***
Его компания меня почти не заметила, всем плохо было, и пофиг, что народу прибавилось. Я тоже никого не видел, только его. Ходил за ним хвостом, как привязанный, смотрел и глупо улыбался. Лекс тоже улыбался в ответ. Имя его было Алексей, но он предпочитал, чтоб называли Лексом. Вернулись в город мы вдвоём, и я в тот же день собрал вещи. Уехал, правда, только через два дня — родители скандал закатили и заперли. Вообще, они спокойно относились к моим увлечениям, считая их юношескими прибабахами, и были уверены, что перебешусь со временем. В тот вечер был скандал, были разговоры, мольбы и мамины слёзы, но я не слышал.***
Иногда мне казалось, что это прекрасный сон, и я хотел, чтоб он не кончался. Конечно, у него и недостатки были. И храпака задавал по ночам, а как матом орал, когда футбол смотрел! И ещё от домашних обязанностей увильнуть любил. Только его очередь полы мыть — фьють и нет его! Я лишь хохотал, глядя в окно, как он по улице драпает. А вечером — с виноватой рожей, пивом и пиццей моей любимой. И ругались, конечно. Он покупал еду нашему коту и злился, почему у него кролик в сливочном соусе, а у нас макароны с тушёнкой. А я бесился, когда он волосы состриг почти на нет. В эту шикарную копну я обожал пальцы запускать, а он в один прекрасный день пришёл чуть ли не лысый. Я орал, а Лекс смеялся. Он давал мне покататься на своей «Хонде», и я был чертовски рад, отец меня таким удовольствием не баловал. Никогда не забуду, как однажды я приехал от мамы с полными сумками еды, а Лексу было лень спуститься и помочь. Тогда я позвонил и сказал, что бампер поцарапал. Он в одних трусах на улицу выскочил, на радость соседям. Все соседи, кстати, тоже с ним дружбу водили, а я переживал поначалу, что нам дверь оплёвывать будут. Через два месяца Лекс познакомился с моими родаками. Мама, узнав как-то, чем мы питаемся, пришла в ужас и приехала суп сварить, а Лекс как раз дома был. Вечером мама позвонила и велела, чтоб мы приехали на выходные знакомиться с отцом. Папка смотрел насторожённо, в разговоры не лез, трепался Лекс. — Ну ничего, — сказал отец, когда провожал. — Хоть не байкер какой татуированный. Но я батю знаю как облупленного. Лекс ему понравился. Лекса нельзя было не любить. Море обаяния, всегда открытый, всегда весёлый и неунывающий. А вот родителей Лекса я так и не видел. Они его ориентацию не приняли и не общались. Родители его жили в соседнем городе, и мы туда прокатились разок. Лекс показал мне свой дом и окно на первом этаже, а потом решительно свернул в сторону.***
Он обожал природу, ездил за город, и мне пытался привить эту любовь. Мы искали живописные места, где-нибудь на берегу реки или на холме. Жили два-три дня, снимались и искали новое место, затариваясь продуктами в сельских магазинчиках. — Какой юг, какое море, — говорил Лекс. — Ты посмотри, Серёга, какая красота. Он действительно находил необыкновенные места, с древними дубами и сказочными мухоморами, и мне, в общем-то, нравилось, хотя про себя всё равно мечтал поехать на море. Ещё хорошо, что в наших путешествиях мне ничего делать не нужно было. Я садился на пень, как султан турецкий, и пальцем не шевелил. Всё делал Лекс, и балдел от всей этой возни, а я балдел от его голой мускулистой спины. Вечером кусали комары, и жуть как не хватало интернета, а Лекс полночи мог на звёзды смотреть. Тем летом он вкалывал, как папа Карло, я ездил в деревню помогать бабуле и родителям, и помирал от тоски при виде аккуратных дорожек, парников и цветочков. Бабуля за мной, как за маленьким бегала, и когда совсем тошно становилось, я перелезал через забор в соседний, заброшенный сад и сидел там в кустах до посинения. А в сентябре мы с Лексом неожиданно поехали на море, как я давно хотел. Небо было свинцовым, а море серым, и ветер всё время дул сильный. Покупаться толком не удалось, но мне всё равно было. Лекс был очень нежен со мной там. Ласкал часами, зацеловывал. — Ты всегда будешь со мной? — спрашивал я, и он щекотно фыркал мне в шею. — Ну, а с кем же? Глупости какие спрашиваешь. Вернувшись, он неожиданно собрался к родителям, заявив, что пора мириться. Всю неделю я обрывал телефон, но связи не было, и я сходил с ума от неизвестности, и уже решил мчаться к Лексу, как вдруг он позвонил. Поздно уже было, часов двенадцать наверно, и я подорвался с кровати так, что упал. Неизвестный женский голос сухо сообщил, что Лекса больше нет, он разбился насмерть на отцовской машине. Похороны уже состоялись. Потом, так же вежливо-сухо добавили, что не торопят, но в течение месяца мне желательно квартиру освободить.***
