А счастливой любви не бывает. Не бывает совсем никакой. (Дмитрий Быков)
Бабка умирала тяжело и долго. Охала, стонала, царапала кривыми желтыми ногтями высохшую шею, плакала без слез, грозила пальцем кому-то невидимому, недоброму. Отвар сонной травы не помогал, бабка не смыкала глаз ни днем, ни ночью, смотрела зеленеющим туманным взглядом в никуда и подвывала глухо и тоскливо, как старая собака. Чтоб бабке полегчало, Илья разобрал крышу, снял счастливого конька о трех головах, поставил в угол, надежно прикрыв рогожей. Защитник — не защитник, а чтоб глазами не светил в темноте почем зря, силу не тратил. Но и то не помогло. Бабка мучилась, помирала-помирала и никак не могла расстаться с телом, улететь остроклювой птицей далеко на закат, туда, где торчали из земли диковинные черные столбы до самого неба. — А ты чего хотел? — мрачно зыркнула на Илью деревенская лекарка. — И подходить к ней не буду. Известное дело, ведьма. Тронет, силу передаст, и броди потом по болотам, тяжелой наживы да легкой смерти ищи. Сама помрет. Нет такого человека, чтоб не помер... Такие, конечно, были. Но селились они отдельно, и к людским деревням не приближались. Кто-то говорил, они там даже плодятся, и дети у них такие же серые, скрюченные, с глазами, затянутыми холодным туманом. Но сам Илья детишек у мертвяков никогда не видел. Взрослые попадались иногда в лесу, бродили между почерневших деревьев, опасливо глядели на людей. Чем они занимались, как жили — никто не знал да и знать не хотел. Не лезут — и то хорошо. Но бабка мертвяком не была. Она была девкой болотной — а это, как говорят, намного хуже. Строго говоря, она и бабкой-то Илье не приходилась — подобрала его маленьким, вырастила, выучила, а кто у него в родне на самом деле был — она и сама не знала. Смеялась бабка, тогда еще не бабка вовсе, гладила его по голове узкой сухой рукой, говорила: «Ты из болотного окошка, от самой Хозяйки ко мне вышел, а я и смотрю, какой хороший мальчик, да и подарками от болота брезговать нельзя, вот и принесла тебя взамен хабара. Поголодать пару дней пришлось, а так ничего». Когда он вырос, то в болотное окошко верить перестал. Детей тогда часто в лесу бросали, какие тут дети, когда самим жрать нечего. Вот и пожалела его болотная девка, они-то в самые худые времена прожить могли. А Хозяйка... если б и правда он был от нее, тогда от него бы тиной пахло, в волосах трава росла и глаза бы были зеленые-зеленые, как травка на чарусе. Да и Хозяйка не человек, чтоб детишками разбрасываться. Бабка рассказывала, что под болотом у Хозяйки — белый-белый дворец, там тепло всегда, светло, места всем хватает. Много богатств у нее там спрятано, щедра она, как щедр тот, кто не знает голода и холода, вот и выбрасывает на поверхность всякое добро, чтоб люди его к делу применили. Болотные девки знают, как к нему подойти, чтоб жизни не лишиться, вот и уходят, и возвращаются, и приносят мешки с хабаром. А которые не вернулись — про тех и не вспоминает никто. Некому. Редко они мужей да детей заводят, пусть и не своих. Бабка вот только... Илья подошел к ней, стонущей, слабой, поменял мокрую тряпку на лбу, уже горячую и липкую, как вечерний туман с болот. Бабка открыла глаза, на удивление ясные — в них проступала мертвенная хозяйкина зелень, но взгляд еще оставался живым и цепким. — Конька снял ли, Илюшенька? — прошелестела она. — Снял, — кивнул он, разглаживая ладонью ткань, расшитую оберегами, у нее на лбу. — И крышу разобрал. Что еще сделать-то? Девок, может, твоих позвать? Так я могу... — Не надо, — она опустила веки, — сами придут, они знают. Может, приведут кого. — А если, — Илья замялся, в горле как будто комок встал, — не приведут? — А не приведут, так сила моя