Композиция №5 "No Longer Human".

      У Дазая чарующий голос, и Ацуши сразу понял, отчего его полюбила скрипка.       Дазай замер спиной к нему, наклонив голову и держа на плече скрипку, его левая рука расслабленно висит вдоль тела, а смычок едва зажат в тонких пальцах. Вся его поза выглядит расслабленной и, если бы не слова Куникиды, то Ацуши ни за что даже не подумал бы, что Дазаю нужно время, чтобы настроиться. Выглядит все так, будто он вовсе не встревожен, а просто лениво растягивает удовольствие перед началом выступления.       Возможно, решает Ацуши, снова поерзав в предвкушении, это из-за того, что он не видит его лица.       И это последняя мысль, что посетила его на ближайшие полчаса.       Дазай поднимает смычок резко, будто разрезая воздух и, слегка изменив положение плеч, нажимает им на струны. Первый звук получается на удивление печальным — нота дрожит, раздаваясь по всему заброшенному зданию, и плавно перетекает в другую, чуть выше и от этого тоньше. Пальцы правой руки медленно, словно длинные паучьи лапы, зажимают то так, то этак, будто плетут какой-то узор. А этот узор, собственно, и становится музыкой.       Ацуши не знает, куда смотреть, но взгляд все время возвращается к правой руке, к этим пальцам, да даже к этому разболтавшемуся бинту, что иногда колышется из-за двигающегося запястья. Его собственные пальцы, еще не такие умелые и все еще страдающие после каждого зажатого аккорда, нервно дергаются — им хочется прижать струны, сжать смычок и поддержать мелодию Дазая. Но Ацуши не двигается, он не тянется к сиротливо лежащему рядом футляру, не встает на ноги, чтобы забраться на импровизированную сцену Дазая, не встает в похожую позу и уж точно не портит мелодию своим дилетантским исполнением.       Сейчас Ацуши только сидит и усваивает урок, что преподает ему Дазай, делая редкую услугу и позволяя такому новичку, как он, увидеть и услышать работу такого мастера.       В отличии от того же Куникиды, чья игра стремится к идеалу, и в ней нет ни грамма импровизации, Дазай играет явно что-то свое — Ацуши никогда не слышал эту мелодию, иначе запомнил бы. Хотя, может быть, это просто из-за того, что это играет Дазай, мелодия такая живая?       Куникида, кстати, во время выступлений вообще не двигается, замерев как статуя, а Дазай постоянно в движении, ленивом, плавном, но в движении. Будто все его тело — это продолжение руки со смычком, что по инерции пытается запоздало повторить ее движение.       Но в какой момент Дазай успел повернуться к нему лицом, Ацуши, несмотря на то, что не сводил с него глаз, не может с уверенностью утверждать. Теперь его глаза почему-то не могут оторваться от лица мужчины: оно расслаблено, глаза прикрыты, а взгляд рассеяно плутает по залу, он будто прислушивается к собственной игре. Он так прекрасен, что Ацуши даже не пытается перебороть охватившее его смущение и хоть как-то скрыть покрасневшее лицо, ведь все равно Дазай на него не смотрит — он полностью поглощен своей прекрасной мелодией.       Мужчина слегка наклоняет корпус вправо, и его длинная челка падает ему на глаза, от этого он слегка хмурится, но не предпринимает никаких попыток, чтобы убрать ее, и такое чувство, будто Ацуши она мешает больше, чем Дазаю.       Парень ловит себя на этом иррациональном желании хоть как-то услужить Дазаю, заставить его заметить себя, признать, похвалить, хотя обычно от Дазая столько неприятностей, что иногда Ацуши делает все возможное, чтобы не встретить своего семпая. А Дазай все равно его находит, а если не находит, то шлет СМС или звонит, а там уж и не отвертишься. Дазай тренирует странно, в основном пряником и Ацуши кажется, что это из-за его прошлого, из-за детдома, из-за шрамов, что остались с детства и из-за поломанных пальцев. Это просто чудо, что Ацуши может играть, хотя сам Ацуши в этом сомневается и каждый раз ошибается в простых партиях, но не Дазай. Дазай отчего-то верит в него и каждый раз после того, как судорога сведет его пальцы, медленно и плавно массирует их, не говорит ничего и просто загадочно улыбается.       Пальцы Дазая, которые совсем недавно мяли его пальцы после очередного провала, двигаются все быстрее, мелодия становится громче, и сама поза становится напряженнее. Он похож на одну большую пружину — сгорбился, согнув колени, и, не отрывая подбородок от скрипки, наклонил голову.       Он близок к финалу, понимает Ацуши и подается вперед, ближе к этому странному мужчине, ближе к этой музыке, ближе к тому, отчего его глаза становятся влажными.       Ацуши просто не может сдержаться, ему так сильно хочется играть, что уже все равно на все еще дрожащие пальцы, все равно на этого придурка Акутагаву с его придурошной скрипкой «Расемон», все равно на его слова и уж точно все равно на то, что было в детдоме.       Ему так хочется играть для себя, чтобы так же наслаждаться музыкой, как и Дазай, чтобы его собственные покрытые шрамами пальцы смогли так же ловко брать любой аккорд, как и его, тоже покрытые шрамами; ему хочется наконец протянуть руку и взять «Тигра». И чем ближе Дазай к финалу, тем сильнее становится его желание — его рука уже слегка касается футляра.       Взгляд мужчины больше не плутает, он останавливается на парне и, ухмыльнувшись, прекращает свою мелодию, вытягивая насколько возможно одну лишь ноту. Этого времени хватает Ацуши, чтобы раскрыть футляр, и, вскинув смычок, заиграть знакомое вступление, начинающееся именно с этой ноты.       «Все равно, сколько раз мне еще потребуется повторить эту партию, — решает Ацуши, не обращая внимания на то, что вторая скрипка замолчала. — Я смогу сыграть «Лунного Зверя» чего бы мне этого не стоило. Я утру тебе нос, Акутагава, вот увидишь.»       Дазай позволяет себе довольно улыбнуться, наблюдая за полным решимости учеником. Его пальцы, медленно скользят по старому и знатно потрепавшемуся дереву, натыкаются на вырезанную надпись на дне и привычно обводят ее пальцами.

«No Longer Human»

      Что ж, приятно иногда вспомнить старые деньки и позволить воспоминаниям использовать его тело, чтобы превращаться в музыку, но с тех пор, как Ода оставил после себя только эту скрипку, его музыка всегда слишком печальная. Красивая, с этим не поспоришь, но печальная.       Дазай бережно укладывает в дорогой футляр смычок и скрипку и поднимает взгляд на поглощенного своей игрой Ацуши. Хотя, может быть, теперь он сможет сыграть что-то кроме воспоминаний о смерти? Хотелось бы, конечно, чтобы это были воспоминания про их с Ацуши поцелуй, но до этого далеко. Поэтому Дазай будет просто иногда играть Ацуши, потому что он хочет чтобы Ацуши всегда играл для него.       И он сделает все, что в его силах ради этого. И даже больше.