все стихает, и Ванда продолжает едва заметно улыбаться. Она нашла отца, потому что после смерти брата ей окончательно перестали нравиться люди. Пусть это был выбор Пьетро, но он умер ни за что. Просто так, потому что ему захотелось погеройствовать, а Ванде на геройство плевать. Ей легче, когда внутри пустота и тьма, проще, когда рядом отец, который решит за нее и скажет, как правильно. — И он был другим, — продолжает Эрик и садится позади нее, отводя волосы к левому плечу. — Но ты, ты такая же, как и я. Он касается губами ее шеи, чуть ниже ожерелья и целует, осторожно сжимая пальцы на тонкой талии. — Мне нравится это, — довольно улыбаясь, добавляет он, когда Ванда откидывается на его грудь и чуть запрокидывает голову, сильнее открывая шею. — Я люблю это. Ванда закусывает губу, ощущая, как рука отца смещается с талии вниз и вправо, и разводит бедра и прикрывает глаза. Возбуждение уже разливается по венам, затапливая теплом все тело, и ей стоит больших усилий, чтобы не начать толкаться навстречу прикосновению. Отцу даже стараться особо не надо — Ванда охотно приручается сама, ведет себя так, как нужно им обоим, и это могло бы наскучить ему очень быстро, но она умеет удивлять, и ее срывы это то, что удерживает их обоих. Но сейчас все так, как нужно, поэтому они оба стонут в унисон и получают обоюдное удовольствие от происходящего между ними. Я слишком много знаю — меня пора убить. Ее мир рушится. Сначала верные соратники Эрика подводят его, потом сам Эрик теряет контроль над собой, и это, кажется, лишает Ванду последнего шанса выжить. Отца ломали сильнее и дольше, чем ее саму, поэтому в какой-то мере она понимает его попытку вновь обрести равновесие привычным способом — болью и страданиями, которые бы вновь дали силы ненавидеть все и всех. Когда он сжимает чертово ожерелье на ее шее, Ванда улыбается. Ее сила оплетает каждую петлю металла на украшении, купируя силу отца и не давая ему придушить дочь, как ему того хочется. В комнате начинается апокалипсис локального масштаба, когда их силы сходятся. Но Ванда видит по глазам Эрика, что он понимает — ему не выиграть. Да, магия никогда не проникала в его подсознание, но она прекрасно изучала его способности извне. Ванда никогда не хотела причинять боль отцу, ведь он единственный, кому она доверяет. Поэтому она лишь ставит его на колени и подходит ближе, глядя на него сверху вниз. — Я никогда не залезала к тебе в голову, отец, — сообщает Ванда и аккуратно перекатывает на пальцах искру магии. — Потому что считала, что ты не предашь меня. Но когда-то давно, кажется, совсем в прошлой жизни мне сказали: «Какая бы неприятность ни случилась, всегда найдется тот, кто знал, что так оно и будет». И когда я тебя искала, только ленивый не предупредил меня о том, что этого делать не нужно. Как оказалось, не зря. Магия соскальзывает с кончиков пальцев и проникает в сознание Эрика. Ванда с легкостью проходит по болевым точкам, мягко касается воспоминаний и едва заметно улыбается, накрывая лицо Эрика собственными ладонями. — Тебе столько раз делали больно, — с сожалением говорит она и прикрывает глаза, — прости, что сделаю это снова. Не так-то просто очистить воспоминания от эмоций, уничтожить каждое ощущение, врезавшееся в память вместе с событиями прошлого, но она старается. Ванда слишком хочет избавить отца от того, что его гложет и терзает, чтобы избавить от терзаний разума. Эрик не кричит, лишь смотрит на нее пустым алым взглядом, вцепившись в хрупкие запястья пальцами. Это в какой-то степени жестоко — лишать эмоций, оставляя воспоминания, но Ванде не нужен кто-то другой вместо того Эрика, который уже есть. — Черпать силы из страданий и застарелых ран в душе так долго, как это делал ты, невозможно, — шепчет Ванда в самые губы отца. — Ты можешь снова попытаться убить меня, чтобы найти новый повод для собственной скорби, но подумай о том, что ты уничтожишь прежде всего себя. Она отпускает его, позволяет обрести контроль над телом, садится напротив и смотрит исподлобья, ожидая нового нападения. Но его нет, Эрик лишь устало и как-то обреченно ухмыляется, потирая виски: — Я ошибался в тебе — ты не такая, как я. Ты лучше меня, Ванда. Наверное, это самый странный комплимент, который ей только могут сделать, но… Ванде нравится. Ведь правда всегда нравится больше лести. Я слишком много знаю и так хочу любить.