Воплощение свободы

      Леви уже понял, что не сможет догнать того титана, что забрал Звероподобного, даже если использует весь газ, что остался у Эрена, даже если израсходует все оставшиеся лезвия, уже не сможет его остановить, а потому остался стоять на крыше, опустив голову и скрипя зубами.       — Чей труп? — спросил он, взглянув на Эрена и опуская оружие. Хотя по его пустому взгляду и так было понятно, что это кто-то из новобранцев, из его нового отряда. На душе и так было паршиво, ведь он не смог. Не смог выполнить ту клятву, что принёс Ирвину, не смог остановить Звероподобного, не смог совершить то, ради чего командор пожертвовал жизнью. Что теперь? Отряд Ханджи, как и она сама, наверное, уничтожен взрывом от превращения Колосса. Он остался с горсткой новобранцев, но даже он, сильнейший боец человечества, не сможет справиться с титанами без стратегий Смита. Он вообще не сможет справиться без Смита, ведь они были друзьями. Он был его единственным другом с момента смерти Фарлана и Изабель. Он был единственным, кому мог довериться гордый капрал, и терять было мучительно сложно. Он был тем, кого он назвал своим личным проклятьем. Его воплощением проклятья Аккерманов. Его платой за силу.       Без Ирвина Смита не исполнится его мечта. Мечта? О чем он вообще мечтает? Странно это, ведь прежде его никогда не посещали такие мысли. До того, как он услышал разговор Армина, Эрена и Микасы. Эта троица так бесила его, он никогда не мог их понять. Микаса так носится с Йегером, Эрен — с мыслями о спасении человечества, и этот мальчишка, слабый Армин, говорящий о море.       — Армин.       Кажется, Леви прошибло током. Как иначе объяснить то, что он едва не уронил свой клинок, который держал в руках? Как объяснить странную дрожь, которая прошлась по телу? Он готов был услышать любой ответ, даже если бы это была Ханджи. Даже если бы это был… черт, да кто угодно! Но он никак не думал, что Армин…       Нет, он не был трусом. По мнению капрала Армин был на голову храбрее многих и в то же время разумнее. Он не бросался в бой сломя голову, не разбрасывался своею жизнью направо и налево. Он не делал опрометчивых поступков. И он… он никогда не врал. И он… Лежит тут на крыше, от него осталось обугленное тело, и даже вместо синевы ярких глаз — прикрытые ресницы. Видимо, так он пытался хоть немного закрыться от жара.       — Кх… — послышалось тихое тяжёлое дыхание. Такое, будто бы этот кто-то вернулся из пучины ада, пройдя все его девять кругов, пройдя все шесть путей реинкарнации. И вернулся вновь. В этот ад на земле.       Уже из этого было слышно, что человеку, который так дышал, было безумно больно, он уже одной ногой в могиле. Оба: и капрал, и Эрен, обернулись на звук. Армин. Ещё жив. Поразительно живучий по скромному мнению Леви. Но с другой стороны он даже был рад, что Арлерт… что он жив. Почему? Почему он вдруг рад выжившему рядовому? Аккерман не знал, но, кажется, впервые за столь долгое время испытал чувство радости. И радовался тому, что жив этот мальчишка, хотя и не понимал, откуда появилось это чувство. Наверное, он бы не радовался так даже если бы Петра… Вернулась.       Это потому, что он пробудил в нем мечту?       — Капрал… пожалуйста, дайте инъекцию Армину. Мы можем его спасти, — попросил Эрен, отчаянно глядя на капрала.       — Да, сейчас, — кивнул Леви и впервые за долгие годы дрожащими руками раскрыл куртку, доставая заветную черную шкатулку, что блеснула на свету заходящего солнца как остатки надежды. Он все ещё не мог поверить в то, что Армин… что он был готов пожертвовать собой. Это ведь… так не похоже на слабого мальчика, который казался хрустальным, которого, как казалось, коснёшься — и рассыплется. Это ведь то, чего по его мнению никогда бы не сделал этот мальчишка, что просчитывал многие шаги наперед. Ведь это так… глупо? Нет, не глупо, ведь он и сам отправил на верную гибель и командора, и сотню новобранцев. Но он ненавидел это. Ненавидел разбрасываться чужими жизнями и ненавидел, когда другие не ценили свою жизнь. Как можно спасти человечество, если не знаешь цену жизни? А Леви знал, ведь в детстве он убивал, ведь давно еще познал горечь утраты друзей.       — Капрал! Пожалуйста, дайте инъекцию командору! — закричал Флок, с трудом взобравшийся на крышу здания уже полностью без газа в баллоне и держа одной рукой тело. Тело командора Ирвина. Рука Леви дрогнула, и он не мог ничего сказать. — Без командора Ирвина нам всем крышка!       Аккерман ощутил, как тает его решимость спасти Армина. Почему именно этого мальчишку? Ведь он всего лишь навсего рядовой, и Флок прав: раз командор ещё жив, то нужно спасать его, потому что и правда, куда они без командора? Так твердила ему логика и здравый смысл. И, возможно, совсем немного чувств. Именно он сумел за пять долгих лет продвинуть разведкорпус так далеко, он продумал план для государственного переворота, он… Все, чего они добились сейчас, было заслугами командора Ирвина и… Армина. Не признать этого он не мог, ведь часто именно его стратегии, а не командора спасали их или имели успех, вспомнить бы только оборону Троста.       