впустую пропадет, — бабка пожевала губами, — будет нас все меньше да меньше. Поди, Илюшенька, оставь, сама я... как-нибудь. Не людское это дело. Илья и пошел. Покопался в огороде, траву выполол, окучил картошку — маловата выросла ботва в этом году, по пояс всего, значит, и клубни будут не ахти какие. Посмотрел из-под руки на черные столбы, высившиеся далеко-далеко от их деревеньки, но в ясную погоду видные хорошо. «Вот бы дойти, — в который раз уже подумал он, — посмотреть поближе, какие они.» Но на его памяти все, кто собирался к столбам, так и не вернулись обратно — и мужики-охотники, и горячие ребята с прииска, и даже болотные девки. Но их-то и так никто не считал. Может, там, у столбов, была лучшая жизнь, но скорее всего косточки тех, кто ушел, лежали в болоте, Хозяйке крышу выстилали. Так что... На деревню уже опускался молочно-белый вечер. С лугов пригнали стадо. Илья пошел встречать, раскрыл ворота пошире, чтоб Пеструшка не зацепилась развесистыми рогами. Давно надо было подпилить, да все руки не доходили, с бабкиной-то болезнью. — Хорошая, хорошая, — приговаривал он, отводя Пеструшку в стойло. Та мычала на два голоса, но одинаково грустно. Понимала, видать. — Ты не бойся. Чай, не пропадем. Сам он не очень-то хорошо знал, как живется без бабкиного ремесла. Но толку было пока об этом думать. Прииск деревню неплохо кормил, да и внучка болотной девки туда не раз и не два звали. Вот, видать, и время пришло. Хитростям особым бабка его не учила, говорила, это дар надо принять или с ним родиться. На крайний случай — у самой Хозяйки позволения спросить. Было же такое, ходили к ней первые болотные девки... Да, болтают, не только девки. Эх, да когда то было. А вот как по лесу пробираться, как камень чуять, как в болото не ухнуть, как подземную воду слышать — это все он умел. А куда на прииске без лозоходца? Небо окончательно побелело, подплыло с подбрюшья закатной кровью. Илья на крылечке сидел, слушал, как бабка охала в глубине дома, вытачивал себе ложку резную, обережную, как вдруг будто что-то его в бок толкнуло. Он поднял глаза и увидел, как под воротами, в подкоп, песьими лапами вырытый, потек, заструился зеленоватый туман, услышал, как раздался требовательный стук. Болотные девки явились. Не было в деревне человека, который бы им дверь не открыл — и мало кто был бы этому рад. Но Илья видел их не раз и не боялся ничуточки. Встал, подошел, замок разомкнул, ворота открыл, отошел с дороги. А они вошли. Трое? Четверо? Десяток? Никогда было не понять. Всегда разные — и на одно лицо, косы острижены, одежда зеленая, вся в пятнах болотных, будто мхом поросла. Руки в рукавицы упрятаны, только и видны плетенки обережные на запястьях. Лица наполовину масками звериными прикрыты, вроде даже и с хоботами, одни глаза сверкают. Красивые, некрасивые, черт поймет. Бабка красивая была, пока Илья маленький был, а там сморщилась, согнулась, будто высушило ее что. Старшая из девок, с красной, как закат, повязкой на рукаве, поклонилась Илье, да и пошли они все в избу мимо него. А он так и встал на одном месте, будто сдвинуться не мог. Раз девки явились — бабке смерть пришла. Не лечить они пришли — облегчать страдания. Посмотрел он на небо белое, низкое, на кровь закатную, и слезы сами на глаза навернулись. С одной стороны посмотреть — хорошо, что пришел ей срок отмучиться, а с другой — не улетит она птицей, заберет ее Хозяйка навсегда. Сколько ни ходи, сколько ни старайся в болотные окошки заглянуть — а не увидишь, только смерть безвременную найдешь. Так бабка говорила, а уж она-то знала. Может, и ходили девки подружек своих мертвых искать, кто знает... — Эй, — раздался сзади голос глухой, хриплый, будто пень болотный