Всю ночь я выл и катался по полу. Родители приехали утром, я даже не помню, как звонил им. Отец чуть ли не на руках меня вниз отнёс, я идти не мог. Месяц я вообще ни на что не реагировал. Мир сузился до кровати и стены рядом. Мама приносила полный поднос с разной вкуснятиной. Порой сидела и плакала рядом со мной. Отец топтался рядом и не знал, что делать. Друзья приходили и силой вытаскивали на улицу. Я плёлся за ними с неохотой. Ел, пил, разговаривал, и может, даже улыбался, но только это был не я, а одна оболочка. Потом я придумал себе, что Лекс жив, просто уехал очень далеко и навсегда, но жив. Дурацкий трюк, но почему-то помогал. По этой причине я долго не решался съездить на его могилу. Не мог. Мне казалось, что когда я увижу земляной холмик и каменную плиту, я перестану верить своей глупой фантазии, упаду и не смогу встать.***
Так прошло полгода, и боль постепенно отпускала. Надо жить дальше. Весной я решился. Я понятия не имел, где он похоронен, но адрес родителей запомнил. Поплутал немного по городу, вышел на знакомую улицу… И увидел его. Он стоял возле своей машины, той самой, на которой разбился, и обнимал девушку. Сначала я решил, что с ума сошёл, и даже не удивился. Лекс глянул мельком, посмотрел ещё раз и улыбка медленно сошла с его лица. Так же медленно отцепил от себя девушку, шагнул навстречу. Остановился. Снова шагнул.***
— Это из-за матери всё, — сказал Лекс. Мы сидели в уличном кафе, и он старательно прятал глаза. А девушка наоборот — смотрела огромными глазами и всё время пододвигала стакан с водой. Боялась, что я снова в обморок хлопнусь, как там, у его подъезда. — Её в больницу с давлением увезли, — продолжал Лекс. — Очень плохо было. Отец сказал, чтоб я завязывал с тобой, если не хочу её потерять. Мне уже тридцать, Серёжка, нормально жить надо и детей… Если бы я просто уехал, ты бы не отстал. Ну, мы и придумали… — Кто — мы? — тихо спросил я. — Я и родители. Я знаю, что это жестоко, что тебе очень плохо, малыш, но так лучше. Всем лучше. Ну какая мы семья? Развлеклись и хватит. Мне с тобой очень хорошо было, не спорю, но всё должно когда-то закончиться. А тут все концы разом. Тебе всего двадцать один, вся жизнь впереди. У нас свадьба скоро, и ты можешь… — Я пойду, — сказал я. Вылез неловко из-за стола и поплёлся к вокзалу. — Куда он в таком состоянии? — волновалась девушка, хватая меня за руку. — Лёш, ты хоть проверь, деньги у него есть? Ну как он поедет? Я высвободился и зашагал по улице. На вокзале Лекс развернул меня за плечи: — Серёж, ну ответь хоть что-нибудь? Теперь глаза прятал я. Не мог на него смотреть. Теперь он для меня умер по-настоящему. Сидя в электричке, я смотрел в окно невидящими глазами. Наверно, я должен радоваться, что его не жрут могильные черви, он женится на этой милой девочке и у них будут красивые детишки. И будут нормально жить, как он сказал. Как положено. Легче от этого не было. Боль, что недавно отпустила, снова ледяной рукой сжала сердце. Я скрючился на сиденье, и люди рядом поспешили пересесть. Наверно, решили, что наркоша. Надо привыкать, что нас всю жизнь обманывают, и мы сами всех обманываем, начиная с самого детства, когда врём про деда Мороза, и заканчиваем красивыми песнями о высоких чувствах. Что ж, по крайней мере, у меня это чувство было, здесь я никого не обманул. «Осталась любовь и ожившие камни», — пел певец. Я похож сейчас на оживший камень. А любовь? А что любовь… Надо жить дальше…