Эрен набросился на него, как только он протянул инъекцию Флоку, на Флока — Микаса. Но кажется, Леви даже не слышал, о чем они спорили и сам что-то им отвечал. Он будто выпал из реальности, он будто пьян. Завязалась драка, к которой присоединилась Ханджи. «Хорошо, что она выжила», — мелькнуло на краю сознания капрала, но кажется, эта мысль даже не дошла до него окончательно. Он вообще сейчас в силах воспринимать внешние раздражители сейчас? Очевидно, что нет. Ему нужно принять решение, ведь головой он совершенно четко понимал, как нужно поступить, так же ему велело и сердце, ведь Ирвин Смит был тем, кого называют хозяином Аккерманов. И эта аномальная привязанность к нему… Как же бесила порой, но он не мог не признавать, что и сам привязался к нему, что это не только проклятье, что командор был единственным, кому он безоговорочно доверял, ради которого… Мог бросить своих людей на смерть…       — Убирайтесь! Все, прочь отсюда! — наконец отдал он приказ и опустил голову, глядя на тела по обе стороны от него.       Было мучительно сложно сделать этот выбор, ведь где-то в глубине его прогнившей души — если она вообще еще была у капрала — он понимал, что не сможет, что ему нельзя бросать Армина на смерть. И это было не из-за его гениальных стратегий, не из-за того, что он ни на секунду не усомнился у его действиях, не из-за того, что, когда он начал свой переворот, именно он сумел убедить всех пойти за ним. И даже не из-за того, что он справился там, где не справился Кирштейн, спас его от смерти. Армин не ошибался. Никогда до того дня. Скорее, дело было в другом. Именно этот мальчишка Арлерт показал ему настоящую свободу. Ни в трущобах, будучи ни от кого не зависимым, ни в разведотряде, ни за стенами не ощущал он такой свободы прежде. До того, как услышал рассказы Армина о море. Именно это и стало его мечтой? Стало его персональной свободой…       Мучительно сложно делать выбор между аномальной привязанностью к Ирвину, к прошлому и свободой, что сулит ему будущее, если он выберет Армина. Капрал теперь выбирал не то, чью жизнь спасти, а выбирал между своими собственными чувствами. Чертовски эгоистично, тем более учитывая, что на кону — судьба всего человечества, а он не может откинуть свою человечность, свои собственные эмоции и поступить так, как говорит ему разум. Он не может просто помочь Ирвину и сделать вид, что все в порядке, что Армин должен был умереть. Потому что не должен был.       Армин… Его мечта… Одна мысль о том, что он никогда не увидит море, щемило сердце, и Аккерман впервые не мог взять себя в руки, хотя счет и шел на секунды. Он был без понятия, как долго они оба еще продержатся, без понятия, как долго еще эти чертовы новобранцы не будут приближаться к нему. Он понимал чувства Эрена и Микасы. Было много людей и у него, кого он хотел бы воскресить, но сложнее всего оказалось то, что среди них были и Смит, и Арлерт. Осознание этого, казалось, душило, будто бы трос от его привода скрутился на шее прочной удавкой и с каждой секундой все больше его душило. Ужасное чувство. Леви поклялся себе, что больше не допустит, чтобы ему пришлось выбирать между жизнями других людей. Ведь он сознательно убивает одного из них, отправляет на верную гибель…       Черт.       Нужно принять решение. Срочно, ведь дыхание обоих стало тише и слабее. Он будто каждой клеточкой собственного тела чувствовал и боль Ирвина, и жару, ожоги на коже — если она еще не сгорела — Армина. Ужасно. Как будто это он сам умирает, а не его товарищи. И только одному суждено выжить, а ему — решать.       В мыслях появилось воспоминание буквально десятиминутной давности. То, как он приказал командору позабыть о мечте и вести новобранцев в бой. То, как он доверил именно Армину командование своим отрядом. Вспомнились отчего-то и слова Флока о том, что нельзя допустить, чтобы Демон попал в Ад. Но разве их мир — не есть ад? Разве он сделает Ирвину легче, если вернет его в этот ад вместо того, чтобы позволить ветрам унести его душу на небеса? Нет, нельзя. С другой стороны ему показалось, что будет ужасно жестоко возвращать сюда хрупкого и слабого Арлерта.       Но он сделал свой выбор.       — Покойся с миром, командор, — тихо проговорил Леви, впервые за много лет называя его не по имени, а командором. В дань уважения.       Дрожащей рукой он ввёл инъекцию в руку блондина, почти касаясь пальцами его обугленной кожи, которая теперь не была ни бархатной, ни белоснежной, но все же вызывала какой-то трепет в душе, заставляя поверить, что больше не позволит этому мальчишке — совсем еще ребенку — оказаться на пороге смерти. Казалось, что сам факт того, что он в неполные шестнадцать сражается на поле боя — непростительное преступление.       Вот уже он корчится от боли, началось превращение, и Аккерман, схватив тело Смита, отступил на соседнюю крышу, чтобы их и самих не сожрал Армин в «нескончаемом кошмаре», как когда-то выразилась Имир.       Казалось, прошли всего секунды, как на крыше уже валялся этот блондинистый мальчишка. Целый. Абсолютно невредимый. Кожа была все такой же бархатной, волосы — пшеничного цвета, а за веками, казалось, даже можно было разглядеть яркие горящие синевой глаза. Глаза цвета неба.