заскрипел, — в избу поди. Сестрица Лукерья зовет. Повернулся Илья, пошел. Девка его вперед пропустила, сама следом затопала. Сапоги они чем-то эдаким подбивали, что над чарусой пройти было можно, ног не замочив, по бурелому — ветки не поломав, а в деревне они свою колдовскую силу теряли. Будто железными делались, как бабка говорила, тянули под землю. В горнице, где бабка лежала, девки расступились, встали кольцом, как в хороводе. У изголовья сидела одна из них, маленькая, меньше прочих, светились ее ладошки, как болотные гнилушки, а рукавицы на полу валялись. Илья подошел, взял бабку за слабую тонкую руку, сам не зная, зачем. Маленьким он так все за нее хватался... Девки зашептались вокруг, будто сквозняком потянуло, но мешать не стали. — Илюшенька, — прошелестела бабка, как камыш на ветру, — время приходит, Хозяйка на порог явилась. Я подарок тебе оставлю, чтоб жить дальше было легче. Не теряй его, ни за что не отдавай никому, он счастье тебе принесет. А пока иди, милый, не место тебе тут, когда она в горницу войдет. Сестрицы со мной побудут. Как выйдут они, тут и ты возвращайся. Конька на место верни, негоже дому без защиты. Живи хорошо, Илюшенька, сколько сможешь, и прости меня, глупую, за все прости. «Да за что ж простить-то?» — хотел он было спросить, но тут открыла бабка глаза — широко-широко, засветились они зеленым огнем. Зашептались вокруг болотные девки, круг сомкнули плотнее. Одна из них Илью в плечо толкнула — вроде и несильно, чего встал, мол, а очнулся он на крыльце уже, как вышел — не помнит. Сел он и принялся ждать. Плакать хотелось, да не было слез. И сам не заметил, как прилег на теплые доски и задремал. Увидел он во сне болото невиданной ширины — будто б и не было на всей земле ничего больше, одна топь да небо над ней. Кулики по кочкам скакали, лягушки квакали, в глубине кто-то вздыхал тяжело. Илья шел по болоту, как в волшебных сапогах, и не проваливался. В отдалении бродили какие-то тени, тонули в тумане, пропадали, показывались снова. Болото пахло чем-то сладким — то ли цветами, то ли мертвечиной. Ему показалось, что впереди он увидел бабку Лукерью, но даже если это была и она, то пропала в белесом мареве, как и все прочие. Болото не кончалось, оно стелилось под ноги лохматым ковром мха, плетеными половичками ряски. Он шел и шел, не уставая, просто переставляя ноги, как железные люди с прииска, пока не споткнулся и не полетел камнем в болотное окно, распахнувшееся черным провалом, и падал, пока не проснулся. Солнце уже на небо выползло, покатилось, не торопясь.Илья поднялся, в дом пошел, а болотных девок и след простыл. Изба стояла пустая, выстуженная ночным холодом, открытая дверь поскрипывала тоскливо. На бабкиной кровати никого не было, будто и впрямь явилась сама Хозяйка и унесла легкое высушенное тело. Может, и вправду... кто знал бы, что там с болотными девками после смерти бывает. На подушке, совсем не примятой, словно бы бабки его и вовсе никогда на свете не было, лежала связка кожаных ремешков с бусинами и перьями. Словно одна из сестриц обронила. У бабки такой связки отроду не было, Илья б запомнил. Да что уж теперь. Говорила, что подарок оставит, и оставила, а уж откуда взяла — не его это дело. Он взял связку, покрутил в руках. Ему показалось, что бусины чуть светятся, как и все хозяйкины подарки. — Верно бабка сказала, счастье мне с этого будет, — сказал он вслух, снял с шеи крест, надел памятку на тот же шнурок, под рубаху спрятал все свое нехитрое богатство. — Спасибо, родная. Лети высоко, далеко да быстро. Так всегда говорили об умерших людях, не о болотных девках, но ему все равно стало. Не хотел он думать про хозяйкин дворец с костяной крышей. Думал он про высоченные столбы, про