Unintended

Вечер Руслан посвятил «Улиссу» Джойса, не заметив даже, как быстро пролетело время. Такое случалось достаточно часто – он зачитывался перед сном и, увлекаясь слишком сильно, засыпал лишь под утро. Время в такие моменты будто бы тянулось по коже тонкими лёгкими ниточками и, невидимо утекая, издавало тихий шорох, что стекал неаккуратными каплями по стене позади Соколовского. Руслану казалось, что золотистые минутки в такие моменты особенно быстро куда-то спешили, как будто зная, что именно сейчас можно уйти, оставшись незамеченными. Тем вечером Руслан вернулся из мира причудливых форм потока сознания часа в два ночи, только от того, что уже подрагивал от резких прикосновений холода к бледной коже. Отчего-то на внутренней стороне век появился образ из воспоминаний о вечерах, проведённых за чтением в Питере. Чаще всего его плечи укрывались пледом, обычно это случалось ближе к ночи, сопровождаясь тихим ворчанием и обещаниями того, что вот это вот всё в последний раз, что больше критик не будет тратить время на то, чтобы следить за безответственным брюнетом. Такие моменты оборачивались для юноши лёгкими подрагиваниями от осторожных касаний заботливых пальцев. Соколовский улыбнулся воспоминаниям краешком губ. Особенно Руслану запомнились те несколько раз, когда он по обыкновению засиживался практически до самого утра, а критик, проснувшийся от ощущения пустоты рядом, вставал и, не говоря ни слова, просто вытаскивал из его рук книгу с тихим «да ты заебал», приглашая всё же немного поспать. Если Руслан говорил, что «ещё один абзац, там же самое интересное, вот прямо сейчас», критик лишь вздыхал, брал на руки слабо сопротивляющегося юношу и нёс его в спальню. Возмущения длились в среднем около двух минут, а потом Соколовский почти сразу проваливался в сон, убаюканный объятиями Ларина под тёплым одеялом. Утром критик обычно старался его разбудить осторожно – зарывался в тёмные волосы длинными пальцами – голова Руслана покоилась на его груди, и дёргать юношу резко Дима отчего-то не мог, хотя и хотел – за то, что не слушался. Вскоре, Руслану всё же пришлось покинуть Петербург, хотя с Лариным не хотелось расставаться совершенно. В аэропорту Дима заявил, что скоро приедет в Екатеринбург, а Соколовский лишь удивлённо посмотрел на критика, немного вскинув бровь. – Опять приедешь? – задал вопрос Руслан, довольно улыбаясь. Ларин лишь ухмыльнулся, странно сверкнув глазами. – А ты против? Руслан улыбался воспоминаниям, и, казалось, даже немного согрелся. Парень будто снова прикоснулся к той щемящей нежности, которой окутывал его критик. Тишину комнаты разорвал внезапный звонок, что, казалось, резко отскочил от стен и энергично запрыгал по полу, заставив Соколовского дёрнуться. Открыв окошко Google Hangouts, он увидел, что звонил Ларин. Руслан лишь хмыкнул – критик вроде бы предпочитал спать по ночам. – И чего ты не спишь? – мужчина смотрел как-то странно, пытался выглядеть сурово, но получалось не очень – слишком уж мило выглядели взъерошенные ото сна волосы, особенно эта непослушная прядка на лбу, которую Ларин постоянно убирал рукой назад. – А ты чего не спишь? – Руслан легко улыбался. – Я встал водички попить, смотрю на время и думаю: самое время звонить опасному террористу в Екатеринбург и проверять, а спит ли он. Не зря. Руслан, ты же знаешь, что по ночам… – Надо спать, я знаю, Дима, но тут… – Самая кульминация, вот ещё один абзац, и точно пойду спать, – Дима пытается повторить интонации Руслана, – я уже слышал это. – Критик запинается. – Замёрз? – звучит немного обеспокоенно – сонный Ларин не совсем контролирует свои эмоции. – Замёрз, – Руслан вздыхает, его немного смешит вся ситуация, он чуть улыбается и понимает, что пора действительно спать. Он сонно трёт глаза. Ларин долго молчит, смотрит немного осуждающе, а потом куда-то уходит, возвращается с, кажется, чаем. – Соколовский, пока не пойдёшь спать, не пойду и я, – говорит Ларин. – Заставляешь своего престарелого любовника