***

      Армин раскрыл глаза с большим трудом и еле-еле сумел приподняться на локтях, как на него тут же набросились Микаса и Эрен. Признаться, за эти несколько месяцев они немного отдалились, и Эрен все больше времени проводил с Микасой или Кристой или просто в тренировках, Микаса все чаще погружалась в собственные мысли, а он сам больше и больше разговаривал с Жаном, сближался с ним, порой — и с майором Зое или даже самим командором. Где же они? И что произошло, что они так бурно реагируют на то, что он пришел в себя? Вырубился от удара о землю или что другое? Но ничего не болело, была лишь удивительная слабость, коей не было никогда прежде.       — Что произошло? — наконец хрипло спросил блондин, неуверенно обнимая друзей в ответ. Почему они так облегченно вздыхают? Ведь он пообещал… пообещал, что уйдёт до того, как иссякнут его силы, но даст достаточно времени для Эрена. Кажется, на этом обещании и обрывалась его память. Что он сделал? Сумел ли Йегер все-таки одолеть этого Колосса? И где в таком случае Бертольд?       Микаса и Эрен наперебой объяснили ему, в чем дело, попутно выражая и недовольство, и радость в отношении капрала. Они ненавидели его за то, что сначала он хотел поступиться жизнью их друга и спасти командора, хотя и понимали, что он прав. И они же радовались, что он все же в результате выбрал Арлерта, хотя и понятия не имели, почему. Не знал этого и сам блондин.       — Наверное, лучше бы вы спасли командора… Моя жизнь не так важна, как его, — тихо проговорил Армин, отводя взгляд, и тут же получил злой и раздражённый ответ Флока:       — Ещё бы! Ты никогда его не заменишь, не понимаю, чем руководствовался капрал, — хмыкнул Флок, и того же мнения — понял по взгляду Армин — придерживалась и Ханджи. Пожалуй, только его товарищи из бывшего 104-того кадетского корпуса были рады тому, что именно Армин выжил, хотя каждый из них и скорбел также по командору. Но где же сам капрал? Сейчас Арлерту не хотелось ничего больше, чем увидеть его, увидеть, что это действительно он сделал выбор, а не друзья вынудили его. Просто убедиться, что Леви действительно его спас…       — Ты — не замена Ирвину, и ты никогда не сможешь его заменить, — тут же откуда ни возьмись появился сам Аккерман, раздраженно глядя в глаза блондину. Такие яркие, такие синие. Как море. А море… Оно такое? Он не знал этого и, признаться, сейчас меньше всего хотел думать об этом. — Но ты — другой. У тебя великая мечта, и ты борешься за нее, а не за какую-то абстрактную цель, которая может потерять ценность уже завтра.       Он сказал это, глядя прямо в виноватое и шокированное лицо мальчишки, не задумываясь особо над тем, как отреагируют другие новобранцы, Ханджи или этот Флок. Но кажется, до Зое только теперь начало доходить, почему Леви выбрал его, и она устало и даже как-то виновато улыбнулась. Без Армина в этот раз не стало бы и капрала. Аккерману пришлось сказать те слова, хотя он так безумно не хотел, но ему нужно было сказать это. Возможно, даже сам Армин вынудил его своим виноватым выражением лица, как будто вот-вот снова расплачется.       И кажется, только теперь Леви понял, что свободен. Что Ирвин вовсе не был его хозяином, что проклятье, если оно и есть, действует лишь когда в него веришь. И кажется, он только теперь осознал, что прятался все это время за спиной у Смита, не желая встречаться с настоящим хозяином, если — или когда — такой появится. Не желал признавать, что им стал этот мальчишка, которому всего пятнадцать, малец, вдвое младше его самого. Малец, давший ему мечту — увидеть море. Даже больше. Ставший воплощением его мечты, свободы и даже жизни. Кажется, только теперь он стал хотя бы отчасти разделять чувства Микасы. А может, даже только теперь начал испытывать хоть какие-то чувства к этому миру, кроме отвращения и раздражения. Кажется, только теперь он понял, что иметь мечту — и значит быть свободным, даже если он все так же привязан к человеку, даже если… Слишком много этих «если», но мечта и свобода — всегда были синонимами, ведь лишь те, кто живет ради мечты, свободны, ведь и живут они не ради абстрактных целей, а ради мечты.       Конни однажды сказал, что они родились особенными. Они родились свободными. Но тогда капрала Леви особенным сделал именно этот слабый и, казалось, хрупкий как фарфор мальчишка Армин Арлерт.