землю, где жизнь лучше здешней, воображал, как бабка его летает черной птицей в красном небе. И знать ничего не хотел о болотных окошках, из которых Хозяйка может выглянуть, руки вытянуть да к себе уволочь. До самого вечера он провозился с домом. Пока крышу заново перекрыл, пока конька-защитника на место вернул — тот светил недовольными глазами, внутри него что-то тихо-тихо урчало — пока полы деревянные отскреб как следует, пока скотине корма задал — так и ночь пришла. И все было как раньше. На дужке замка болталась связка болотных бус — так что и теперь, когда девки ушли, никто на двор в ночи не сунулся бы. Защитник светил, как положено, осматривал свои владения. Пес в будке сопел, Пеструшка в стойле рога о стены чесала, куры между собой о своем кудахтали. И все чудилось, будто бы бабка не умерла, а на болото ушла и вернется, если на то удача выпадет. Бродил Илья по двору, будто искал что-то и никак найти не мог. Несколько раз проверил, на месте ли памятка — но та висела себе на шнурке под рубахой, согревала легким ласковым теплом. Посмотрел, как над столбами собираются тяжелые красные тучи. Сощурился на медленно белеющее небо. Никак не мог он уйти в избу, лечь и уснуть. Пусто там было, холодно, гулко, будто раньше дом жил и дышал, а тут раз — и перестал. Видел Илья раньше брошенные дома, хозяева которых на поиски лучшей жизни подались, к столбам ли, за Горку ли — вот точно так там все было. Будто душу у дома вышибли на раз-два, одни стены и остались. Но это когда у дома совсем людей не оставалось. А тут он был. Бабка б не хотела, чтоб он и сам пропал, и дом угробил. Нет уж. Вот пойдет он, ставни закроет и спать уляжется. Проспит до самого утра, когда Защитник глаза смежит, а вся нечисть с деревенских улиц в лес уберется. Все дела переделает, а там и на прииск подастся, работы искать. Будет под землей ходить, камень полезный выискивать, железных людей на след наводить. Вовремя почует, когда земля дрогнуть соберется, когда подкаменная река запоет за тонкой стеной забоя, когда горный хозяин вздохнет в глубине. Так и будет жить — день под землей, ночь на воле. А что? На прииске все так живут, иначе нельзя. А кто-то, болтают, так и вовсе в старые штольни перебрался. Сидят там, ни ночи, ни дня не видят, только свет от болотных фонарей, зато работа у них всегда рядышком. Представил это Илья — и так тошно ему стало, что хоть вставай и выходи за ворота — прямо нечисти в лапы. Глупая и страшная смерть выйдет, так все лучше жизни на прииске. А за забором будто услышали его: заскреблись, зашуршали, зашептались. Верно болтали, чуют они неприкаянную душу. Защитник глазами засверкал, пес из конуры залаял — они и стихли. Но Илья знал — сидят они сейчас на земле, спинами к забору, сложенному из наговоренных камней, прижались, переглядываются между собой, ждут, ждут. — Не дождетесь! — громко сказал он, повернулся и ушел наконец со двора. Снял сапоги у порога, прошелся по дому, воды колодезной выпил. Она почему-то отдавала болотом. Болотом. «А ведь лучше по болоту бродить, тяжелой наживы да легкой смерти искать, — подумал он, почесывая затылок. — Бабка не просто так мне памятку оставляла. Вдруг смогу? Я и раньше хозяйкины подарки на прииск носил, знаю, какой к чему, неужто самому добыть не выйдет? Хоть мелочь какую поначалу, хоть... Если Хозяйке в ножки поклониться, попросить вежливо... А коли утопит она меня, так все лучше, чем под землей всю жизнь просидеть.» Так и решил. А пока — лег и заснул, и никакого болота во сне не видел. Снился ему большой город вокруг столбов, а сами столбы вдруг обернулись высоченными домами, будто много-много каменных изб одну на другую поставили. Илья голову задирал, смотрел, как они