бодрствовать ранним утром, пусть тебе стыдно будет. – И смотрит внимательно на юношу. Тот немного смеётся, а Ларин пытается выглядеть сурово и хмуро, но получается у него не очень, больно уж заразительная улыбка у Руслана. Они шутят ещё немного, Соколовский отмечает, что лучше Ларину по утрам не шутить, а тот, немного поведя плечами, соглашается. Чуть позже критик спокойно пьёт чай, пока Руслан рассуждает о потоке сознания в целом и Леопольде Блуме и Стивене Дедале конкретно. Десятью минутами позднее Соколовский заваривает чай и себе, а Ларин понимает, что ещё минимум полчаса ему придётся наблюдать за безответственным мальчишкой, который совершенно не следит за режимом. Мужчина, конечно, ворчит, говорит, что это точно последний раз, когда он не спит из-за юноши, а Руслану кажется, что он это уже слышал. Соколовский обещает, что теперь будет ложиться не позже двенадцати. – Верится с трудом, – Ларин немного качает головой, но улыбается. Чуть позже критик решает всё же отправить Руслана спать. В голову лезут всякие странные, будто немного сладковатые мысли, а в сознании, кажется, стоит густой, непроглядный туман. Ларину кажется, что вокруг всё окутано белым спокойным свечением, критику отчего-то очень уютно. Наконец, мужчине приходит в голову немного безумная мысль, он успокаивает себя тем, что он просто сонный, потому ему хочется совершить совершенно безрассудный поступок. Он просит Соколовского подождать. Через пару минут возвращается с гитарой, говоря что-то вроде «укладывайся скорее, мразь, я сыграю тебе что-нибудь». Руслан хочет сострить, но почему-то колкие слова не срываются с его губ, зависая где-то в воздухе прозрачной ледяной бусиной. Желание послушать критика делает своё дело – юноша всё же готовится ко сну. Пока Соколовский крутится, ходит по комнате, что-то ища, Ларин внимательно наблюдает за ним – игра теней на бледной коже, немного выпирающие позвонки и лопатки, тонкие пальцы и точёная шея прочно приковывают к себе взгляд. Соколовский изящен в своих движениях, Диме это безумно нравится, он любит думать о том, что Руслан похож на какое-то целостное произведение искусства, с этими его иногда странными движениями, немного растрёпанными волосами, пронизывающими взглядами и приятным голосом с нотками воздушной хрипотцы. Когда, наконец, Соколовский таки оказывается в постели, Ларин не знает, что ему играть: бодрого ничего не хочется, грустное сейчас показалось бы излишне драматичным и вычурным, а оттого глупым, поэтому он решает просто сыграть что-то тихое. Выбор песни идёт, наверное, минуты с четыре, за это время Руслан устраивается поудобнее, смотрит внимательно на критика. Время будто мерцает где-то в небе, тихо осыпаясь светящимися искорками где-то за пределами их маленького мирка, совершенно не мешая. Дима выбирает спокойную песню, что нежно проникает в атмосферу лучиками лиричности, окутывая сознание лёгкой, будто нитчатой мелодией. Когда Ларин начинает, Руслан зачарованно за ним наблюдает, за движениями его пальцев, за поворотом головы. Ему безумно хочется убрать ту самую непослушную прядку со лба Димы, хотя, скорее, ему просто хочется коснуться критика. Смущённая улыбка трогает уголки губ юноши, он чувствует, как тепло окутывает его постепенно, касается его лопаток, плеч, груди. Да, голос Ларина звучит не слишком уверенно, Дима немного сбивается, его акцент звучит не очень хорошо, но это совершенно неважно. Ближе к концу Руслан понимает, что Морфей всё же утаскивает его в своё царство понемногу, но он всё же хочет дослушать, отчаянно пытаясь не засыпать. Через пару неуловимых моментов глаза юноши закрываются, дыхание постепенно выравнивается, он всё же проваливается в сон. Последние слова песни соскальзывают с губ Димы лёгким шёпотом. Ларин прислушивается какое-то время к Руслану, убеждается, что тот всё же заснул, немного улыбается. Критик возвращается в спальню и засыпает сам. Уже закрыв глаза, он думает о том, что, пожалуй, прямо с утра купит билет до Екатеринбурга.