верхушками прямо в небо упираются. Красиво было, только страшновато — а ну как упадет такая махина? Наутро он к соседям постучался, попросил за домом да за псом посмотреть. Пеструшку пастух увел, она упиралась, головами мотала, все обернуться пыталась. «Чует, что не вернусь, что ли, — вздохнул Илья. — Животина, а все понимает...» Он и сам не очень-то надеялся вернуться. Не любит Хозяйка непрошеных гостей, все это знали. Заплечный мешок, от бабки оставшийся, собрал, заряды проверил, оберег под рубахой потрогал, посох надежный в руку взял, ружьишко за спину повесил, потоптался на пороге, подумал еще — может, все-таки на прииск податься? А потом махнул рукой и пошел со двора, не оборачиваясь, чтоб не глядеть на дом лишний раз, сердце не рвать. Ворота под вечер соседи запрут, не забудут. Кому охота, чтоб по живому дому нечисть ночная бродила? Дорога сама ложилась под ноги, стелилась ковром, разве что волшебный клубочек перед Ильей не катился. Слышало болото, ждало, заманивало. Знал он про такие штучки, знал и про тех, кто легкой дорогой соблазнился и потом никогда из топи не выбрался. Бабка рассказывала, их там много лежит между болотных кочек, кто лицом вниз повалился — вечно в хозяйкины окна пялится, кто на спину упал — тот в небо смотрит, картинки в облаках разглядывает. У кого-то из них и хозяйкины подарки в руках остались, только тянуться к ним — себе дороже. Пусть уж лучше у мертвых остаются. Ничего, ничего. У этих всех, которые в топях сгинули, просто бабкиного подарка не было. Как ни подбадривал себя Илья, но как вышел он за околицу, так и стало не по себе. Красная, как закатный туман, трава хлестала его по ногам — хорошо, штаны защищали, а то она и до ожогов могла опалить. Впереди виднелся лесок с редкими деревьями, и до него было рукой подать — ну, если перейти красное поле и не нарваться на оголодавших мышей. Но сейчас они к человеку не лезли — может, памятка их отгоняла. А за лесочком уже начинался крутой спуск, и вел он к самой границе хозяйкиных владений. Просто с виду-то. Прошел, спустился, взял, что надо — и топай домой. Если б так — вся деревня бы сюда бегала, про прииск думать забыла. Взять — и то простому человеку не под силу, а тут надо было еще с самой Хозяйкой словом перемолвиться, разрешения у нее испросить... «Утопит она меня», — думал Илья, пока топал по красному полю, петлял между кривыми, покореженными деревьями, боком сползал по склону. — Утопит, — сказал он вслух, когда встал на самом краю болота. — А вдруг и нет? — зазвенел сзади голосок девичий. Илья обернулся — ведь только что по сторонам смотрел, не было никакой девки! Склон весь как на ладони, не из-под земли ж она выскочила. Нечисть днем не ходит... Да и какая ж это нечисть? Стояла перед ним болотная девка — вся в зеленом, мшистом, только лицо ничем не прикрыто, беленькое, чистое. Глаза сверкают, синие-синие, как небо во сне недавнем. Губы бледные улыбаются. Волосы под капюшон убраны, и все равно одна светлая прядка выбилась, к щеке прилипла. И личико ее знакомым казалось, будто видел он ее когда-то, да позабыл. — Ты зачем на болото собрался, молодец? — спросила она и снова зубы показала. Ровненькие, на удивление, только между передними щербина чернела. — Да еще и Хозяйке с порога говоришь, что с тобой сделать надо. Она ж добрая у нас, еще исполнит. — Разрешения испросить хочу, — ответил Илья, не таясь. Пусть и Хозяйка слышит. — Бабка моя Лукерья из ваших была, она мне и оберег болотный оставила. Позволит Хозяйка, так буду на болото ходить за ее подарками, людям их приносить. Чтоб у Защитников глаза не гасли, чтоб на прииске огонь горел, чтоб железные люди исправно трудились. Ну, сама ж знаешь ваше ремесло! Девка покачала головой, постояла, переминаясь с ноги на ногу, посмотрела на болото из-под руки. — Давно у нас братьев не случалось, — она сморщила нос, потерла его рукавицей. — Были когда-то, да вышли все. К Хозяйке хочешь? А знаешь ли, где ее искать? — Так если к ней с просьбой прийти, разве ж она сама не выйдет? — спросил Илья. — Поброжу, если в окно не ухну, поищу... И стало ему так тоскливо, что бросил он в сердцах: — Да пусть бы и топила, все лучше, чем под землей на прииске торчать! Ни света, ни воздуха, один камень над головой. Пойду я в самую топь, и пусть уж лучше мои косточки там и останутся. Буду в небо смотреть, если повезет, как бабка рассказывала. — Тяжко под камнем жить, — согласилась девка. — Особенно когда вольную жизнь видал уже. Болото храбрых любит, может, и повезет тебе. А не повезет — лежать тут и правда хорошо: мох мягкий, как постель пуховая, небо над топью ясное... Хотел было Илья спросить, откуда она это знает, не сама ли нежитью с моховой постели поднялась, да подумал — не бывает так. Нечисть не с болот тащится, а из черного леса с серыми мертвяками, все ж знают. А девка махнула ему рукой — пошли, мол, — и зашагала по трясине, как по твердой земле. А вот ему пришлось дорогу прощупывать, медленно идти, опасаться. Ох, и тяжело было. Какое там за богатствами смотреть — в болото не ухнуть бы с головой. Шаг за шагом, шаг за шагом — а девка впереди бежала, разве что не плясала, оборачивалась и зубы скалила. — Что, — смеялась она, — не пора ли обратно на прииск вернуться? Хоть и камень над головой, а все надежнее, спокойнее. Нет? Экий настырный! Илья шел, зубы сцепив, стараясь не слушать девичьи насмешки. И без них было нелегко. Вздрагивала под ногами топь, все норовила тропу увести, спрятать понадежнее. Выжидающе чавкала голодная трясина — вот сейчас, сейчас устанет человек, начнет сбиваться, тут-то его и... Нет уж. Не для того ему бабка оберег дарила, не для того она его растила и учила. И как подумал о ней — так стал он замечать, что с каждым шагом делается легче, будто поддерживал кто под локоть, указывал, где твердую землю нащупать. И стал он головой по сторонам крутить, подарки хозяйкины высматривать. Девка-то, что впереди шла, уже набрать что-то успела, показать ему издали, подразниться. Ну ничего, и ему счастье будет... И точно. Прямо под ногами увидел он — будто и впрямь Хозяйка из самой топи выбросила — россыпь ее бус зеленых. Он остановился, рукавицу для верности еще и тряпкой обмотал, потянулся, добыл дорогую снизку. Светились бусины изнутри болотной зеленью, играли, переливались. Вот и добыча! Отнесет он их на прииск, награду получит, а тамошние мастера новых коньков-защитников наделают, в надворотные черепа огоньки повставляют, чтоб нечисть не лезла. Девка обернулась, на его удачу глянула, скривилась только. А Илья убрал бусы в мешок да и дальше пошел. «Как все ладно выходит, — удивлялся он про себя. — Может, это разрешение от Хозяйки и есть? А хитростям уж девки научат, либо сам пойму...» Потом он еще одни бусики подобрал, а там и шар на него из-за кочки выкатился. Сиял в руках, как солнышко, теплый и ласковый. Приносила удачу памятка, верно бабка говорила. А болото все не кончалось, как во сне том. Разве что теней в тумане не было, да и хорошо. Шагал Илья, шагал, по сторонам смотреть не забывая, и увидел наконец — лежал в двух шагах от нащупанной тропы мертвяк. Не живой, а так, обычный. Смотрел выклеванными глазами в небо, руки перед собой вытянул, да так и не опустил, а в кривых черных пальцах светился шарик маленький — хозяйкин подарок. Рядом, рядом, подойти да забрать. К чему ему добро? Илья посохом ткнул — несчастный, давно всеми забытый мертвец лежал на твердом пятачке, можно и шагнуть... Девка остановилась, поближе подошла. — Гляди-ка, мертвяк подарочек тебе припас, — засмеялась в голос. — Что ж не взять? Сиял шарик, манил, сам собой в ладонь просился. Легкая добыча, куда уж проще, забирай, радуйся. Когда еще такое найдешь... «Не берем мы такое, Илюшенька, — будто бабка на ухо ему прошептала. — Мертвым мертвое. Оставь, нужнее ему». — Ему нужнее, — повторил он, отворачиваясь от ласкового свечения. — Пусть держит, раз добыл. Чужой хабар чужим останется. — А ты умный, — девка губы поджала, глазами синими сверкнула. — Смотри. Наклонилась она, откуда-то камушек подняла, швырнула. Охнула трясина, чавкнула, взметнулась вокруг мертвеца, будто ловушка захлопнулась. Но не попался никто. — Не любит Хозяйка жадных, — дернула плечом девка. — Вот тебе урок. Слизнули бы тебя, как лосиха языками, и все. Захихикала девка, язык показала, повернулась и по кочкам козой запрыгала. Илья рукой махнул — уймись, мол — да только ей хоть бы что было. Бежала она впереди, подбирала с земли то, что ей Хозяйка выбрасывала, прятала в мешок и все веселилась и посмеивалась. Пока не оступилась, не вскрикнула да не ухнула с размаху в самую топь. Зацепилась тонкими руками за какую-то корягу, потянулась — но разве ж болото так просто добычу отдаст. Илья было дернулся бежать, но вспомнил бабкины рассказы — нельзя по трясине бегать, почует она и вдвое сильнее сделается, заглотит тропу, сам уйдешь в ее ненасытное брюхо. Идти надо медленно, а поближе подберешься — ложись на брюхо, ползи, посох тяни, авось за него человек ухватится. «А что мне до нее? — вдруг подумалось ему, будто опять подсказал кто. Только вот голос в этот раз был незнакомый совсем. — Пусть тонет, с чего собственную-то башку в петлю совать? Будто без нее ты Хозяйку не отыщешь...» А девка вскрикнула — тоненько, жалобно. Затягивала ее топь медленно, облизывалась, ждала, когда добыча совсем дергаться перестанет. Илья отмахнулся от мыслей, от голоса чужого и пошел осторожно, каждый шаг проверяя, а когда пропала тропа — лег и пополз, как бабка учила, за посох покрепче ухватившись. Тяжело дышало болото, слышно было, как в глубине его стучит что-то — ровно так, будто сердце у человека. Ну да Илье некогда было вслушиваться. — Держись, — крикнул он девке, — вытяну. — Не надо, — в ответ она не выговорила — застонала. — Оставь. Сам утопнешь, дурак. — Ну уж! Держись, кому говорю! Вцепилась она в посох, поползла, руками перебирая. Илья держал крепко, тянул на себя — так медленно, что дышать забывал. Не хотела трясина отдавать добычу, а пришлось. Выползли они оба на твердую землю, девка лицо руками закрыла, задрожала мелко-мелко. Грязная вся была, мокрая, хорошо хоть сапоги колдовские в болоте не остались. А вот мешок — остался. Девка как заметила — затряслась еще больше, заплакала, слезы по грязному лицу потекли, дорожки оставляя. Илье стало не по себе. По уму — пойти бы дальше, хабар искать, Хозяйку высматривать, иначе зачем он в такую даль тащился? Но девку-то как одну бросить? Куда она такая уйдет? Пропадет же, и не поможет никто. Девка тем временем лицо утерла, носом шмыгнула. — Чего уставился? — сказала, будто плюнула. — За то, что помог, спасибо, а теперь иди своей дорогой. И я обсохну, дальше пойду. Без хабара возвращаться накладно. Иди, иди, ищи Хозяйку, бабкин внучок. Не сдался ты мне тут. Илья молча мешок с плеча стащил. — Бери, — только и сказал. — У меня от бабки еще кой-чего осталось. Девка губы надула, глаза сощурила. — И давай до края болота проведу, — протянул он ей руку. — Куда ты пойдешь такая? А так, глядишь, и день не пустой, и не угробишься понапрасну. Идет? — Идет, — ответила она, и голос ее стал глубокий, низкий, тяжелый. — Договорились, Илюшенька. А потом девка рассмеялась, лицо к небу запрокидывая, с головы ее капюшон слетел, волосы по плечам рассыпались, позеленели, скрутились в жесткие плети. По лицу зеленые пятна пошли, одежда мхом и травой обратилась. Ударила она Илью по ладони так, что чуть рука не отнялась, закрутилась, завертелась, захохотала. Встала за ее спиной волна из самой глубокой топи, над головой нависла. Капли с нее падали, как прозрачные бусины, — только дивиться оставалось, откуда в трясине такая вода чистая — словно из родника. Посмотрела Хозяйка зелеными глазами, что светились, как бусины ее колдовские, улыбнулась потрескавшимися губами, зубы острые показала. А потом в ладоши хлопнула так громко, что у Ильи кровь из ушей пошла, и перед глазами все поплыло, помутнело и в темноту ухнуло... Да так и не просветлело, пока она его по щекам не отхлестала со всей силы, с оттяжкой. — Да очнись же, дурень! Очнись! Он с трудом глаза разлепил — и увидел над собой давешнюю девку. Одежда — как мох, глаза — как небо во сне, лицо ничем не прикрыто, к щеке светлая прядка прилипла. — Хозяюшка, — выговорил было он. Будто что-то спросить хотел, да забыл — что. — Совсем умом тронулся, — покачала головой девка. — Сунулся же в топь, дурень, дороги не зная. Нельзя вам сюда! Бабка тебе бусики оставила, так ты и побежал, смотрите на него. Почему у нас не спросился? Илья поднялся с трудом, сел, осмотрелся. Вот оно как — очутился он на самом краю болота, вон и лесок сверху виднелся. Это что же — спустился он, упал тут и не ходил никуда? Или... Он пошарил вокруг руками, пытаясь найти... что-то... — Мешок ищешь, так вот он! — девка махнула рукой. — На кой ты с собой столько барахла потащил? Мешок, туго набитый, и вправду лежал у него в ногах. Илья подтянул его за лямку к себе, расшнуровал, заглянул внутрь, а оттуда сияние ударило, аж щуриться пришлось. — На болоте я был, — сказал он хрипло, глядя прямо в удивленные синие глаза. — Там ты была. Тонула. И мертвяк был. И Хозяйка. — И все тонули? — фыркнула было девка, но осеклась почему-то, опустила глаза. Заглянула в мешок, поцокала языком завистливо. — Повезло тебе, — она сморщила нос. — Бабкина памятка помогла, не иначе. Давно такого не было, но... Ты прости ее. Не со зла она. Мы думали, не выйдет ничего... или тебя Хозяйка утопит, не любит она... Все легче, чем так... А вот как оно все... повернулось. Ему б спросить, но он не спрашивал. Сидел, слушал, как стонут деревья в лесочке, как вздыхает трясина, как звенят над ней еле слышные колокольчики. — Мы придем ввечеру, — сказала девка, отводя взгляд. — Тебе теперь много что понимать надо. А пока домой иди. Разбери хабар, отнеси куда следует, как бабкины мешки таскал. Иди, иди, не маячь. Он и пошел, не оглядываясь. По крутому склону, по серому лесу, по красному полю — к родному дому.Эпилог
Они стояли на краю топи, держась за руки — высокий мужчина и маленькая женщина. — Живем мы мало, — сказала она. — Детей вырастить не успеем. — Да не бросят же сестры их, — ответил он. — Выучат, поднимут, силу передадут. — Передадут, — согласилась она. — Пока болото есть, пока Хозяйка есть, и мы должны быть. — Иначе людям туго придется, — он покачал головой. — Под камень уйдут, света видеть не будут, станут мертвяками из черного леса. С неба медленно сползала ночная белесая муть. Болото вздыхало сонно, где-то квакала одинокая лягушка. Подарки Хозяйки ждали своего часа, мертвецы таращились в небо и в землю. В деревне, укрывшись за засовами, спрятавшись за коньков-защитников и надворотные черепа, спали люди и звери. Над далекими-далекими столбами, в мире, который когда-то знал лучшую жизнь, кружились и кричали остроклювые птицы. — Пойдем, — сказал он. — Пойдем, — сказала она.